Интеграция бойцов в мирную жизнь нередко сопровождается борьбой с посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР) — это плод эмоциональных потрясений в военный период, который окончательно дозревает в мирное время. В этот период боец избегает любых раздражителей, способных актуализировать психологические травмы. Психологи утверждают — список раздражителей пополняют и массмедиа.

«Сейчас часто показывают криминальную хронику, в которой фигурируют так называемые атошники — рассказывают, что происходит с бойцами после возвращения: этот совершил то-то, а тот то-то. Это очень негативно сказывается на состоянии бойцов. Наше телевидение выплескивает много агрессии, и даже если тема не касается бойцов непосредственно, та агрессивная манера подачи злободневных проблем актуализирует агрессию, и это вызывает внутриличностный конфликт», — поясняет психолог Наталья Обухова, научный сотрудник лаборатории психологии массовой коммуникации и медиаобразования Института социальной и политической психологии НАПН Украины.

Но, по мнению психолога, не всегда стоит винить журналистов — часто они являются только трансляторами месседжей политиков, которые сами по себе могут ранить ветеранов АТО. Решением проблемы адаптации ветеранов могут быть только совместные усилия журналистов, государственных органов и общества в целом — поскольку даже обычные граждане, желая помочь бойцам, не всегда делают это правильно.

В интервью MediaSapiens Наталья Обухова рассказала, в чем заключается негативное влияние медиаматериалов на бойцов, как психологи устраняют медийную ретравматизацию и как долго может длиться процесс адаптации ветеранов к мирной жизни.

О понятии «медийная ретравматизация»

— Наталья, расскажите, кто к вам зачастую обращается: бойцы, осознающие признаки посттравматического стрессового расстройства, либо их близкие?

— Сейчас часто обращаются сами бойцы. Они понимают, что им нужна помощь, и пытаются ее найти. Бойцы с ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство) боятся проявлений собственных посттравматических реакций. Близкие и родные понимают, что происходит, но помочь не могут. И здесь нужны специалисты. Те, кто не сами обращаются, как правило, не попадают к нам: ведь приход к специалисту должен быть осознанным решением. В данный момент я являюсь волонтером в госпитале Министерства обороны: если человек говорит, что у него есть проблемы — мне сообщают и я приезжаю. При необходимости работаю и с родными бойца.

— Вы работаете с медийной ретравматизацией — найти определение этого понятия проблематично. Сама по себе ретравматизация — это повторное погружение в травматическое состояние. Медийная — в смысле погружение в данное состояние посредством медиатекстов?

— Это очень сложный вопрос. На сегодняшний момент идет много дискуссий относительно того, каким образом влияет медиа на человека в общем и на человека, страдающего ПТСР,в частности. У каждого из нас на протяжении всей жизни случаются травматические ситуации, которые приводят к психологическому дисбалансу. Это могут быть физиологические проблемы, подкрепленные психологическими. Что происходит, когда человек попадает в зону АТО? Мало того, что он получает травматизацию, у него скрыто активизируются первичные травмы, которые были до боевых действий: будь то детские или взрослые. После демобилизации он окунается в медиапространство, и та информация, которую он получает от СМИ, уже полностью актуализирует и нынешние проблемы, и те, которые были ранее. Получается некая совокупность. И первое, и второе, естественно, нужно исследовать в нашем обществе. По этому поводу есть зарубежные исследования, но они не всегда подходят нашему менталитету, нашей социально-психологической обстановке. Лично для меня вопрос, каким образом конструктивно социализировать человека в новую для него реальность, до сих пор открыт.

Наталья Обухова

— Как долго вы используете данную методику работы с бойцами, назовем ее — устранение медийной ретравматизации?

— Я лично изучаю этот процесс четыре года и полтора года применяю на практике. А непосредственно в работе с бойцами АТО — полгода. Наверное, эти последние полгода и чувствую себя устойчиво в этой области. В период изучения не придавала методике публичности. Только когда появилась моя маленькая уверенность маленького ученого — что имеет место быть медийная ретравматизация, что необходим ответственный подход к трансляции информации — стала об этом говорить.

— С чем связываете желание демобилизованных, как вы выразились, окунуться в медиа?

— Посредством СМИ они в некотором смысле возвращались к своим боевым друзьям — находили ответы на вопросы: а как там без них, что там происходит? Они испытывали большое чувство вины, что ушли оттуда. С одной стороны, возвращаться-то не очень хочется. С другой — там товарищи, друзья, там идея, которую они поддерживали. И, естественно, им хотелось окунуться в свой прежний мир хотя бы с помощью СМИ. Они искали ресурс для подтверждения каких-то своих убеждений, для того, чтобы ориентироваться в мире. Но наши СМИ на сегодняшний день такой ориентации дать не смогли. Вместо этого бойцы оказались в потоке травмирующих событий, что усугубило их состояние.

