В этот раз в Киев американского журналиста и литератора Кита Гессена(Keith Gessen) привело приглашение выступить на воркшопе «Журналистика и этика в конфликтных и постконфликтных обществах», организованном Координатором ОБСЕ в Украине.

Кит (Константин) родился в Москве, но еще до перестройки переехал с семьей в США, где окончил Гарвардский колледж по специальности «История и литература». После он занялся литературной критикой, а также переводами с русского на английский произведений Светланы Алексиевич и Людмилы Петрушевской. Его собственный художественный роман «Все эти печальные молодые люди литературы» («All the Sad Young Literary Men») вышел в 2008 году.

Уже много лет Кит описывает и комментирует для западных СМИ происходящее в России, а в последние два года — и российско-украинский конфликт. Он готовит и репортажи с места событий (в том числе Кит был и в уже контролированном «ДНР» Донецке), и аналитику, и колумнистику. Их публикуют New Yorker, The Atlantic, Politico, Vanity Fair, New York Review of Books и другие известные СМИ.

Нас кроме прочего заинтересовал опыт создания Китом с друзьями интеллектуального журнала «n+1» — еще в 2004 году и на собственные небольшие деньги. Экспериментальному изданию все эти годы удается удержаться на рынке — кажется, что вопреки грустным тенденциям и прогнозам о перспективах печатной прессы. Журнал «n+1» выходит три раза в год, в нем публикуется обширная аналитика и эссеистика о политике, культуре, литературе.

Возможно, имя Кита Гессена не слишком часто звучит в постсоветском пространстве (в отличии от его сестры — журналистки и ЛГБТ-активистки Маши Гессен), но в США о нем говорят много: вплоть до того, что журнал Vanity Fair писал о его личной жизни, а газета The New York Times публиковала свою фирменную story о Ките как о романисте и основателе «n+1».

MediaSapiens Кит Гессен рассказал о том, что сейчас происходит с литературной критикой в американских медиа, а также как организована работа и монетизация «n+1». Кроме того мы обсудили конкуренцию печатных и онлайн-изданий, формат лонгридов, риторику западных СМИ о России и Украине и влияние кремлевской пропаганды на простых американцев.

О литературной проблематике в американских СМИ

Кит, вы заняты во многих сферах: журналистика, литературное творчество, переводы, медиаменеджмент. Кем вы сами себя считаете на данный момент?

Честно говоря, я с трудом разделяю все эти дела, не все успеваю. В целом я просто стараюсь отпускать тексты в мир — самые разные. Если текст написан на русском языке и я очень хочу его перевести — я берусь за него, и именно этот проект становится моей главной задачей на какой-то период. А если вижу злободневную тему — пишу большую журналистскую статью. Иногда сочиняю что-то художественное, а также как редактор читаю некоторые тексты, присланные для журнала «n+1».

Вы начинали как литературный критик, а потом сами написали роман. Как эти две роли совмещали? 

Да, я начинал с литературной критики — это довольно традиционный путь в англо-американской литературной среде, хотя и не единственный. Ты позиционируешь себя книжным обозревателем, а сам в это время еще пишешь рассказы и первый роман. За последние годы появилась новая возможность для гуманитариев — пойти в аспирантуру по художественной литературе на два — три года. В таком случае они считают себя исключительно писателями, преимущественно художественными. Это довольно новое явление.

Надо сказать, после выхода моего собственного романа, желание писать рецензии у меня сильно снизилось по ряду психологических причин. Сейчас я практически вообще не занимаются литературной критикой.

Как в целом сейчас обстоит ситуация с литературной тематикой в американских медиа? В украинских, к сожалению, объем контента, посвященного культурной (а тем более литературной) тематике катастрофически сокращается. А популярных литературных печатных журналов — нет.

В Америке такая же тенденция. Газеты становятся тоньше и в первую очередь из них вылетает именно книжный отдел. Если лет 15 назад и в Washington Post, и в Los Angeles Times, и в Boston Globe, и в Village Voice, и в The New York Times раз в неделю выходила рубрика с несколькими рецензиями... Сейчас она есть только в NYT. Во многом это из-за развития интернета. Но как ни странно, в то время же в сети появилось издание Los Angeles Review of Books. Его авторы только то и делают, что рецензируют книги. Иногда очень качественно, иногда — нет. Но они молодцы, ведь создали поле для деятельности многочисленным аспирантам и младшим профессорам которые сидели без дела. Теперь они активно пишут длинные рецензии (улыбается).

