Пропаганда порождает социальные мифы, которые делают наш мир не только более понятным, но и более комфортным для проживания, поскольку социальная реальность становится более прогнозируемой и потому менее страшной. Признание мифа делает наше существование более осмысленным и успокаивающим. Эти социальные мифы касаются как отдельного человека, так и целого государства по отношению к его соседям. Эти мифологически ориентированные конструкции базируются на такого рода основаниях:

• - мы всегда более правы, чем наши недоброжелатели,
• - наши враги глупы и смешны,
• - завтра все будет хорошо, а послезавтра еще лучше,
• - наши противники все делают неправильно,
• - в скором будущем они образумятся и будут с нами, перейдут на нашу сторону.

Этот набор вносит оптимизм в массовое сознание, поскольку обещает впереди неминуемую победу, а в сегодняшнем дне он позволяет собирать любой негатив о твоем оппоненте, делая тем самым случайное системным. В результате целенаправленного отбора новостей транслируемые события создают в разуме зрителя правила, и уже каждая новая новость лишь подтверждает эти правила.

Даниил Дондурей называл «смысловиками» тех, в первую очередь телевизионщиков, которые поставляют модели понимания для широкой аудитории. Они возвращают миру понятность, что особенно важно в условиях нашего сегодняшнего мира, поскольку уровень непонятности, непредсказуемости в нем все время возрастает. Холодная война завершилась, и с ней ушла «агрессивно ориентированная понятность». Враги как бы ушли, но и друзья особо не проявились, а мир застыл в ожидании нового поворота истории.

Если человек оценивает себя по аналогии с другим человеком, то страна ищет такие аналогии в других странах. Пропагандисты активно завышают свою страну путем занижения чужой. Это позволяет руководствоваться правилам: там все плохо, у нас все хорошо. Советская пропаганда десятилетиями рассказывала о загнивающем Западе, тем самым прямо и косвенно завышая себя.

Глобальный российский нарратив реализуется в конкретных нарративах, но в целом он сегодня по отношению к Украине тот же, который был и в случае российско-грузинской войны.

И там, и тут Россия подается как Спаситель осетинского или украинского народа от Врага, в роли которого задаются грузинская армия или «фашисты, националисты, бандеровцы». Функция Спасителя глубоко позитивна, именно поэтому это типичная функция для героя в комиксах и создаваемых по ним фильмам. Комиксы эти появились в период великой депрессии. И считается, что они компенсировали негативное психологическое состояние населения того периода, попавшего в  трудные времена.

Если посмотреть на попытки Владимира Путина вернуть России былое величие и глобальную роль, то они тоже вызывают всплеск одобрения его деятельности в случае негативизации Украины: от аннексии Крыма до захвата украинских кораблей. Это реализация того же лозунга, что был у Трампа «Сделать Америку снова великой», только теперь это «Сделать Россию снова великой». К сожалению, Россия делает это за счет своих соседей, решая внутриполитические проблемы за счет внешнеполитических шагов, ухудшающих жизнь стран-соседей.

Пол Хансбери считает, что все происходящее сегодня хорошо вписывается в нарратив прошлой холодной войны. Он пишет об использовании опыта Грузии в будущем: «СМИ, такие как RT, помогли России протестировать многочисленные аргументы во время и после пятидневной войны, как и позже в Украине или недавно в отношении кейса отравления Сергея Скрипаля и его дочери в Великобритании. Российские власти прямо обвинили Грузию в геноциде и повторяли тезис о том, что ее военное вмешательство защитило российских граждан. Этот тезис, возможно, не получил большой популярности среди международной аудитории в то время. Но похожие аргументы оказались более успешными в Крыму, где Россия заявила о защите этнического русского населения (такой аргумент не был применим к осетинам, которые этнически происходят от аланов, скифского племени)».

