Автор – Николас Карр (Nicholas Carr. Is Google making us stupid? (The Atlantic. July/August 2008)

Перевод – Алина Лепешкина, «Медиаэкология»

«Дейв, остановись! Да остановись же ты! Стой, Дейв! Ты можешь остановиться?», -- умоляет суперкомпьютер HAL непримиримого астронавта Дейва Боумана в знаменитой и необыкновенно драматичной сцене в фильме Стэнли Кубрика «2001: Космическая одиссея». Боуман, которого неисправная машина чуть было не обрекла на смерть в глубинах космоса, спокойно и холодно отключает схемы памяти, которые регулируют ее искусственный интеллект. «Дейв, мой разум существует», -- говорит HAL сиротливо. «Я чувствую это. Я чувствую».

Я тоже это чувствую. Несколько лет назад у меня появилась тревожная мысль, что кто-то или что-то, копалось в моем мозге, перенастраивало нервную систему, перепрограммировало память. 

Не то, чтобы я теряю разум – по крайней мере, мне так не кажется, -- но он изменяется. Я не думаю так, как я привык думать. Это сильнее всего ощущается во время чтения. 

Раньше погрузиться в книгу или длинную статью было просто. Мой ум следовал за повествованием или же проносился по виражам из аргументов, я мог провести часы, гуляя по необъятным просторам текстов. Вряд ли такое ещё случится. Сейчас я часто теряю концентрацию уже после двух-трех страниц. Я суечусь, теряю нить рассуждений, начинаю искать, что бы ещё сделать. Я чувствую, как заставляю свой капризный мозг вернуться к тексту. Вдумчивое и серьезное чтение, которое было естественным, превратилось в проблему. 

Я думаю, что знаю, что происходит. Больше десятилетия я провожу много времени онлайн, ищу информацию и прехожу с сайта на сайт, и иногда добавляю что-нибудь в огромные базы данных Интернета. 

Сеть – это находка для меня как писателя. Исследование, для которого раньше требовались дни в книгохранилищах или залах периодики библиотек, сейчас осуществляется за минуты. Несколько Google-запросов, кликов на гиперссылки -- и готов факт или содержательная цитата. Даже если я не работаю, я захожу в Сеть с тем же удовольствием, если бы тысячу лет не делал этого. 

Читаю и пишу e-мейлы, просматриваю заголовки или посты в блогах, смотрю видео и слушаю подкасты, или попросту путешествую с ссылки на ссылку. (В отличие от сносок, с которыми их иногда путают, гиперссылки не только указывают на связанные с ней работы, но уводят вас от них).

Для меня, как и многих других, Сеть становится универсальным медиумом, каналом для большей части информации, которая поступает благодаря зрению и слуху в мозг. Преимуществ мгновенного доступа к такому невероятно богатому арсеналу информации много, и они уже широко описаны и оценены должным образом. «Абсолютный конец кремниевой памяти», --написал Клив Томпсон в журнале Wired, «может оказаться хорошей почвой для размышлений». Но эта почва имеет цену. 

Как отметил в 1960-х теоретик медиа Маршалл Маклюэн, медиа -- не просто пассивные каналы информации. Они поставляют материал для размышлений, но они также формируют и сам процесс мышления. И, кажется, что интернет урезает мою способность к концентрации и созерцанию. Сейчас мой мозг рассчитывает получать информацию тем же способом, которым Сеть распространяет её: в быстро движущемся потоке частиц. Когда-то я был аквалангистом в море слов. Сейчас я проношусь по поверхности как парень на моторной лодке. 

Сеть как способ мышления 

И я не один. Когда я рассказываю о своих проблемах с чтением друзьям и знакомым – в большинстве своём это литераторы, многие из них говорят, что замечают за собой что-то подобное. Чем больше они пользуются Сетью, тем чаще вынуждены силой удерживать внимание на длинных кусках текста. Некоторые блогеры, которых я читаю, тоже стали замечать этот феномен. Скот Кап, который ведёт блог об онлайн-медиа, недавно признался что совершенно перестал читать книги. «Я был среди читающего большинства в колледже, настоящим книжным червем», -- писал он. «И что произошло?» Он рассуждает над ответом: «Что если я читаю всё онлайн не потому, что мне так удобнее, но из-за изменившегося способа мышления?»