А специализированные журналы выходят?

Академические журналы как выходили, так и выходят — они не реагируют на экономическую ситуацию. Но их никто не читает. А главные издания — London Review of Books и New York Review of Books по-прежнему выходят раз в две недели. Чисто литературных изданий довольно много, они постоянно появляются, но вскоре исчезают с рынка.

О «n+1», лонгридах и возможной смерти печатной прессы

Кит, очень заинтересовала история создания «n+1». Как я понимаю, вы вместе с тремя друзьями взялись за это как за эксперимент, намереваясь создать интеллектуальный и оригинальный журнал. Прошло 12 лет — существенный срок, а тем более учитывая ситуацию на рынке печатной прессы. Вы считаете успешным этот проект?

Вполне. Мы никогда не думали, что он будет столько жить. У нас в принципе маленькие журналы обычно по несколько лет выходят и закрываются. В некотором смысле это логично: молодежь приходят сказать свое новое словом о культуре или политике. Даже у великого журнала XX века Blast, который редактировал Уиндем Льюис при участии Эзры Паунда вышло всего два номера.

Тогда у нас были определенные взгляды на литературу. Мы считали, что она слишком далеко отошла и от повседневной жизни, и от политики. Мы стремились снова их сблизить. Думали, что когда сделаем это, уйдем, но вместо этого у нас получилось создать свою небольшую культурную среду в Нью-Йорке. И что примечательно — вне университета. Ведь самая большая разница в культурной жизни США и постсоветских стран в том, что в Америке университеты — это очень богатые заведения, которые в некоторых городах являются градообразующими предприятиями. У них много ресурсов и сотрудников. А вне этих городов интеллектуальная жизнь достаточно бедна. Но мы вот создали такой ее маленький очаг — «n+1». Теперь в наш офис приходят молодые люди, которые хотят поговорить о книгах, а мы поручаем им упаковывать журналы в конверты и относить на почту (смеется).

В то же время мы вне коммерческой сферы — издательской индустрии, которая в США достаточно мощная. Она оплачивает существование многим людям — сотрудникам журналов, авторам и редакторам книг. У молодых людей есть понимание, что написав книгу, ты сможешь заработать. Это, с одной стороны, хорошо, а с другой — создает некоторое давление на интеллектуальную жизнь, ведь возникает соблазн написать что-то именно ради денег.

«n+1» наследует образ американских интеллектуальных журналов середины XX века вроде Partisan Review, но лично у меня также всегда была мысль, что это будет что-то вроде «Нового мира» в СССР, который читали даже в троллейбусах! Правда, у него тираж был два миллиона. Может, у нас тоже будет когда-то? Если ЦК КПСС поможет (улыбается).

Через 5-6 лет после появления журнала нас заменили люди моложе — они продолжают это дело, а мы уже отошли от текущих задач. Я числюсь в журнале как contributive editor и время от времени читаю тексты, в основном о России и Украине.

Какая часть тиража реализуется по подписке? Какая у выпуска цена для подписчика и в рознице?

Наш тираж — 10 тыс. экземпляров. Кажется, около 6 тыс. расходится по подписке, что-то продаем еще в книжных магазинах. Цена в магазине — 15 долларов. Украинскому читателю она, наверное, покажется очень большой. Подписка на год — 36, а интернет-подписка — 3 доллара в месяц.

Но все же, как вы сказали, у издания, которое выходит трижды в год, есть офис. А значит — есть штатные сотрудники с зарплатой. Сколько? Как организована работа?

У нас четыре штатных сотрудника. Формально двое на бизнес-должностях, а двое на творческих. Но в основном они все занимаются офисными делами, бюджетом и всем остальным. Это практически волонтерская работа, хотя небольшую зарплату эти люди получают. А авторы — небольшие гонорары.

На старте вы вложили свои средства — по 2 тыс. долларов каждый. А сейчас на что существует журнал?

Самую существенную часть бюджета нам дает подписка. Кроме того, как неприбыльная организация мы получаем небольшие гранты и пожертвования от частных лиц. А еще раз в год проводим вечер нашего журнала, где также собираем деньги. Ну и в журнале есть немного рекламы.