Человек не выносит хаоса ни в жизни, ни в своей голове. Ему требуется «структурность» и упорядоченность, которые позволяют любые даже самые неприятные события уложить в логический ряд, имеющий причинно-следственный характер. Например, есть такая российская спасительная формула — «Украина плохая, потому что там действует Запад». Привязав Украину к негативному началу, можно выводить из этого любые следствия.

Нарративы как раз реализуют такие причинно-следственные переходы, позволяющие упорядочить хаос окружающего мира. Человеку важно увидеть логику происходящего, поскольку тогда мир уже не будет представляться ему таким страшным. Добавим сюда и то, что и пропагандисты, и их руководители сами начинают верить в эту логику, поскольку в противном случае их разум «разорвет» когнитивный диссонанс.

Российский взгляд на Украину пропагандисты укладывают в следующие нарративы (см. работу: Analysis of Russia's information campaign against Ukraine. — Riga, 2015, а также тут):

- украинцы и русские — одна нация, объединенная в русском мире,

- Украина не является независимым государством,

- Великая Отечественная война продолжается, фашисты в Украине еще не уничтожены,

- Запад не един, он разделен,

- действия России легитимны.

Эта картина мира определяет как прошлые, так и будущие действия России. Она переводит эти действия из ситуации захватчика в ситуацию спасителя. То есть сама ситуация как бы не меняется, изменяется ее интерпретация.

Нарративы поддерживаются тематическими коммуникативными фреймами, которые связывают мнение или впечатление с конкретным объектом или субъектом. Взгляд России на Украину удерживается с помощью следующих фреймов:

- зависимость от России и невозможность украинского государства обеспечить своих граждан,

- радикализация оппозиции,

- отсутствие социального порядка и безопасности,

- Евромайдан создан Западом, его защитники — предатели,

- Запад враждебен по отношению к Украине,

- Россия близка Украине,

- Россию и Украину объединяют общая история и единая православная вера.

Эти структурные единицы пронизывают весь дискурс России, повествующий об Украине. Это тот же условный «словарь», на языке которого можно описывать Украину. Любой выход за пределы этого языка практически невозможен. Перед нами своеобразная карта мира,и то, что отсутствует на такой карте, не может стать предметом разговора.

Украинские исследователи выделяют шесть нарративов, с помощью которых Россия описывает Украину:

- «В Украине идет гражданская война» (33 % контента),

- «Украина — несостоявшееся государство» (22 % контента),

-  «Россия помогает Донбассу» (15 % контента),

- «В Украине властвует русофобия» (10 % контента),

- «В Украине у власти — фашисты и радикалы» (7 % контента),

- «Украина — марионетка Запада, который в свою очередь безуспешно хочет завоевать Россию» (6 % контента).

Организация «Стоп фейк» насчитала еще больше нарративов российской пропаганды — восемнадцать. Но они во многом совпадают с перечисленными. В принципе, перед нами та же ситуация, которая сложилась и в типологии сюжетов художественной литературы или кино. Если литературоведы прошлого просто выходили на повторяющиеся сюжетные линии, то сегодняшние исследователи, вооруженные алгоритмами по работе с большими данными, выводят формулы бестселлеров и блокбастеров (см., например, книгу «Код бестселлера», М., 2016).

Член Группы по анализу гибридных угроз Украинского кризисного медиацентра Руслан Кавацюк говорит, что треть информации в российских новостях посвящена Украине и только одна из десяти этих новостей — позитивная. Все это отражает не объективный, а чисто политический отбор новостного потока (см. некоторые подробности создания этого потока (см. тут, тут, тут, тут и тут). Говорить так много о другой стране можно только в том случае, если ты хочешь перевести внимание со своих событий на чужие.

Такое информационное искажение идет и по другим странам. Историк Нил Фергюсон написал в газете Boston Globe, что в социальных сетях идет «культурная война» между меньшинствами — ультправым и ультралевым (см. тут и тут). «РИА Новости» и Gazeta.ru сразу написали о грядущей гражданской войне в США. При этом они забыли указать, что все это было написано в рубрике «Мнения», а также что Фергюсон назвал ультраправых и ультралевых самыми громкими меньшинствами, которые просто не могут жить друг без друга. Фергюсон также подчеркивает, что «культурная война не более реальная война, чем торговая война, которую президент Трамп запустил против Китая». Это все еще потому, что главным инструментарием пропаганды является преувеличение. Таким образом она делает из мухи слона, не видя бревна в собственном глазу.

