Миллионы и миллиарды не могут жить без видимых и невидимых потоков влияния, запрещающих, разрешающих, поощряющих те или иные варианты поведения. Предсказуемое поведение интересует всех: от государств и обществ до каждого из нас. Хаос никого не интересует. Идеалом для государства является армия, где все движутся строем в одном типе одежды. Но такого идеала могут добиваться только тоталитарные государства за счет резкого ограничения разного типа свобод. И они же проигрывают в экономическом соревновании, поскольку экономика выигрывает не в однородной, а в многообразной среде.

Советский Союз мог идти на равных с Западом, пока он забирал у населения нужные для обороны экономические ресурсы. Однако «обиженные» этим граждане не вышли на его защиту, когда верхушка решила сдаться. Советский Союз также удерживал население под чутким контролем коллектива, когда достаточно часто менее талантливые реализуют себя через большую преданность и патриотизм. И Шостакович, и Пастернак страдали именно от доносов своих собратьев по цеху.

Для детей коллективное существование является нормой, они не хотят быть вне социальной группы. СССР продлевал эту групповую норму на уровень взрослых. Это разного рода общественные собрания, демонстрации, политинформации. Это было даже в квартирах, поскольку коммунальные квартиры пришли только с советской властью, в дореволюционной России их не было.

Бизнес и политика стараются направить наши желания в нужном для них направлении, причем очень конкретном: купить тот или иной товар, избрать того или иного президента. Наши разнородные мысли, которые у каждого свои, в этом случае начинают «причесывать» под ту или иную цель. Существенно, что за десяток дней мы теряем в голове источник информации, тем самым она переходит в нашем разуме в разряд знаний. То есть какой-нибудь Х как лучшая зубная паста оказывается записанным в нашей памяти на почетном месте. И когда мы оказываемся перед полкой с пастами, наша рука уверенно тянется именно в запрограммированную кем-то сторону.

Сильное и слабое влияние отличаются разным использованием внешнего и внутреннего ресурсов. Внешний ресурс — это явное принуждение, примером чего является жесткая сила по Джозефу Наю. Внутренний ресурс опирается на знание механизма принятия решений самим объектом влияния. Жесткая сила может быть одинаковой для многих, например, пистолет в руках как орудие принуждения. Это эксплуатация физического пространства и угроза телу, а не разуму.

Работа в информационном и виртуальном пространствах другая. Слабая сила может выигрывать только при точном знании того, как отреагирует на слабый сигнал та или иная информационно-социальная группа. Последним термином мы обозначаем группы с однотипными характеристиками, члены которых, даже не зная друг друга, будут реагировать одинаково с большой долей вероятности при получении одних и тех же сообщений.

Такое групповое, но не индивидуальное знание важно для кино и телевидения, от него зависит их коммерческий успех. Телевидение также продает рекламодателям именно группы населения: молодежь, женщины старше пятидесяти и под. Соответственно на следующем этапе именно под них создается продукт.

Сегодняшний главный зритель кино Голливуда — это молодежь. Именно поэтому кинопродюсеры взялись за экранизацию комиксов из прошлого, которые уже один раз завоевали популярность, то есть являются виртуальным продуктом, прошедшим апробацию аудиторией.

В 2015 году молодежной аудиторией Голливуда были 12–17-летние, в 2016-м — 18–24-летние. Последние составляют 10 % населения, но покупают 16 % билетов. Они за год посмотрели шесть с половиной фильмов. 12–17-летние в 2016-м составляли 13 % населения и купили 24 % билетов, 25–39-летние — 8 % населения и 21 % билетов. То есть их киноактивность интересна для продюсеров.

11 % населения США и Канады ходили в кино раз в месяц или чаще в 2016 г. По всем фильмам также дается разделение на женскую и мужскую аудиторию в процентах. Но в каждом случае преобладание той или иной аудитории над другой не столь значительно. Женщины составляют 52 % посетителей кино и 50 % покупателей билетов. 24 % топовых фильмов 2016 г. посвящены женщинам.

Как говорится в отчете за 2017 г., кинотеатры собирают больше людей, чем вместе взятые все тематические парки и спортивные состязания (бейсбол, баскетбол, хоккей, футбол). По США и Канаде 76 % населения посещает кино, 24 % — нет. В этих же странах три четверти жителей, или 263 миллиона хоть раз сходили в кино в 2017 г.