Имеет ли «n+1» какое-то влияние на общество, как вы думаете?

Это очень интересный вопрос. Трудно судить об этом. Какими-то вещами люди интересуются, обсуждают. Мы существуем в культурном контексте, где очень много достаточно интересных интернет-ресурсов, которые обновляются по 20 раз в день. Удивительно, но оказывается, в такой ситуации можно по-прежнему выходить три раза в год, и материалы будут цитировать и рассылать в Фейсбуке и Твиттере. Интересные тексты все равно находят своего читателя.

В каком-то смысле мы, наверное, повлияли на создание других интеллектуальных журналов в Нью-Йорке. Они стали возникать в последние лет пять, и теперь пытаются вытеснить нас с рынка и всячески обижают, критикуют (улыбается). Но в какой-то мере они все — наши последователи, ведь мы доказали, что есть аудитория для культурной критики, для длинных материалов. А был момент, когда мы были чуть ли не единственным таким журналом вне университета..

Что это за издания?

Если «n+1» придерживается лево-либиральных взглядов, то после нас возник еще откровенно социалистический журнал Jacobin. Есть еще журнал The New Inquiry, который в основном занимается культурной критикой, там много рецензий на кино и ТВ, и The Point в Чикаго — он по формату похож на нас.

Уже несколько лет звучат экспертные прогнозы, что печатная пресса, особенно газеты скоро перестанут существовать. А вы как считаете?

На мой взгляд, интересно всё складывается с телевидением. Лет десять назад начали говорить о том, что интернет уничтожит телевидение. Это постепенно происходит: люди смотрят ТВ в интернете, но в то же время появилось парадоксальное явление — очень качественные телевизионные сериалы. Они настолько популярны и доступны, что теперь люди смотрят даже больше ТВ-контента. Получается, это своего рода наоборот — ренессанс телевидения. Даже не ренессанс, а бум, ведь ренессанс — это возвращение того, что было раньше, а раньше таких сериалов не снимали. Многие мои знакомые авторы уходят писать для телевидения.

Что будет с печатным рынком — я затрудняюсь предсказать. Вот, например, появился фетиш long-form журналистики. Этого еще лет пять назад не было. А теперь есть отдельные сайты Longform и Longreads, которые собирают у себя материалы других изданий. Хотя раньше ведь говорили, что все будет быстрее и никто не будет читать длинные тексты.

В какой-то мере этот тренд на лонгриды заменил настоящие longform — то есть книги. В американской прессе традиционно в конце года подводят итоги, определяя лучший фильм, телесериал, книгу. Я и сам когда-то такие списки писал, хотя это смешное занятие, ведь на рынке выходит колоссальное количество книг — обозреватели их все прочесть не могут… Но вот в конце 2015-го я заметил, что в СМИ вышло мало списков лучших книг, но были списки лучших примеров longform-журналистики.

Но в целом, конечно, оперативно обновляющиеся сайты давят на качественные издания, которые привыкли работать в другом темпе. NYT и The New Yorker, я думаю, чувствуют это.

Об освещении политической ситуации в России и Украине

Вы уже много лет пишете о России для американских СМИ. А теперь и о российско-украинском конфликте. Наверное, стало существенно сложнее разъяснять процессы в наших станах американскому читателю?

Сейчас писать о том, что здесь происходит, для западной аудитории очень трудно. Американцы очень быстро вспомнили все те представления о России, которые были заложены в их подсознание за 50 лет холодной войны. Сейчас в США звучит исключительно рефлексивная антироссийская риторика — и не в конструктивном ключе. С одной стороны, она вполне понятна, а с другой — не соответствует реальности, но успешно подкрепляется готовностью американцев думать самое худшее о происходящем и о России в принципе. Эти процессы огорчают.

Поэтому-то и не совсем понятно, как писать для такой аудитории. Я стараюсь быть в оппозиции к мейнстриму.

Что именно некорректного о России пишут американские СМИ? Что нужно опровергать?

В основном тезис о том, что есть что-то именуемое «Запад» или «Европа», и это что-то прекрасное, полное света, добра и благородства. А с другой стороны — что-то, именуемое «Россия», которое является противоположностью всему этому. Как только какой-то россиянин не соответствует представлениям об ужасной России, он автоматически становится «прозападным», то есть кем-то в большей степени «как мы».