При этом российская оппозиция очень четко фиксирует все негативные последствия такой обработки населения с помощью телевидения. Игорь Яковенко, например, говорит: «История свидетельствует: пребывание общества в иллюзорной реальности очень дорого обходится. В этом отношении нашей надеждой становится информационное общество. Даже если мы в нем сегодня не задаем повестку дня, Интернет уже ограничивает возможности манипулирования общественным сознанием, независимо от того, кто этим занимается — власть, оппозиция или “вашингтонский обком”. Сегодня в России телевизионные пользователи в своем большинстве — люди старших поколений. Однако не все. Российская история показывает, что люди мыслящие и желающие узнавать как можно больше о том, что их волнует, — эти в любом возрасте будут стремиться к независимым источникам информации».

Но это во многом благое пожелание, поскольку человек ленив в поиске информации и берет ту, которая лежит рядом. Известно, что в поиске, выдаваемом Гуглом, 90 % пользователей смотрят только несколько первых позиций. Все остальное остается лежать мертвым грузом.

Россия увидела возможности по форматированию будущих конфликтов с помощью информационной войны и операций влияния. Запад, соответственно, объединяет свои усилия по противодействию. Этот новый информационный мир формируется еще и потому, что социальные медиа могут легко распространять недостоверный контент. Например, анализ 14 миллионов сообщений в Твиттера, содержащих 400 тысяч статей за десять месяцев в 2016–2017 годов показал, что социальные боты играют большую роль в распространении статей из недостоверных источников. При этом понятно, что невозможно заниматься проверкой фактов миллионов распространяемых статей. По данным данного исследования, источники, не имеющие доверия, порождают в неделю в среднем сто статей.

Если мировая проблема выглядит как негативная роль соцмедиа, то в России, наоборот, такой проблемой является негативная роль телевидения, которое моделирует действительность так, чтобы роль властей выглядела правильной и разумной. Это может быть как усиление голоса власти и интерпретации ситуации с ее позиции, так и переключение внимания массового сознания на другие события.

Дмитрий Зимин высказывается по этому поводу так: «Самая главная проблема не в людях, которые хотят делать журналистику, а в людях, которые не хотят ею пользоваться. А еще вернее — по каким-то причинам слишком большое количество людей в стране устраивает та плоская, противоречивая, практически религиозная картина мира, которую общими усилиями вдалбливает в головы населения вся пропагандистская машина Российской Федерации. Не хочу сказать ни в коем случае, что народ в стране какой-то не тот. В любом случае, другого нет. Не хочу верить, что российская пропагандистская машина — лучшее и гениальнейшее отечественное произведение, наполненное лучшими и умнейшими соотечественниками, с которыми без толку соперничать. Вот просто не верю в зло. Но факт остается фактом, голос разума и качественная журналистика пока не слишком востребованы. При этом я, конечно, разделяю пропагандистскую машину и журналистику».

Получается, что привычка советского человека смотреть программу «Время» реализуется сегодня в России в новых формах. В отличие от программы «Время», которая работала больше на рациональном уровне и меньше на эмоциональном, сегодняшнее телевещание более эмоционально, вплоть до «мордобоя» на политических ток-шоу. Эта эмоциональность задается репликами президента Владимира Путина, высказанными им на встрече с членами Совета по правам человека. Этими репликами были отсылки на протесты в Париже, как до этого на Майдане.  Такие точки отсчета отчетливо демонстрируют модель построения аргументации от противного, для чего следует усиливать негативизм как Майдана, так и Парижа. О последнем Путин сказал так: «Мы не хотим, чтобы у нас были события, похожие на Париж, где разбирают брусчатку и жгут все подряд, и страна потом погружается в условия чрезвычайного положения».

