Примечание редактора: Этот очерк Конни Шульц, ведущей колонки в The Plain Dealer, является одним из серии «Голоса и ценности журналистики» (Voices & Values of Journalism), которые уже были ранее опубликованы. Инициатором проекта является организация «Образы и голоса надежды» (Images & Voices of Hope) при поддержке Института Фетцера (Fetzer Institute) и Института этики Джанет Приндл при Университете ДеПау (Janet Prindle Institute for Ethics at DePauw University).

Незадолго до того, как я приступила к написанию этого очерка, я прослушала голосовое сообщение от читательницы по имени Элен, которая хотела сообщить мне о неприятном инциденте, произошедшем с ее племянницей на работе.

«По пятницам она работает официанткой на пикниках «fish fry», - рассказала женщина. - У нее трое детей. В прошлую пятницу она, вместе с другими официантами, обслуживала 1300 человек. Когда праздник завершился, хозяин сказал 20 официантам, что они должны поровну разделить свои чаевые. А затем он сообщил, что общая сумма чаевых – 30 долларов, их они и должны поделить между собой. Представляете, Конни?»

Нет, не представляю.

Вот почему я стала журналисткой 30 лет назад. И именно поэтому я до сих пор ею остаюсь. 

Завоевать доверие читателей – большая честь. За все эти годы я написала достаточное количество колонок о нечестных работодателях, поэтому Элен и предположила, что я могу обратить внимание на то, что случилось с этими официантками. Она также знала, что если я смогу найти подтверждение ее словам, я обязательно постараюсь что-нибудь предпринять.

Иногда для изменения ситуации достаточно одного телефонного звонка. Мои статьи выходят два раза в неделю, так что если владелец ресторана изъявляет желание покончить с нечестной практикой, и если я получаю независимое подтверждение, что он своим словам следует, я не пишу в своей колонке о том, о чем уже много раз писала. Хотелось бы, чтобы предприниматели не ждали, пока их поймают на горячем, а оставались честными. Но моя конечная цель – добиться справедливости для работников, чья работа оплачивается почасово.

Однако если владелец признает, что действительно присваивает часть чаевых, но не видит в этом ничего плохого - необъяснимо, но это все же иногда случается – в таком случае я, скорее всего, об этом напишу. Исходя из моего опыта, далее должно произойти следующее.

Большинство читателей – порядочные люди, которые хотят изменить мир к лучшему. Они придут в ярость и не захотят сдерживать свой гнев. Владелец заведения – тот самый человек, который ранее настаивал на том, что (a) счет был подделан; (b) чаевые просто мизерные в условиях такой нестабильной экономики, или (c) клиенты своими чаевыми хотели способствовать развитию его бизнеса, - будет утверждать, что это ошибка бухгалтера. А прилежные официантки вдруг в конце рабочего дня увидят, что заработали больше чаевых.

Такая журналистика не изменит траекторию развития законодательства страны, не поможет сместить президента или получить приглашение разглагольствовать на очередном воскресном ток-шоу. Но, возможно, она сделает лучше жизнь почасовиков, которыми часто помыкают, поскольку их босс знает, что они слишком боятся потерять работу, чтобы отстаивать свои права. И подобные случаи происходят во всех городах Америки, и об этом пишут как начинающие журналисты, так и специалисты со стажем. Для меня этого достаточно. 

Для меня честь - защищать людей, которые имеют такие же права, как и те, на кого они работают. Почетна и возможность рассказывать истории обычных людей, которые ведут героическую борьбу за жизнь и тяжело работают. Хотя иногда это довольно утомительно - бороться с несправедливостью в повседневной жизни американцев. Такой труд несомненно благодарный, и для меня именно это является стимулом для самосовершенствования - быть тем, кем я хочу, изо дня в день. Я не хочу прекращать борьбу. Я хочу быть женщиной, которая несмотря ни на что встает каждое утро, готовая выдержать очередной удар жизни. Будучи журналистом, я всего лишь одна из тысяч.