И еще одной связанной с этим проблемой является, то что российское общество не принимается во внимание. В американской прессе в последние несколько лет наблюдается неослабевающий фокус на персоне Путина и намного меньший интерес к такой огромной, многослойной, непростой стране, которой Россия на самом деле является. Если между словами «Путин» и «Россия» был бы знак равенства, тогда да, Россия была бы темным местом на карте, но ведь такой знак поставить нельзя.

Существует также подсознательное представление, что американские журналисты репрезентируют нечто, называемое западной цивилизацией. Мы можем сочувствовать России или Украине и инициировать обсуждение их проблем, но когда ситуация обостряется — «мы выбираем Запад», как интеллектуалы времен холодной войны говорили. Нам нужно остановиться и не позволять принуждать себя к такому выбору.

А с другой стороны — насколько действенной, на ваш взгляд, является кремлевская пропаганда в США? Я имею в виду и СМИ на русском языке, и на английском / испанском. Эти каналы и издания смотрят только эмигранты (условно — Брайтон-Бич), или они влияют и на умы простых американцев? Вы видите в этом какую-то опасность?

В этот мой визит в Киев меня много спрашивают об этом. И когда я отвечаю, что влияние кремлевской пропаганды на нерусскоговорящее население США практически отсутствует, люди здесь не очень в это верят. Видимо, потому что эта пропаганда играет действительно огромную роль для России и Украины. Но не для Штатов. Конечно, встречаются у нас некоторые отщепенцы — вроде тех людей, которые думают, что Обама родился не в США, — вот они могут смотреть Russia Today, чтобы узнать «правду» про американскую политику. Но что касается относительно мейнстримных медиа, будь то The New York Times, или National Public Radio, или основные телеканалы (и нет, Russia Today все еще не основной телеканал!) — на них влияние пропаганды равно нулю. Абсолютное большинство американцев считает, что Владимир Путин — кровавый тиран, даже еще более кровавый, чем он является.

Вы написали большой репортаж из Донецка под названием «Почему бы не убить их всех?» в августе 2014-го, когда там было очень горячо (на русский язык текст London Review of Books перевело издание «Скепсис»). Много рассказали в нем о позиции местных жителей — проукраинских, пророссийских, и даже представителей «власти ДНР». Насколько вас впечатлила эта поездка? Каково было ваше видение этой войны тогда, и какое оно сейчас?

Эта поездка оставила по себе очень сильное впечатление. Из того, что я читал в американских медиа, мне казалось, что в Донецке «ДНР» пользуется совсем небольшой поддержкой местных, а оказалось, что очень сильной.

Отдельным, хотя и связанным с этим вопросом является: могло ли что-либо похожее на «ДНР» возникнуть без существенной поддержки России? Вероятно, нет. Но все же моим общим впечатлением от той поездки было ощущение, что этих людей бросили — в первый раз в связи с перестройкой и после распада СССР, и вот теперь снова — в квазинезависимом, квазикриминальном, квазикарликовом государстве, в которое они превратили то, что раньше было их домом.

Какие именно темы относительно России и Украины вам сейчас интересны как журналисту?

Прямо сейчас я ощущаю поражение. Относительно России особенно. Я не имею никакого желания добавлять свой голос к хору остальных порицающих кровавую диктатуру Путина, но также я не чувствую, что можно рассказать какую-то другую историю. Ведь в России сейчас всё действительно мрачно. Что касается Украины, каждый раз, когда я приезжаю, меня поражает оптимизм, амбиции и интеллект людей здесь, а еще — подъем национальных чувств. Украина мультиэтничная, мультиконфессиональная и мультилингвальная нация. Я надеюсь, она такой и останется.

За кем из американских журналистов, пишущих об Украине и России, вы посоветуете следить нашим читателям?

Не так уж много чего украинский читатель может почерпнуть из публикаций западных журналистов, но меня отлично информируют и просвещают работы таких авторов, как Тони Вуд (Tony Wood), София Пинкхем (Sophie Pinkham), а также ученых Стивена Холмса (Stephen Holmes), Стивена Коткина (Stephen Kotkin), Анатолия Ливня (Anatol Lieven), а обращаясь к истории — Джона-Пола Химку (John-Paul Himka).

Фото — Эмине Зиятдинова