Кстати, этот же точечный подход реализуется еще в двух областях, связанных с созданием кино. Это диверсификация как героев, так и работающих в кинопроизводстве. 40 % населения принадлежат к этническим меньшинствам, но в ближайшие десятилетия они станут большинством. И разнообразное население требует такого же разнообразного контента.

Плюс к этому создаются формулы построения сюжета, несущего коммерческий успех. Это сделано как для книжных бестселлеров, так и для кино, где есть свой вариант успешного продукта, называемый блокбастерами. Алгоритмический подход к анализу зрительского поведения используется в Нетфликсе. Интересная работа была проведена по выявлению фильмов, в наибольшей степени повлиявших на другие фильмы (см. тут, тут и тут). Здесь отказались от идеи числа проданных билетов как самой главной, а рассмотрели большее число факторов влияния.

Важность знания своей аудитории важна не только для достижения коммерческого успеха. Есть и вторая цель — идеологическая. Если в случае американского кино она может быть вторичной по отношению к цели коммерческой, то в случае российского телевидения она принципиально первична.

Кстати, все выступают против фейков по той причине, что они контридеологичны, они противоречат доминирующей идеологии, хотя соответствуют идеологии популистской. В данном случае мы не говорим о правде / неправде, а о том, что они рисуют контркартину действительности. И делают это столь удачно, что побеждают официальную версию.

Есть картины мира стратегические, которые не меняются очень долгий период. Это, к примеру, сказки, они созданы тысячи или столетия назад. И с тех пор сказку об условной «Красной Шапочке» в разных ее вариациях повторяют всем новым поколениям детей, обучая их опасности контактов с «чужими».

Мифологические образы постепенно тоже оказываются подверженными определенным трансформациям. Можно вспомнить парадоксальный переход от центральности добрых героев к злым, когда появились добрая Баба Яга, когда мы начинаем сочувствовать Волку, который никак не может словить Зайца.

Нина Спутницкая увидела еще и такие трансформации: «Официальный дискурс в советские времена предпочитал апеллировать к образу медведя, а серый хищник имел исключительно отрицательные коннотации: уголовник, носитель хаоса. Даже в оттепельное время он представал в облике хиппаря и алкоголика, демонстрировал неконтролируемые приступы агрессии и навязчивые фобии, связанные с зайцем (серия о “Маугли”, добротная экранизация, следовала букве источника, а “Волк и теленок” Михаила Каменецкого по сценарию Михаила Липскерова — исключение, подтверждающее правило). Однако мифологема волк-пес весьма эффективно использовалась тем же официальным дискурсом до советского периода. Песья голова на седлах опричников означала собачью преданность, передвижение отрядами по дорогам во исполнение царского указа ассоциировалось с волчьей стаей. Заметим, отношение к собаке-волку в определенной мере маркирует отношение художника к официальному дискурсу. Достаточно вспомнить резко отрицательное отношение Сергея Эйзенштейна к опричнине, продемонстрированное в “Иване Грозном”. Сегодня в России мифологема волка-пса снова актуальна. Официальная культура обратилась к ней как к символу стайного поведения и рабской преданности. Сама за себя говорит группа байкеров “Ночные волки” и патронаж их действующим президентом. Контаминация с опричниной здесь очевидна, а волк становится как бы семейным тотемом, волшебным помощником власти. Интерес к хищнику согласуется с монархическими амбициями, ведь волк, в отличие от медведя, не содержит прямых ассоциаций с Россией. Реабилитация волчьей темы в современной российской культуре находит себя и в анимации. Актуализация этого персонажа (франшиза “Иван Царевич и Серый Волк”, “Савва. Сердце воина”) и его вариаций из семейства млекопитающих отряда хищных (рисованные песики из проектов “Белка и Стрелка”, “Барбоскины”) есть своего рода реакция массовой культуры на инициативы правящей элиты. Хотя собака выступала и в советское время своего рода дублером медвежьего символа. Тем более тому были известные основания: достаточно вспомнить мотив собаки в космосе, когда она представляла и советского человека, и человечество вообще. Но «серый» не был ни медиатором, ни модератором, гладиатором он тоже не был. Однако сегодня «носитель антигосударственных начал» меняет статус».