Брюс Фридман, который регулярно пишет в блог об использовании компьютеров в медицине, также рассказал о том, как интернет повлиял на его ментальные привычки. «Я практически потерял свою способность читать и впитывать длинные статьи, как в Сети, так и в печати», писал он. Патолог, долгое время преподававший в Университете Мичиганской медицинской школы, Фридман продолжил свои мысли в телефонном разговоре со мной. Его мышление сейчас, говорит он, подобно «стаккато»: он быстро просматривает небольшие отрывки текста из многих ресурсов одновременно. 

«Я не могу больше читать «Войну и мир», -- замечает он. «Я потерял такую способность. Даже блог-пост, состоящий из более чем трёх-четырёх частей -- запросто уже не проглотишь. В таком случае я его пропущу».

Подобные истории не слишком убедительны. Мы всё ещё ожидаем неврологических и психологических экспериментов, которые нарисуют действительную картину того, как Интернет воздействует на нашу способность познавать. Но недавно опубликованные исследования привычек интернет-поиска, проведённые учёными из Университетского Колледжа Лондона, указывают на то, что может быть мы сейчас на полпути от полной трансформации нашего образа мышления и читательских привычек. Во время пятилетней исследовательской программы, учёные проанализировали данные пользовательской активности двух популярных поисковых систем, одной из них управляет Британская библиотека, другой – образовательный консорциум Соединенного Королевства, оба они дают доступ к журнальным статьям, электронным книгам и другим источникам письменной информации. Выяснилось, что люди, использовавшие эти сайты, проявляли одну из форм «мечущейся активности», прыгая с одного ресурса на другой и редко возвращались на какой-либо из сайтов, который уже посещали. Они обычно прочитывают не больше одной-двух страниц прежде чем перепрыгивают на другой сайт. Иногда они сохраняют длинные тексты, но это не гарантирует, что они будут прочитаны. Авторы исследования сообщают:

Очевидно, что люди не читают онлайн в привычном смысле; есть все признаки того, что что возникает новый вид «чтения»: пользователи побыстрей, «по диагонали» просматривают заголовки, содержания страниц и цитаты. Это фактически означает, что они приходят в Сеть, чтобы избежать традиционного чтения.

Благодаря повсеместному распространению текста в Интернете, не говоря уже о популярности СМС, мы можем читать больше, чем делали это в 1970-х и 80-х, когда телевидение было единственным медиа, которое мы могли выбрать взамен. Но мы рассматриваем уже другой вид чтения, за которым возможно располагается и другой тип мышления – возможно даже другое ощущение себя.

«Мы -- не только то, что мы читаем», -- говорит Мэриан Вольф, психолог Тафтского Университета и автор книги «Пруст и Кальмар: История и наука о Читающем Мозге». «Мы – то, как мы читаем». 

Вольф беспокоит, что стиль чтения, который предлагает Интернет, стиль, который опирается, прежде всего, на оперативность и немедленность, может ослабить нашу способность к вдумчивому чтению, существующую с тех времен, когда технологии в виде печатного пресса проделывали долгий путь к повсеместному распространению. Когда мы читаем онлайн, говорит она, мы, как правило, становимся «просто декодерами информации». Наше умение интерпретировать текст, строить смысловые связи, (как это происходит при вдумчивом чтении, когда мы не отвлекаемся), в большей мере не используются. 

Чтение, объясняет Вольф, это не инстинкт. Оно не заложено в генах, как способность говорить. Мы должны научить разум распознавать символы, которые видим в язык, который понимаем.

И медиа, как и другие технологии, используемые нами в изучении и практике такого ремесла как чтение, играют важную роль в формировании нейронных цепей внутри мозга. Эксперименты демонстрируют, что психология чтения у тех, кто пользуется идеографическим письмом (например, у китайцев), сильно отличается от той, которая есть у людей, чей язык основан на алфавите. Изменения распространяются на многие мозговые области, включая те, которые управляют такими естественными когнитивными функциями как память и интерпретация зрительных и слуховых раздражителей. Мы можем полагать, что схемы, используемые под воздействием интернета, будут отличаться от тех, которые возникают при чтении книг вообще печатного слова.

Как печатная машинка повлияла на стиль Ницше

В 1882, Фридрих Ницше купил печатную машинку -- фирмы Malling-Hansen, если быть точным. Его зрение ухудшалось, и фокусировать взгляд на странице стало тяжело и болезненно, что часто приводило к ужасным головным болям. Ему пришлось меньше писать: он даже боялся, что вскоре вообще придётся от этого отказаться. Машинка спасла его, по крайней мере, на некоторое время. Он научился «слепой» печати, мог писать даже с закрытыми глазами, используя только кончики пальцев. Мысли и слова снова могли изливаться на страницы. 