Трудяги-журналисты живут для того, чтобы разгадывать тайны, одну за другой. Во время работы набиваешь не одну шишку, но у большинства из нас удары идут изнутри. И эти удары сильнее, чем удары редакторского «хлыста». При достаточной доле везения именно эти удары продвигают вперед нашу карьеру. Некоторые журналисты делают репортажи о войнах или о вопросах международных отношений. Большинство тяготеют к освещению политических событий; других привлекает мир бизнеса и финансов. Список кажется бесконечным.

Имея свою колонку и будучи феминисткой, я постоянно касаюсь таких тем, как состязания, культура и политика, но в основном моя работа посвящена вопросам жизни бедных американцев и представителей рабочего класса. Это главным образом связано с моим происхождением. Я - дочь рабочего фабрики и медсестры, и я первая из нашей семьи попала в колледж. В жизни моих родителей меня угнетает лишь одно: они оба умерли примерно в 60 лет. Папина каска и контейнер для ланча лежат на книжной полке в моем кабинете у меня дома, а над компьютером на стенде – мамино удостоверение медработника. Я смотрю на эти символы всей жизни моих родителей и понимаю, что я еще не отработала свою зарплату.

То, что я делюсь информацией о своем прошлом, сродни нарушению конфиденциальности. Меня учили заботиться о своих родных и близких на собственном примере. Жизнь несправедлива ко всем поколениям, рождающимся в нужде. Но в нашей стране все должно быть иначе. Я смогла сделать карьеру, как мне кажется, благодаря тому, что я обращаю внимание общественности на нарушение Америкой своих обещаний. Я навсегда увязла в том, что покойный преподобный Уильям Слоун Коффин назвал «любовной ссорой» с моей страной. 

А теперь – еще одно разоблачение, следующее за мной подобно астериску. В 2004 г., после 11 лет жизни в качестве матери-одиночки, я вышла замуж за конгрессмена; два года спустя он был избран в Сенат Соединенных Штатов. Я люблю своего мужа. Я глубоко уважаю его за то, кем он является и что он делает. Но брак с членом Конгресса также является напоминанием, почему нам нужны рядовые журналисты, углубляющиеся в изучение загадочных махинаций правительства.

Вместо этого происходит следующее: в то время как я пишу эти строки, только половина штатов в США имеют хотя бы одного штатного репортера в округе Вашингтон. Никакие блоги и видеоролики не могут заменить работу журналистов, которые заставляют правительство отчитываться перед своим народом. Если ты журналист - ты об этом знаешь. Если ты принадлежишь к остальной части американского населения - ты, скорее всего, об этом и не подозреваешь.

Вот почему я являюсь активным борцом за журналистику. Я проповедую свои идеи повсюду. Некоторые называют меня преданной своему делу. Другие - одержимой. И все же люди – в основном, блогеры – обвиняют меня в том, что я живу иллюзиями, называют меня динозавром в платье от Эйлин Фишер. Неважно. Я черпаю силы из слов покойной ныне афроамериканской поэтессы Люсиль Клифтон, которые я уже давно распечатала и прикрепила к обоим своим компьютерам:

То, как тебя называют, - это одно.

А то, как ты на это отвечаешь, - совершенно другое.

(What they call you is one thing.

What you answer to is something else.)

Называйте меня как угодно. В моей налоговой декларации написано «журналист». 

В марте 2009 г. меня пригласили выступить с речью на конференции фонда им. Нимана, в Гарвардском университете, посвященной повествовательной журналистике (Neiman Narrative Journalism Conference). Меня предупредили, что я буду говорить перед 600 обычными журналистами, и что их нужно приободрить.

Я судорожно сглотнула и согласилась прийти. Вслух я высказала предположение, что мне следовало бы «выпить для храбрости» перед выходом на сцену. Неудачная шутка, не спорю, но я знала, что смогу говорить только то, что думаю. Задолго до конференции я пыталась откопать в себе причину, по которой я не бросила эту профессию.