О том, какие типы контента могут навредить участникам военных действий

— С какими именно факторами негативного влияния СМИ сталкиваются бойцы?

— Например, стереотипизация. Транслируются определенные телешоу, телепрограммы, в которых показывается резкий контраст между богатыми и бедными. Зритель обычно думает: классно, интересно, как живут богатые, мы же все хотим жить хорошо. А боец АТО привык жить в мире, в котором мало полутонов: вот это хорошо, вот это плохо. Нередко в нашей стране капитал наживается нечестным путем (хотя среди состоятельных людей немало и добросовестных). У бойцов формируются другие ценности, и несовершенство нашего общества, которое живет по многочисленным полутонам, вызывает у них внутренний конфликт.

Сейчас часто показывают криминальную хронику, в которой фигурируют так называемые атошники. Рассказывают, что происходит с бойцами после возвращения: этот совершил то-то, а тот то-то. Это очень негативно сказывается на состоянии бойцов. Наше телевидение выплескивает много агрессии, и даже если тема не касается бойцов непосредственно, то агрессивная манера подачи злободневных проблем актуализирует агрессию, и это вызывает внутриличностный конфликт.

Последний провоцируют иногда и те события, которые показывают в позитивном ключе, но которые при этом не соответствуют действительности. Я вывожу такое понятие, как информационное предательство своих убеждений. У бойца уже одни убеждения, а от СМИ они слышат то, что не ложится на их сегодняшнее мировоззрение. Они оценивают мир критериями «хорошо» и «плохо». И внутренний конфликт приводит к тому, что они начинают бояться собственной непредсказуемой реакции на внешние раздражители и стимулы. Это один из моментов, который пугает и их, и остальных. Поэтому при возвращении из зоны боевых действий лучше на какой-то период времени ограничить потребление медиаинформации.

— Вы полагаете, это в некотором смысле вина СМИ: не выработали такую модель освещения тем, которая бы учитывала потребности бойцов с ПТСР?

— Невозможно обвинять СМИ — они живут по своим законам и нельзя всю ответственность перекладывать на СМИ. Ну естественно, это проблема нашего государства. Именно на наших властях лежит ответственность за создание условий для процесса возвращения этих людей в мирную жизнь.

К слову, чем выше ответственность человека в АТО, чем выше занимаемая им должность, тем сложнее специалисту работать с его посттравматическим расстройством. Он может быть более образованным, но тот факт, что ему приходится давать приказы (вне зависимости от того, участник он АТО или нет) негативно действует на его психологическое состояние. Наше правительство, которое отдает приказы, сейчас находится в посттравматическом синдроме. И мы не знаем, обращается оно к специалистам или нет, но по тому, что мы видим, нам кажется, что не обращается. Впрочем, возможно, и наоборот.

Вы обращали внимание на выступления в Верховной Раде? Наши политики не задумываются о том, что они транслируют свои установки для огромного количества людей и каждый эту информацию воспримет по-своему. Те речи, которые звучат даже из уст политиков, могут сильно ранить.Здесь уже ответственность не только на СМИ, они являются трансляторами.

Единственное, что я могу сказать однозначно, сейчас нужно всем: и журналистам, и тем, кто делает программы — продюсерам, режиссерам, — просто учитывать, что эти передачи, эти новости должны быть не только «аховыми» и рейтинговыми, а что их будут смотреть люди с посттравматическим стрессовым расстройством.

— Что вы предлагаете?

— Может быть, надо вводить какие-то значки. Знаете, как в передаче «Говорить Україна», они предупреждают, что сейчас будем показывать сюжет, который очень травматичен.

Если у вас нестабильная психика, то есть возможность выключить программу. Сейчас есть возрастные значки для детей. И, наверное, нужно что-то делать в направлении того, чтобы использовались значки с учетом травмированных бойцов АТО. Чтобы они понимали: сейчас лучше воздержаться от просмотра. Это уже будет выбор человека, но он хотя бы будет предупрежден.

Какое применение в работе с бойцами находят медиатексты

— Как вы работаете с бойцами?

— Я применяю интеграционный подход — это арт-терапия, телесноориентированная терапия и работа с медиаинформацией.

Совмещаем медиа и арт-терапию: смотрим фотографии из зоны АТО как личные, так и из средств массовой информации. Они рефлексируют по этому поводу, затем рисуют свою эмоциональную историю. Таким образом проживают свои эмоции и в этих страшных фотографиях находят для себя ресурсы. Мы можем в любой ситуации найти полезный опыт.

