В частности, то, как освещались французские события у нас и, соответственно, какие уроки мы все из них вынесем — истинные или искажённые, помогающие бороться с реальным злом или же с нами самими выдуманным — что, безусловно, легче и приятнее, хоть и пользы не приносит.

По состоянию на сегодня главная тема, звучащая во множестве публикаций, — обида, и едва ли не на весь мир. В самых разных материалах звучит и звучит недоумённый вопрос: почему вокруг событий в Париже солидаризировался, сплотился весь мир, а вокруг событий в Волновахе — нет? И тут же делается простой и от этого ещё более грустный вывод: Украина, простите, рылом не вышла, всяким там Европам она, в отличие от Франции, безразлична — одним словом, чтобы заслужить сочувствие, солидарность и поддержку, нужно быть великой державой, как Франция. Или, возможно и даже лучше, как Россия?

Дело в том, что из подобных утверждений абсолютно очевидно торчат уши российской пропаганды: это Россия всеми силами и всеми способами пытается внушить нам, что Западу Украина не нужна — по крайней мере, в ином качестве, нежели бесправная колония, и что Западу на Украину наплевать и начхать. Это российская пропаганда, играя на наших эмоциях, запускает и запускает в наше информационное пространство вирусы, призванные посеять у нас недоверие и даже неприязнь к Евросоюзу в целом и его странам-членам в частности. А мы ведёмся и воспроизводим эти информационные вирусы с искренностью наивного ребёнка.

Так вот: почему события в Париже всколыхнули мир, а события в Волновахе — нет? Существуют, как минимум, два ответа. Первый: если в Париже наличествовал фактор неожиданности, эффект снега на голову в жаркий летний полдень, то в Волновахе, увы, он отсутствовал. К факту расстрела автобуса можно подобрать множество определений, но слова «неожиданный» среди них не будет: он — всего лишь один из эпизодов длинного ряда аналогичных трагических событий. А следовательно, не будет и такого уж сильного шока: на войне — как на войне.

События в Париже вызвали во всём мире эмоциональный порыв. Кровавая бойня в Донбассе длится уже восемь месяцев — можно ли восемь месяцев жить в состоянии эмоционального порыва, реально ли? И давайте признаемся себе самим: так ли уж шокировал расстрел автобуса нас самих? На опечалил, не возмутил, а именно шокировал?

И ответ второй. В Париже всё было чётко и очевидно: кто совершил теракт, почему его совершил, какие цели преследовал. В Волновахе всё намного сложнее. Да, все мы верим, что это совершили боевики-сепаратисты. В Евросоюзе, вероятно, тоже верят или склоняются к такой версии. Но, как говорится, присяжных этим не убедишь: нужны доказательства, чёткие и неоспоримые. И не в виде постов официальных лиц в социальных сетях, а в виде надлежащим образом оформленных и надлежащим же образом представленных официальных документов. И собирать эти доказательства должны не Евросоюз и не международные организации (хотя ОБСЕ уже представила отчет), а Украина. А с этим у нас проблемы всё время, пока длится АТО. Даже те доказательства, что, казалось бы, лежат на ладони, дальше социальных сетей, судя по всему, упорно не идут и в виде официальных представлений международному сообществу оформляться не хотят. Загадка, да и только. Может, Мининформполитики поможет — речь ведь, строго говоря, идёт о надлежащем (а точнее, ненадлежащем) информировании мирового сообщества?

И нет причин обижаться и возмущаться, как это делают авторы публикаций во многих респектабельных СМИ, что Европарламент в своей резолюции не назвал виновников расстрела под Волновахой, а ограничился общими словами о преступности и недопустимости подобного: опять же, думать кто угодно может что угодно, но раздавать официальные обвинения, основанные исключительно на эмоциях, Европа не готова — и это как раз то, что отличает европейскую политическую и, что немаловажно, информационную культуру от совковой.

Что же касается освещения самого теракта во Франции... Сразу оговорюсь: исключения из того, о чём пойдёт речь, были, и было их не так уж мало. Но всё равно погоду делали не они, равно как и общие тенденции создавали тоже не они.