Любое действие может быть интерпретировано и реинтерпретировано по-разному. В советское время, к примеру, французские протесты бы высоко оценивались советскими тележурналистами, поскольку модель мира того времени прогнозировала гибель капитализма.

Екатерина Шульман говорит о модели переключения сознания людей в России после 2014 года: «А потом людей отвлекли на что? А вот смотрите: “Мы вам дадим то, что вы хотите, только в другом виде. Вот вам новая территория, вот вам величие России в мире. Вот вам победа над внешними врагами. Таким образом, вы ощутите тот патриотический подъем, который вы стремитесь ощутить”».

Человеческое внимание небезгранично. Если мы говорим об одном, то другое будет автоматически уходить на второй план. Если мы заговорим эмоционально, то рациональные доводы поблекнут. И это закон любой пропаганды, включая российскую.

Кстати, на это даже не влияет тот парадоксальный разрыв, создаваемый российскими ведущими пропагандистами, когда они с экрана громят Запад, в то же время предпочитая там жить, хотя и в нерабочее время. Особенно досталось Сергею Брилеву (см. тут, тут, тут, тут и тут). Эту ситуацию Юрий Богомолов описал следующим образом: «Насколько порядочно быть гражданином страны, с которой воюешь в первых рядах пропагандистского фронта? Это же не просто двойное гражданство. Это двойной патриотизм в условиях информационной войны. И, стало быть, двойная лояльность. Впрочем, что это мы? А вдруг он — Штирлиц? Там на Альбионе — штандартенфюрер, а здесь, на гос-ТВ — полковник Исаев? Мы-то раньше думали, что Штирлиц-Исаев — чистая беллетристика, игра воображения писателя Семенова и кинорежиссера Лиозновой. А тут перед нами реальный, живой Штирлиц, только под другой фамилией. В сети и ссылка на видео нашлась, намекающая на возможную связь журналиста с ГРУ. Тогда, конечно, о какой этике может идти речь? Да пошла она подальше вместе с моралью. Кому-то приходится из двух зол выбирать меньшее. А Сергей Брилев предпочел из двух благ выбрать оба. Разумно».

Весь этот шум демонстрирует не только желание журналистов наказать самых своих успешных финансово коллег, но и явное противоречие, присущее не только журналистам, но и депутатам и госслужащим, которые однотипно любят со своими семьями западный комфорт, при этом официально проклиная западный мир как своего главного врага. И это ощущается всеми и везде, просто сегодня это противоречие выплеснулось наружу.

Западные аналитики считают, что хотя теория гибридной войны не является новой, современные методы и применение ее Россией требует изучения. Одной из целей нынешнего варианта гибридной войны является быстрый переход между разными фазами, чтобы международная общественность не имела времени на реагирование.

Первый этап базируется на влиянии на население нетрадиционных сил («зеленых человечков» в случае Крыма) в качестве подготовки ко второму этапу. Информационные операции первого этапа направлены на создание недовольства среди населения. Второй этап направлен на когнитивное разрушение наземных сил противника. Он использует информацию, собранную на первом этапе, для применения кибератак для разрушения управления и коммуникативных возможностей противника. Третий этап подавляет сопротивление противника уже с помощью как нетрадиционных сил, так и обычных.

Даже Александр Невзоров говорит о неадекватности самого термина «гибридная война»: «Абсолютно неверный термин, который всех уводит в сторону от смысла и всех сбывает. Конечно, никакая не гибридная война. Это в чистом виде марионеточная война. И это было бы гораздо более точным, гораздо более корректным, потому что, когда все российские подданные осуществляют те или иные бандитские действия с согласия своего государства, которое прикидывается, что оно ни при чем, на территории другого государства, — конечно, это марионеточная война».