В нашей голове мир никогда не бывает хаотичным. Все в нем имеет начало и конец, множество причинно-следственных связей. Никто не хочет жить с хаосом в голове. Даже конспирологическая картина мира лучше, чем отсутствие какой-то картины мира вообще. Введение новых причинно-следственных связей, нарушающих уже выстроенные, массовое сознание воспринимает как опасность, отсюда внимание к такому явлению, как культурные войны (см., например, оценку Западом мультфильма «Маша и Медведь»).

Есть картины мира более короткого периода, например, советская картина мира, которая удерживалась в течение семидесяти лет. Но и она вобрала в себя много характеристик дореволюционных лет и во многом продолжает жизнь и сегодня. Лучшее из советской культуры вполне живо и сейчас. Изменился тип потребления культурного продукта. Постепенно человечество теряет способность слушать и читать, концентрируясь именно на чем-то одном, а не занимаясь чем-то другим заодно. Массовая культура хороша тем, что дает возможность делать несколько дел сразу.

В принципе интересен феномен классической культуры. Да, она создавалась немногими и для немногих. Однако ею могут пользоваться следующие поколения, тем самым охват аудитории увеличивается. Массовая культура рассчитана в основном на потребление сегодня и сейчас, причем всеми, но она слабо транслируется в будущее. Свойственное ей упрощение становится тормозом для трансляции в другие времена, поскольку там также могут создавать такие же произведения из-за их простоты.

Фейки — это определенный аналог массовой культуры, которая тоже максимально ориентирована на потребителя. Правда, фейки мимикрируют под рядового человека как своего автора. Информационную войну выигрывают фейки, создаваемые и распространяемые индустриально, поскольку они используют массовый ресурс для своего распространения — самих пользователей.

Даниил Дондурей активно исследовал управляемое создание картины мира для россиян. Телевизионщиков, занятых этим, он даже называл «смысловиками» по аналогии с другой важной когортой российского общества — силовиками.

Отсюда можно сделать следующий шаг. Если силовики удерживают нужную картину мира, пользуясь инструментарием физического пространства, например, борьбой с протестами, то «смысловики» сами создают модель мира, которая активно внедряется, чтобы не допустить альтернативы уже не в физическом, а в информационном и виртуальном пространствах.

Дондурей пишет: «Есть чрезвычайно влиятельное сообщество, функции, принципы устройства, полномочия, способы деятельности которого нам совсем неизвестны. Я имею в виду потаенную мировоззренческую спецслужбу российского государства — так называемых смысловиков (понятие не используется). Тех, кто занят проектированием и производством представлений миллионов соотечественников о происходящем. Кто ежечасно — в режиме реального времени — формирует их убежденность в том, что важно, а что нет. О чем и как следует думать, что переживать, любить или ненавидеть. На что надеяться. Ну и что делать, конечно».

Он говорит об этом феномене как о «глубинной госбезопасности», целью которой является охрана понимания жизни. Он говорит: «За четверть века эффективные смысловики сумели отсоединить в головах большинства связь между последствиями новых экономических отношений и пониманием их природы. Они уже начали готовиться к адаптации следующей культурной революции: “живите в социальных сетях, в виртуальной, но не в эмпирической реальности”».

По сути, перед нами взрывоопасный социальный продукт, поскольку реально телевидение затуманивает наше видение действительности, делая вид, что оно разъясняет это видение. Это значит, что телевидение убивает процессы, ведущие к изменениям, консервируя ситуацию не на уровне благоприятном для развития, а на уровне комфорта для власти. Телевидение зависит от власти, но еще больше власть зависит от телевидения. Без современного телевидения мы бы не получили тип сегодняшней власти.

Дондурей, например, писал так: «Телевидение влияет на людей сегодня, видимо, так же, как церковь в Средние века и даже больше: телепродукты теперь доставляются прямо в дом — и на кухню, и к постельной подушке. Думаю, что распространенная в обществе недооценка его воздействия — важная составляющая величия “ящика для глаз”. Люди, попадающие в его орбиту, в эту гигантскую лавину виртуального предложения, в это пространство, которое сегодня невозможно обойти, ни в коем случае не должны знать состав его воздуха, его объем и величину. Не должны не только не задумываться — даже не подозревать, как ими манипулируют.