О каких тенденциях речь? Да о тех же самых — российских, исключительно российских, имеющих место у наших соседей вот уже почти двадцать лет, а теперь позаимствованных и нами. Как отреагировали на теракт в Париже многие наши СМИ, в частности, телевизионные обозреватели и эксперты? А точно так же, как российские — весьма далёкие от демократических норм — СМИ реагируют на теракты в России: они осуждают, обвиняют и обличают не религиозный экстремизм, в какие бы одежды он ни рядился (а в православии а-ля патриарх Кирилл экстремизмом тоже пахнет всё отчётливее), а ислам как религию. Вот точно такой же взгляд если и не абсолютно доминировал, то был очень заметен у нас после французских терактов. Приходилось слышать «мудрые» рассуждения: мол, убийства и насилие — это основной метод мусульман.

Что это было по сути своей? Идея коллективной ответственности — вот что, и в самом чистом, в самом классическом её виде. Огульные обвинения в насилии в адрес всех мусульман — ровно то же самое, что выдвинутые Сталиным обвинения в адрес крымских татар во время Второй мировой войны. Абсолютно то же самое, с той только разницей, что (пока что?) подобные обвинения не носят сегодня официального характера.

Кстати, о крымских татарах. Уже приходилось слышать от случайных собеседников: мол, вы посмотрите, что мусульмане творят по всему миру, а у нас мусульманин стал главой конкурсной комиссии по назначению главы Антикоррупционного комитета — страх, да и только. Смею утверждать: подобные воззрения возникли отнюдь не без воздействия СМИ. Во всяком случае, солидарности с крымскотатарским народом освещение французских терактов не добавило. Вряд ли нужно долго доказывать: рассорить украинцев и крымских татар, вызвать между ними отчуждение — голубая (или какая там ещё) мечта России.

Да, Сергей Грабовский приводит данные социологических исследований. Они очень познавательны и даже поучительны — но убеждают ли? Прежде всего, за приведёнными цифрами скрывается очевидная социально-политическая подоплёка. Относительно либеральные настроения граждан ультраконсервативной Саудовской Аравии? Нет ничего странного: в условиях крайнего консерватизма надежды на перемены, на развитие у саудовцев связаны с надеждами на ослабление консерватизма. Тогда как граждане светских стран, долгое время ориентированных на Запад, но так и не достигших западных стандартов жизни, надежды на перемены связывают с «возвратом к истокам».

Но дело в другом. Взгляды и убеждения граждан Бангладеш, Йемена и Мали — это, конечно же, интересно. Вот только в данном случае гораздо интереснее было бы узнать, что думают и каким видят мир мусульмане Франции, Германии, Великобритании. Да ещё в зависимости от давности проживания в этих странах. А каким видят мир граждане Албании, Боснии и Герцеговины, Косова — европейских стран, в которых ислам традиционно является преобладающей религией? С мусульманами России тоже не всё так просто: почему-то очень кажется, что в Махачкале и Казани преобладающие взгляды и убеждения очень неодинаковы.

В 1970–1990-х годах политологи и социологи оперировали термином «евромусульмане», то есть люди, исповедующие ислам, но ведущие обычный европейский образ жизни — так вот, остались ли они как явление?

А между прочим, все без исключения арабские страны средиземноморского побережья являются членами Европейского вещательного союза — того самого, что проводит конкурсы «Евровидение». Причём стали таковыми они минимум на тридцать лет раньше, чем Украина. В 1970-е годы Марокко уже было членом Европейского железнодорожного союза — а вот СССР не был, а из всего соцлагеря были только Венгрия и «вообще неправильная» Югославия.