Кстати, в свое время у него был опыт такого рода «аномальной» войны. У Александра Невзорова есть воспоминания об августе 1991-го под названием «Как я готовил путч», где он рассказывает и такое: «Когда толпа окружила Белый дом, я, будучи консультантом Крючкова, предложил рискованный план спасения ситуации. Я попросил дать мне дюжину офицеров КГБ, и мне их дали. Их вызвали ко мне ночью. Дальше я попросил открыть рабочие мастерские “Ленфильма”. К офицерам КГБ я хотел прилепить пулевые подсадки. Устройства крепятся на тело, к ним идут специальные проводки, каскадер их сводит и изображает, что в него попала пуля, а из его тела в разные стороны брызжет кровь. Солдаты из БТР должны были открыть огонь холостыми. В ответ мои офицеры должны были изображать кровь, смерть и муки. Люди бы побежали от Белого дома. Поверьте, когда рядом с вами в человека попадает пуля, вы начинаете бежать, особенно если вы безоружны и в толпе. Толпа бы хлынула, ее бы смогли остановить только у Яузских ворот, наши покойники тут же встали бы под телевизионные камеры. И мы выглядели бы не только победителями, но умными и хитрыми победителями. Да, именно мальчишки вроде меня инициировали ГКЧП своим экстремизмом, разнузданностью и хулиганством. Но те, кто были в больших маршальских чинах, решили, что не будут ломать комедию, что народ и так кинется в объятия советской родины и советской власти, что все хорошо закончится и без невзоровского цирка».

Августовский путч, не получивший должного анализа и по сегодняшний день, а все новые свидетельства говорят о том, что Горбачев все прекрасно знал и тем самым благословил его, тоже может рассматриваться как вариант гибридной если не войны, то операции.

Вернувшись к Крыму, следует напомнить, что тогда, по месседжам российской пропаганды, российская интервенция спасала население от «бандеровцев и фашистов с Майдана». Доктрина Герасимова строится на том, что политические, экономические и разведывательные действия проходят до собственно военных. Аналитики выделяют следующий набор характеристик, общих для действий России в Грузии и в Украине:

- использование «прокси» сил,

- отрицание для избавления международной критики и внутренней политической реакции,

- использование информационной войны, включая пропаганду и кибератаки,

- политическая подготовка населения и манипуляция экономическими условиями.

Как видим, новые взгляды на войну ставят на первое место информационное воздействие. Правда, цели остаются во многом прежними. Джеймс Льюис, к примеру, пишет: «В новом поколении войны будут доминировать информационные и психологические действия, направленные на моральное и психологическое подавление личного состава вооруженных сил противника и населения, которые прокладывают основной путь к победе. Российские стратеги называют информацию оружием и используют ее против Соединенных Штатов и их союзников. Информация не являются оружием ни в каком аспекте международного права, но ее можно использовать, чтобы принуждать, угрожать и манипулировать. [...] Некоторые российские документы упоминают “доконфликтное формирование общественного мнения”. В краткосрочной перспективе такие операции влияния создают смятение и раздор. Россия воспользуется как проблемами западной либеральной демократии, так и центростремительными импульсами интернета в сторону экстремизма, чтобы подорвать демократическое управление. Российские усилия были бы менее эффективны, если бы не эти существенные политические и технологические тренды». Россия достаточно негативно отреагировала на этот доклад Центра стратегических и международных исследований (см. тут).

Интересен суммарный вывод этого доклада: «Целью является не кинетический, а когнитивный эффект, манипуляция информацией для смены мыслей и поведения. В основе стратегической целью является воздействие на мораль, сплоченность, политическую стабильность и в конце концов ослабление воли противника к сопротивлению. Операции дают возможность манипулировать информацией и мнением таким способом, чтобы получить принуждающий или разрушительный эффект, что позволяет избежать открытого военного противостояния, находясь ниже порога “использования силы” для снижения риска вооруженного конфликта и эскалации».

Как видим, в современных доктринах важное место уделяется воздействию на общественное мнение, которое осуществляется до проведения собственно военных действий. Они на самом деле являются скрытой частью этих военных действий, призванных обеспечить их успешный характер.