Но машинка сказалась на его трудах. Один из друзей Ницше – композитор -- заметил изменения в стиле его письма. Его и без того сжатая проза стала ещё жестче, ещё телеграфичнее. «Возможно, с помощью этого инструмента ты даже приобретёшь новый язык», -- писал друг в письме, замечая, что в его собственной работе, «музыкальная мысль и язык часто зависят от качества пера и бумаги». 

«Вы правы», -- отвечал Ницше, «наше писательское снаряжение формирует и наши мысли». Под влиянием печатной машинки, пишет немецкий исследователь медиа Фридрих Киттлер, в прозе Ницше «афоризмы заменили аргументы, игра слов – размышления, стиль телеграммы -- риторику».

Человеческий мозг беспредельно гибок. Люди считали, что наша мозговая сеть из примерно 100 миллиардов нейронов внутри нашего черепа к моменту наступления совершеннолетия уже окончательно сформирована. Но исследователи мозга выяснили, что это не так. Джеймс Олд, профессор неврологии, руководитель Красновского Института перспективных исследований, говорит, что даже зрелый ум очень пластичен. Нервные клетки регулярно разрывают старые связи и образуют новые. «Мозг, -- считает Олд, -- имеет способность перепрограммировать себя на лету, изменяя способ своего функционирования».

Так как мы используем то, что социолог Дэниел Белл называл «интеллектуальными технологиями» -- инструменты, которые увеличивают наш умственный, а не физический потенциал – мы неизбежно подпадаем под их влияние. 

Механические часы, бывшие во всеобщем потреблении в 14 веке -- убедительный тому пример. В работе «Техника и Цивилизация», историк и культурный критик Льюис Мамфорд описывает то, как часы «отделили время от повседневной жизни и помогли создть веру в независимый мир математически измеримых последовательностей». Теоретический каркас разделённого времени стал точкой отсчета, как для действия, так и для мысли.

Методичное тиканье вызывало к жизни научный ум и научного человека. Но и кое-что забрало. Как позже рассказывал в своей книге 1976 года, "Власть компьютера и человеческий разум: От суждения к расчету", ученый-компьютерщик Джозеф Вейценбаум, концепция мира, который появился благодаря развитию хронометров, «остаётся урезанной версией ранее существовавшей, следовательно она основывается на отказе от того непосредственного опыта, который сформировал базу для, действительно установившейся, старой реальности». Принимая решение, когда есть, когда работать, когда спать, а когда вставать, мы перестали прислушиваться к нашим чувствам и стали подчиняться часам.

Процесс адаптации к новым интеллектуальным технологиям проявляется в изменении метафоры, которой мы привыкли объяснять себе самих себя. Когда механические часы появились, люди стали думать о мозге, как о механизме «подобном часам». Сегодня, в эру программного обеспечения, мы привыкли представлять его как систему «подобную компьютеру». Но изменения, как сообщает нам нейронаука, ушли очень далеко от этой метафоры. Благодаря пластичности нашего мозга, адаптация происходит и на биологическом уровне. 

Всепоглощающая медиасреда 

Интернет, похоже, окажет далеко идущее воздействие на сознание человека. В работе, опубликованной в 1936 году, британский математик Алан Тьюринг писал, что цифровой компьютер, который в своё время представлял исключительно теоретическую разработку, может быть запрограммирован для осуществления функций любого другого устройства обработки информации. И что же мы видим сегодня? Интернет, всемогущая компьютерная система, объединяет большинство других интеллектуальных технологий. Он становится нашей картой и нашими часами, прессой и печатной машинкой, нашим калькулятором и телефоном, радио и телевидением.

Всемирная паутина поглощает медиа, они воссоздаётся в интернет-воплощении. Контент медиа насыщается гиперссылками, мигающими баннерами и другими цифровыми безделушками. Новое e-mail сообщение, например, может оповестить о своём прибытии тогда, когда ты просматриваешь последние новости. В результате это рассеивает внимание и концентрация испаряется.