О чём это всё говорит? А о том, что ещё тридцать-сорок лет назад нынешние проблемы и представить себе было невозможно, даже в самом страшном кошмаре. Иммигранты-мусульмане тех лет были вполне добропорядочными гражданами своих стран: увидев их на улице, вы бы и не подумали, что перед вами — не типичный француз, немец или англичанин. Да, собственно, им и не нужно было прилагать особых усилий: в те годы «западный образ жизни» был модным и престижным в их собственных странах, именно он давал и означал и социальный статус, и респектабельность. Да что там говорить, если даже многие представители и представительницы (!) саудовской элиты, нанося регулярные визиты в США и Европу, переодевались в европейское платье и щеголяли «европейскими» манерами!

Вероятно, поворотной точкой стал 1979 год, год прихода к власти аятоллы Хомейни в Иране и советского вторжения в Афганистан, противостояние которому обрело ореол борьбы за веру и, как и любое вооружённое противостояние, повлекло за собой радикализацию, — и поворот этот поначалу был медленным и незаметным, идеи «возврата к истокам» овладевали умами очень постепенно. Как теперь живут давние иммигранты, успевшие ассимилироваться — или, скорее, адаптироваться в Европе? А их дети и теперь уже внуки? Каково соотношение приверженцев ислама, принявших и разделяющих европейские ценности, и их экстремистски настроенных формальных единоверцев (когда речь идёт об экстремизме, само слово «единоверец» не слишком уместно)? Вот, кстати, была бы замечательная тема для документального фильма или серии репортажей!

Наши же СМИ в очередной раз пугали нас апокалиптическими картинами Европы, закутанной в паранджу. Многие материалы можно было понять так, что мусульмане в Европе — если и не все как один потенциальные убийцы и погромщики, то где-то близко к тому.

Отношения между религиями и их приверженцами — очень сложная тема, в которой наслаивается друг на друга огромное множество факторов. И очень часто невозможно сказать: вот эти на сто процентов правы, а вот те во всём неправы. Один пример. Согласно мусульманскому учению, Бог посылал на землю трёх Пророков — Авраама (Ибрагима), Моисея (Мусу) и Иисуса (Ису), но люди не прислушались к ним, не вняли их наставлениям. И только четвёртый Пророк — Мухаммед — смог обратить людей в истинную веру. Так вот, правда это или искажение и передёргивание? В том-то и дело, что применительно к Аравийскому полуострову, где и возник ислам, это — абсолютная правда: эти земли неоднократно посещали проповедники иудаизма и христианства, но местные жители ни одну из этих двух религий в массе своей не приняли, а вот ислам — приняли.

Добавьте к этому, что мусульманские священники наделены правом весьма широкого толкования Корана. Добавьте, что далеко не все мусульмане знают арабский язык, а значит... ну, вот представьте, что все священные тексты православия были бы исключительно на греческом, и мы, читая молитвы, не понимали бы их смысла, а просто произносили бы положенные наборы звуков, словно заклинания. Добавьте, что — увы — средний уровень образования во многих мусульманских странах невысок, и даже понимая содержание священных текстов, очень многие верующие мусульмане не могут постичь их глубинного смысла. Да, собственно, на этом вот «уровень образования весьма невысок» можно было бы поставить точку, поскольку это само по себе — фактор, генерирующий радикализм как поиск простых ответов на сложные вопросы.

Во многих же материалах наших СМИ явно просматривался тот самый поиск простых ответов на сложные вопросы. Крайнюю примитивизацию межконфессиональных отношений и противоречий — вот что мы все наблюдали в СМИ после терактов в Париже. И вот что ещё: далеко не все материалы упоминали о том, что журнал «Шарли Эбдо» печатал карикатуры не только на пророка Мухаммеда, но и, например, на Иисуса Христа. А если об этом и упоминалось, то чаще всего вскользь. А это ведь крайне важное обстоятельство! Многие же наши СМИ рисовали «Шарли» как целенаправленно антиисламский и антимусульманский журнал — а из контекста материалов выходило, что это и хорошо, что в этом и состоит его большая заслуга. Нас водили логическим кругом: «Ислам плохой — значит, нужно высмеивать его в карикатурах — мусульмане над этими карикатурами не смеются и не благодарят за них — значит, ислам плохой — значит, его нужно высмеивать».