— А касательно медиа? Вы с ними анализируете медиапродукты?

— Да, анализируем, находим первоисточники. Наша команда в составе Натальи Череповской, Елены Вознесенской, Анны Мироненко (кандидаты психологических наук) проводит медиаклубы. Демонстрируем специально подобранные фрагменты из телепередач, новостей и анализируем. При рефлексии развивается критическое мышление. 

— Вы даете понять бойцу, что тот или иной подход является манипулятивным и негативно действует на его состояние, или он самостоятельно это выявляет?

— По-разному. Я спрашиваю, что это для него. Если у него уже сложилась конструктивная позиция на этот счет, то мы выходим на то, насколько для него сейчас полезен контакт со СМИ, насколько он может переваривать информацию и сохранить стабильное психологическое состояние. Это все индивидуальная работа. Когда нужно — мы объясняем, выходим на осознанную позицию самого человека, в отдельных случаях я рекомендую ограничить просмотр телевизионных каналов на определенный отрезок времени.

— Идеальный вариант — тот, при котором человек способен отфильтровывать информацию и рационально ее потреблять. Вы не опасаетесь, что методика работы со СМИ вызовет побочное действие: боец закроется от средств массовой информации?

— Специалисты нашей лаборатории психологии массовой коммуникации и медиаобразования стремятся привить бойцам осознанное потребление информации. От СМИ невозможно закрыться, они всепроникающи. И у людей уходит стопроцентная вера телеконтенту, теперь они пытаются самостоятельно найти информацию.

— При ПТСР человек старается избежать любого триггера (событие, вызывающее у человека, страдающего ПТСР, внезапное повторное переживание психологической травмы, само по себе не являющееся пугающим или травматичным).И медиатекст — является некого рода триггером. Существует ли вероятность, что работа с медиатекстом вызовет такую реакцию, которая нанесет ущерб человеку?

— Все зависит от профессионализма тренера. Надо быть очень осторожным. Тот период, когда человек находится в глубокой травме, является очень опасным. Человека на самом деле можно ввести в дополнительную ретравматизацию.

Поэтому если у того, кто работает с первичной острой травмой, нет громадного опыта в этой области — лучше травму не трогать. Потому что применить можно все, по большому счету, у всех психологов одинаковые методики. Но чем отличается профессионал от непрофессионала? Первый может устранить побочные явления, которые выявились в процессе психотерапии. Он знает, как вывести человека из ситуации, в которую сам по необходимости вогнал, и стабилизировать ее.

Но представьте, что будет с человеком после консультации с непрофессионалом. Психолог актуализирует проблематику, а после этого человек пойдет домой и окунется в мир информации, тем самым усугубит свое состояние. С другой стороны, если специалист проработает с ним проблему, первичную травму (если она имеется), которую он получил не из масмедиа, не на войне, а еще раньше, это поможет человеку вписаться в эту жизнь, развивать навыки критического мышления.

Сейчас учат работать с ПТСР, и, я думаю, что через пару лет специалистов будет все больше. И мы уже окончательно поймем, как встроить в мирную жизнь и себя, и другого.

— Есть ли примеры того, что после медийной реабилитации бойцы члены их семьи стали аккуратнее относиться к СМИ?

— Есть. Аккуратнее, осознаннее. Многие сокращают просмотры, переключают свою деятельность на другое: творчество, написание стихов, музыку, чтение книг. Они меньше играют в компьютерные игры. Это хоть и не элемент медиа, но его тоже необходимо отметить, поскольку один из важных факторов, возбуждающих нервную систему. Я это называю встраивание виртуальной войны в реальную войну.

— Мы обсуждали украинские СМИ, а если говорить о пропаганде со стороны российского информационного пространства. Влияет ли она на бойцов, или на нее имеется иммунитет?

— Люди не хотят смотреть все, что касается России, и, конечно же, русский контент вызывает негатив. Сейчас интенсивно продвигается тема запрета всего, что исходит от России: песни, книги и т. д. и т. п. Но если последние дарят адресатам положительные чувства, любовь? Если эти продукты не являются пропагандой против Украины? Нельзя уж настолько сильно сталкивать обычных людей лбами. Но мне сейчас страшно, что у многих людей формируется стереотип, что все русское плохо. И это то, что сейчас навеивается СМИ. У людей это нередко вызывает внутренний конфликт, который потом выносится в социум. Недавно журналисты меня спросили: действует ли на нас негативно русский шансон? (Смеется.) У нас же мало показывают чего-то хорошего, позитивного. Ведь можно делать и добрые телепередачи. А такое ощущение, что сейчас актуальны одни лишь агрессия, злость и контрасты.