Кто дал команду сделать главным героем страны бандита? Как связан его положительный образ с вывозом капитала за границу или с рейдерскими захватами? Как работа с социалистической мифологией приводит к тому, что молодые люди готовы, как показали последние выборы и фильм «Высоцкий», аплодировать и КПСС, и КГБ? На эти вопросы нет ответа. Как если бы мы лечили больного, не сделав даже анализа его крови, рентгена, не измерив температуру. Просто смотрели бы в глазки и говорили: мне кажется, у тебя артроз, а может быть, даже рак. Я уверен, что и властители российского эфира — демиурги этой системы — работают в основном по наитию, как большие художники. Я имею в виду не только Константина Эрнста, Олега Добродеева, Владимира Кулистикова, но и всех остальных управляющих процессом телепрограммирования. Да, многие из них — творцы чуть ли не масштаба Пикассо или Эйзенштейна».

Несомненно и то, что своим анализом он усиливает рационализацию этого процесса. Он во многом должен быть интуитивным, работающим от одного конкретного решения к другому. Правда, интенсивность этой работы должна создавать из случайных решений вполне системный инструментарий. К тому же он поддерживается всей системой, когда новости формируют информационное пространство, а фильмы и сериалы — виртуальное. Они взаимно дополняют и в чем-то корректируют друг друга.

Мы никогда не употребляли термин «дезинформация» по отношению к государственной пропаганде. Но по сути мы имеем дело с одним и тем же явлением сознательного искажения физической реальности в реальности информационной или виртуальной, которые должны ее адекватно отображать.

ЕС, например, опирается на следующее определение дезинформации: «Дезинформация понимается как доказуемо ложная или вводящая в заблуждение информация, которая создается, демонстрируется и распространяется для получения экономической выгоды или для сознательного обмана аудитории, что может вести к нанесению публичного вреда».

Обратим внимание на акцент на доказуемости, поскольку все, включая Фейсбук, повторяют, что дезинформация может быть случайным явлением, доказуемость же переводит это явление в системную сферу. В качестве примера доказуемости можно привести статью из эстонской газеты Postimees, где представлены договоры, доклады, отчеты и прочие документы, а также логи Skype, демонстрирующие, как якобы независимый и самостоятельный портал Baltnews контролировался напрямую из Москвы. Вот мнение эстонской полиции безопасности КаПО: «Это указывает на почерк Кремля, когда при помощи скрытых денежных схем и рабочей организации пропаганду пытаются выдать за легитимную журналистику. Мы имеем дело с подлой круговой порукой: пропаганду производят и финансируют, потом выдают за голос и позицию местных русских, чтобы в свою очередь искаженный общественный образ представить на мировой арене для достижения своих внешнеполитических целей. Влияние на общественность таким образом и создание альтернативной реальности может показаться малозначительным. Однако в этом есть своего рода угроза конституционному порядку государства. КаПо обязана препятствовать такой деятельности, чтобы она не переросла в прямую угрозу. Повышение осведомленности населения является хорошим началом в борьбе с кремлевской пропагандой. Обнародование расследования уже само по себе одно из препятствий для осуществления их цели» (см. также тут и тут).

Возник хороший термин «теплой» войны в отличие от войны «горячей». Он рассматривается как конфликт внутри войны холодной. Его также можно трактовать как переход конфликта из плоскости физической в пространства информационное и виртуальное.

Исследователи констатируют: «В конечном счете информационная война — это война за территорию, только не географического порядка. В теплой информационной войне территорией становится человеческий разум. Если вы не нападающая сторона, вы территория. И когда нападающая сторона побеждает большое число разумов, она получает право влиять на культуру, общество и политику [...] Этот переход от цели в виде инфраструктуры к цели разума гражданских лиц был предсказуем».

И еще: «Операции влияния используют разделение нашего общества на основе уязвимостей нашей информационной экосистемы. Мы должны уйти от попытки решения этой проблемы путем предоставления людям лучших фактов или приостановки работы русских ботов, а должны двигаться вперед, думая об этом как о продолжающейся битве за неприкосновенность нашей информационной инфраструктуры, такой же критически значимой, как неприкосновенность наших финансовых рынков».

Григорий Асмолов также увидел еще один фактор, который мешает адекватному отображению: «Проблема — не в ложном описании тех или иных событий, а в том, что постоянный поток новостей с последующим их разоблачением вызывает у людей “информационную апатию”, и они начинают сомневаться во всем, что им говорят. Эта апатия не стимулирует мыслительные процессы в головах граждан, лишает их возможности формулировать свою собственную точку зрения. И при этом разрушает социальную структуру общества, все больше времени проводящего в соцсетях» (цит. по статье).