И ещё о социологии: так и не замеченным остался один важный, особенно в нынешние времена, срез проблемы. Было бы интересно, если бы исследование, аналогичное упомянутому в статье Грабовского, провели не только среди российских мусульман, но и среди православных России. Да, вопросы пришлось бы несколько видоизменить — но, в общем-то, не сильно. Уверен: результаты были бы обескураживающими. Не берусь прогнозировать конкретные цифры, но уверен: очень и очень многие респонденты ответили бы, что да, зарплата у женщин должна быть ниже, чем у мужчин, а за супружескую измену следует сечь розгами, а выход из православия — преступление, а использование женщинами косметики — грех и признак лёгкого поведения, и вообще место женщины — у ног мужа. Более того, уверен: именно такие ответы дали бы многие успешные самостоятельные российские женщины, вовсю пользующиеся косметикой и следящие за новинками моды — вот просто потому, что «так положено на Руси». Потому что именно такой взгляд на мир проповедует сегодня патриарх Кирилл.

Да, собственно, поупражняем немного фантазию: представим себе хрестоматийную мусульманку, а потом откроем ей лицо, оставив всё остальное таким, как есть — и глухой платок, и длинную закрытую одежду мешковатого покроя и тёмно-унылых расцветок, и отсутствие косметики, и невзрачную обувь, и опущенный в землю забитый взгляд... Что у нас выйдет? А выйдет именно тот образ женского идеала, который проповедует Московский патриархат.

Жаль, что так и не пришлось встретить того, что лежит на самой поверхности. А именно пугающей схожести, если вообще не тождественности, процессов, происходящих в радикально-исламском мире и в России.

Агрессивное неприятие Запада и западной цивилизации с её ценностями. Агрессивное неприятие иного, чужого. Вообще ставка на агрессивность, на силу и насилие, крайняя нетолерантность, причём возведённая в ранг добродетели. Уверенность в собственном превосходстве над другими, в своей единоправильности, восприятие других как низших людей, недолюдей. И даже более того: уверенность в собственном совершенстве, в достижении высшей ступени развития и, соответственно, в ненужности дальнейшего совершенствования. Убеждённость в том, что во все собственные беды и неудачи — результат происков врагов. Обращение к далёкому прошлому как к идеалу, когда копирование и реставрация этого прошлого представляются единственно возможным путём в будущее. Пренебрежение к индивидуальности и любым её проявлениям, стандартизация личности. Неприятие свободы, апология единомыслия. Крайне примитивная, чёрно-белая картина мира, где есть «мы» и «они», «враги» — и всё происходящее этим исчерпывающе объясняется. Всё это характерно как для сегодняшних исламских радикалов, так и для сегодняшней России.

Характерно ещё вот что: и исламские радикалы, и российские путинисты желают переделать «растленный Запад» по собственному образу и подобию — но при этом свято верят, что жизненные стандарты на «переделанном» Западе останутся западными, а не деградируют до уровня соответственно Ближнего (и это в лучшем случае) Востока или России. И, наконец, агрессивное иждивенчество: и исламские радикалы, и путинисты уверены: Запад должен в изобилии производить товары и услуги, а сами они будут ими пользоваться. В России под это даже подведена теория: мол, западная цивилизация — «низкая», товарная, тогда как российская цивилизация — «высокая», военная; миссия России, её предназначение — отбирать у Запада и присваивать то, что он произвёл. Вероятно, излишне уточнять, как называется подобное поведение на межличностном уровне.

Увы, этот — очевидный до прозрачности — аспект «дела Шарли» так и остался за пределами внимания СМИ.

...Если ватник раскрасить в сине-жёлтый, он от этого не перестанет быть ватником. Увы, в освещении терактов во Франции было слишком много «ватного». Нетолерантность на самой грани откровенной ксенофобии, крайне упрощённые, поверхностные толкования сложных явлений, огульное навешивание ярлыков, отрицание индивидуальности («все мусульмане одинаковы») — всё это было по-совковому, но никак не по-европейски.