О том, чем вреден бесплатный кофе для солдат

и как долго может длиться процесс реабилитации

— Как вы полагаете, будь в Украине психологическая подготовка перед военной службой, уменьшился бы рост случаев ПТСР?

— Отсутствие подготовки очень влияет. Но никто не знает, уменьшился ли бы ПТСР. Потому что и в тех странах, в которых проводится психологическая подготовка, присутствует посттравматический синдром (США, Израиль). Я думаю, рост посттравматических реакций не уменьшился, но человек мог бы более конструктивно адаптироваться к тем условиям, которые есть на войне.

— Возможно ли повысить адаптивные возможности к войне?

— Это возможно. Сделать человека неэмоциональным, выключить его. Но потом вряд ли сможете включить. Но учитывать, кого можно посылать на войну, а кого категорически запрещено — крайне необходимо. Должен проводить жесткий отбор, чтобы на фронт не попадали люди, особенно на контракт, которые не в состоянии вынести длительную стрессовую нагрузку, те, кто психологически неустойчив.

Если человек пройдет психологическую подготовку, которая включает в себя изучение, выявление и управление собственными эмоциональными реакциями, он будет более устойчив. В противном случае должна быть индивидуальная база. Взрослый человек, у которого много проблем и который психологически не готов к военной службе, легко сломается на войне. Сломается еще на уровне подготовки. Поэтому необходимо определять людей, которые психологически устойчивы. Их не так много. Привыкнуть, адаптироваться можно ко всему. Но мне кажется, гораздо лучше закончить войну — и тогда не надо будет к ней адаптироваться.

— Если говорить об адаптации к мирной жизни: сейчас в некоторых заведениях предлагают бесплатное обслуживание для участников АТО. Насколько такие мелочи способствуют скорой адаптации?

— Знаете, дайте этим людям достойное обеспечение, и им не надо ничего бесплатного. Они как бы и рады этим мелочам, но есть в психологии такое понятие, как обученная беспомощность, когда человек привыкает к тому, что за него кто-то что-то делает и решает.

Дайте ему возможность работать, зарабатывать, перепрофилироваться, реабилитироваться, возьмите на какое-то время ответственность за эти процессы. Льготы, да, они уже существуют. Это очень хорошо, но бесплатный кофе, бесплатные продукты не спасут ситуацию. На бойцов очень негативно действует информация о том, что волонтеры собирают деньги на их лечение. Человек это воспринимает как предательство собственных убеждений: почему государство не обеспечило нам, пострадавшим, 100 % финансирование проблем? С моей точки зрения, это унизительно, когда бойцу АТО, грубо говоря, дают килограмм колбасы за то, что он защищал нас с вами. Не говорю о помощи обычных людей, я сейчас говорю о нашем государстве. А помощь обычного человека должна заключаться и в том, чтобы начальник не уволил с работы бойца. А если он уволил атошника с работы по каким-то причинам, при этом другому атошнику дал 100 грн, то кому нужны такая помощь? Это двойные стандарты.

— Им важно признание в обществе?

— Да, самое важное, что для них является моментом социализации и мирной интеграции в наше общество — это признание. И признание, которое заключается не только в деньгах, как раз таки не в деньгах, а признание значимости того, что они сделали. И этого им не хватает. Нужно переставать бояться этих людей, начинать любить их и принимать.

— Как вы думаете, как долго продлится процесс реабилитации бойцов АТО и, в частности, украинского общества от потрясений последних трех лет?

— Человек с ПТСР реабилитируется очень долго: это не только психологическая работа, но и психотерапевтическая. Это комплекс реабилитации: и психология, и физиология, и социализация в обществе. Сейчас государство этим занимается, в любом военном медицинском учреждении есть психологи, они в обязательном порядке проходят обучение, создаются программы, реабилитационные центры. В этом направлении работают. Но мы все ждем результата сейчас, сегодня. Нет. Насколько это поможет, мы увидим через несколько лет. Почему у нас возникает внутренний конфликт в связи с тем, что видим, читаем в СМИ — мы хотим, чтобы все резко изменилось. И когда смотрим телевизор, думаем: ничего в этой жизни не меняется. Но СМИ отображают то, что происходит у нас в стране. Это цикл. Должно пройти очень много времени, пока мы придем к тем изменениям, к которым хотим. Но я уверена, что мы к ним обязательно придем. Очень ресурсно понимать, что мы все равно живем в очень интересное время перемен. Они не всегда нам нравятся, но те изменения, которые происходят у нас в обществе, та осознанная позиция каждого гражданина, та потребность обращаться к альтернативным средствам массовой информации делают нас на шаг ближе к реабилитации украинского общества.