Важной проблемой воздействия становится возможная кардинальная смена ментальности населения. Игорь Яковенко, например, увидел это воздействие в смене сказок для детей, прошедшую задолго до перестройки: «Самый яркий пример — смена корпуса актуальных, востребованных аудиторией сказок в конце 60–70-х годах прошлого века. Здесь необходимо пояснение. Сказки читают маленьким детям, которые их запоминают. При этом сказка играет роль базовой мифологической структуры (из которой сказки, собственно говоря, и выросли), включающей человека в целостность культуры. Услышанные в детстве сказки участвуют в формировании матриц сознания. Поэтому то, какие сказки слушают дети в раннем возрасте, играет существенную роль в формировании оснований картины мира, которая сложится у повзрослевшего ребенка. В конце 60-х годов ХХ века произошло примечательное событие. На книжном рынке появились качественно новые детские сказки. “Муми-тролли” Туве Янссон, “Волшебник Изумрудного города” Александра Волкова, книги о Мери Поппинс в переводах Бориса Заходера пользовались бешеной популярностью. Как мы понимаем, запрос на новую сказку возник не в детской среде. Его породила городская интеллигенция, которая покупала книги для своих детей и не хотела обходиться традиционным набором советской детской книги. В ответ на этот запрос делались переводы и пересказы произведений известных европейских авторов. Авторы русских версий не ошиблись в выборе материала. Дети, воспитанные на этой литературе, весело похоронили Советский Союз».

Яковенко не видит, что тут была не просто смена сказок, а смена доминирования народной сказки на сказку литературную. И все известные советские сказки, а не только зарубежные, тоже были написаны писателями.

Игорь Яковенко показывает даже разную экономическую базу, спрятанную в сказках, считая, что СССР представлял собой «нежизнеспособную систему, которая должна была рухнуть. Реформироваться она не могла, как динозавр не может стать млекопитающим, а паровоз не может стать электровозом. Эта империя себя пережила, а в ХХ веке она разрушалась дважды, в первый раз большевики попробовали собрать ее, во второй империя рассыпалась окончательно. Сказка о Буратино, как известно, была переведена на русский язык с итальянского. И вот лет десять назад я провел эксперимент: спросил у студентов, что сделал папа Карло, когда решил отправить Буратино в школу? Они сказали: купил рюкзак, учебники. А потом, когда Буратино пошел в школу, что он сделал? Они говорят: купил билет в цирк. Но все было по-другому. Папа Карло продал на рынке свою тужурку и на вырученные деньги купил Буратино рюкзак и учебники. А потом Буратино увидел цирк, продал рюкзак и учебники и на вырученные деньги купил билет в цирк. Эта сказка создавалась для итальянских детей, которые жили в классовом обществе и знали, что за все нужно платить. А советский человек, который 70 лет прожил в обществе, где не было денег, так не мыслил».

Даже те, кто сомневаются в роли Муми-троллей, согласны с тем, что произошло существенное изменение контента: «Потому ли распался СССР, что детям читали “Муми-троллей”, — вопрос спорный, но то, что и сказки, и книги, и фильмы для детей действительно кардинально изменились, видно весьма отчетливо. В советское время младшие дети росли на фильмах-сказках (например, “Варвара-краса длинная коса”, “Снегурочка” и т. п.), школьники — на таких фильмах, как “Розыгрыш”, “Вам и не снилось”, “Доживем до понедельника”. Это были фильмы и для детей, и для взрослых, в них обсуждались школьные проблемы, которые были близки и школьникам, и их родителям. Теперь же в России для детей и подростков появляются эпатажные ленты новой волны: “Все умрут, а я останусь”, “Школа”, “Похороните меня за плинтусом”. А еще и фильм “Сволочи”, вызвавший бурю негодования культурной общественности. Но просто вне всякой конкуренции — фильмы про вампиров, которые в последнее время заполонили киноэкраны».

Следует подчеркнуть, что физические войны всегда несут больше страданий и горя, поэтому войны информационные и виртуальные, которые не столь явственно проявляются, мы часто не воспринимаем столь же серьезно. Но следует также помнить, что они часто являются прелюдией к переходу в физическое пространство.

Мир увидел силу в информационном и виртуальном пространстве. По этой причине в нем активно работают не только бизнес, но и политики и военные. Да и протестная среда тоже берет свое начало там. И завтрашний мир только усилит эти тенденции.