Нам всем известна статистика движения в газетной журналистике за весну 2009 год. Редакции газет были обескровлены, им не хватало персонала и ресурсов, а повествовательная журналистика - высмеиваемая многими редакторами как писательская индульгенция – была практически запрещена в отделах новостей. Обычные журналисты переживали ощущение поражения, и заняли оборонительную позицию. В то время как блоггеры с ликованием спешили выкопать нам могилу, а редакторы, слишком поздно признавшие власть Интернета, хотели сделать менее строгими все правила - чтобы репортажи выходили как можно скорее, и часто в Интернете.

Впервые за всю мою карьеру мне показалось, что именно репортеры возглавили борьбу за соблюдение этических границ, что всегда являлось неотъемлемой частью нашей профессии. Массы репортеров бурлили недовольством: главным в подготовке репортажа стала скорость.

Интернет-статистика и комментарии определяли распределение репортажей. Слухи сначала публиковались, а затем о них готовился репортаж. Анонимные комментарии постоянно разжигали пожар язвительности и сарказма. Интернет-сайты фиксировали ошибки, а не исправления. Редакторы просили репортеров задавать более краткие вопросы, чтобы ответы можно было удобно разместить в видео-формате.

Повсюду журналисты газет боялись за свою работу.

Накануне Ниманской конференции я прилетела в Бостон и набросала в блокноте список данных проблем. Я смотрела на слова на листе бумаги, и меня осенило: я так устала от нашей оборонительной позиции! Журналистика – это не просто карьера, это призвание для тех из нас, кто верил в ее высокие идеалы. Когда же мы начали за это извиняться? Когда же мы поверили, что журналисты потерпели поражение?

Репортеры, ведущие рубрики, и рядовые редакторы не являются источником проблем для газет. Предупреждающих знаков было множество, но немногие владельцы и издатели их увидели. Как сказал мне генеральный директор одной из организаций, представляющей издательства, «В газетной промышленности царят феодальные отношения. Никакому издателю не нравится, когда ему указывают, что делать».

Многие рядовые сотрудники газет – особенно молодые – увидели перспективы и опасность Интернета задолго до того, как наша сфера ощутила на себе его влияние, но их призывы остались неуслышанными. Большинство газет не смогли вовремя овладеть технологиями. А теперь эти технологии могут поглотить нас целиком. Журнал American Journalism Review сообщает, что только в 2008 году было уволено более 15000 сотрудников газетных редакций. Пустые письменные столы маячили, словно надгробия, а в отделах новостей становилось все тише и тише.

Я почти не помню, что именно я говорила в своей речи на конференции в тот мартовский день, но одно я помню точно: когда я сказала, что журналисты не потерпели поражение, и перечислила причины, почему их работа имеет значение, я увидела, как многие мужчины и женщины в зале склонили головы и вытирали слезы. Их слезы были вызваны не моей речью, а лишь их собственным страхом. В последующие пару дней я потеряла счет людям, приходящим ко мне, чтобы рассказать, часто со слезами на глазах, почему они занялись журналистикой, и почему они не хотели бросать эту работу. 

Год спустя, я вспоминаю тех журналистов и их рассказы, и испытываю огромную гордость, что являюсь одной их них. На сегодняшний день для меня этого достаточно, чтобы продолжать идти вперед.

Уже прошло несколько часов после того, как я прослушала то голосовое сообщение от читательницы по имени Элен, которая хотела сообщить мне о неприятном инциденте, произошедшем с ее племянницей на работе.

Три официантки хотят поговорить со мной. Я побеседую с ними, попрошу посмотреть их платежную ведомость, постараюсь убедиться, что их истории не противоречат друг другу.

Затем я позвоню владельцу заведения, которого обвиняют в присвоении чаевых. Вот почему я стала журналисткой. Вот почему я ею остаюсь. 

Конни Шульц, Poynter.org

Оригинал публикации

Редактура, перевод – Редакторский портал