Влияние Интернета не ограничивается пределами компьютерного монитора, совсем нет. Так как человеческий мозг постепенно настраивается на лоскутное одеяло интернет-медиа, традиционные медиа должны адаптироваться к новым ожиданиям аудитории. Телевизионные программы добавляют бегущую строку и всплывающие окна, журналы и газеты сокращают свои статьи, размещают краткие резюме, и наполняют страницы лёгкими для восприятия информационными фрагментами. 

Когда в марте 2008, Нью-Йорк Таймс решили посвятить вторую и третью страницы каждого выпуска выдержкам из статей, дизайн-директор газеты, Том Бодкин, объяснил, что «сокращения» дадут своим спешащим читателям быстрое представление о новостях дня, избавляя их от «менее эффективного» метода фактически переворачивать страницы и читать материалы. Старые медиа не имеют другого выбора, кроме как играть по правилам новых медиа. 

Никогда еще система коммуникаций не играла такую большую роль в нашей жизни – или оказывала такое сильное влияние на наши мысли – как интернет сегодня. Тем не менее, среди всего, что было написано об интернет, очень мало касается того, каким образом перепрограммирует нас. Сетевая интеллектуальная этика остаётся неясной. 

Google и «новый тейлоризм»

В то время, когда Ницше начал использовать печатную машинку, молодой человек по имени Фредерик Уинслор Тейлор принёс секундомер на сталелитейный завод в Филадельфии и начал серию экспериментов, нацеленных на повышение эффективности труда заводских рабочих. С согласия владельца предприятия, он набрал группу рабочих, посадил их за различные металлообрабатывающие станки, и записывал и засекал время каждого их действия, также как и машинные операции. Разрушив каждый рабочий процесс до последовательности из маленьких, дискретных шагов, и, после тестируя возможные способы их выполнения, Тейлор создал набор точных инструкций -- алгоритм, как мы говорим сегодня, – по которому каждому рабочему следовало действовать. Мидвальские сотрудники были возмущены строгостью нового режима, утверждая, что он унизил их до уровня станков, но фабричная производительность взлетела. 

Спустя более чем столетие после изобретения парового двигателя, Индустриальная революция, наконец, нашла свою философию и своего философа. Строгая промышленная хореография Тейлора -- его «система», как он любил её называть -- была принята производителями по всей стране, и через некоторое время по всему миру. В поиске максимальной скорости, максимальной эффективности и выработки, владельцы фабрик пользовались его исследованиями для организации рабочего процесса. Цель, как Тейлор определяет её в своём знаменитом трактате 1911 года, "Принципы научного управления",заключается в том, чтобы выявить и утвердить для каждого типа работы один лучший способ её выполнения, тем самым инициируя «постепенное замещение науки практическим методом механического мастерства». 

Однажды его система будет применяться для всех процессов физического труда, заверил Тейлор своих последователей, это приведет к реструктуризации не только промышленности, но и общества, создаст утопию абсолютной эффективности. «В прошлом первым был человек», -- уверял он; «в будущем первая -- система». 

Система Тейлора во многом всё ещё с нами; она всё ещё остаётся этикой промышленного производства. И сейчас, благодаря возрастающей силе, с которой компьютерные инженеры и программисты ПО держат в своих руках нашу интеллектуальную жизнь, идеи Тейлора с тем же успехом начинают управлять сферой разума.

 Интернет – машина, предназначенная для эффективного и автоматизированного сбора, передачи и работы с информацией, а легионы программистов ищут «наилучший метод» -- совершенный алгоритм – выполнения каждого умственного движения, того что мы привыкли описывать как «думание». 

Центры Google, в Маунтин Вью, штат Калифорния – это Гуглплекс -- храм высокоскоростного Интернета, а местная религия -- тейлоризм. Google, говорит его исполнительный директор Эрик Шмидт, это «компания, основанная вокруг науки об измерениях», и она стремится «систематизировать всё», что в ней делается. Опираясь на терабайт поведенческих данных, которые она собирает по своей поисковой системе и через другие сайты, компания проводит тысячи экспериментов день, сообщает Harvard Business Review, и использует их результаты для уточнения алгоритмов, которые контролиуют то, как люди ищут информацию и извлекают из неё смысл. 

 То, что Тейлор сделал для ручного труда, Google делает для умственной работы.

  Компания провозгласила, что ее миссия -- «организовывать всемирную информацию и делать её универсально доступной и полезной». Они стремятся развивать «совершенный поисковый инструмент», который определяют, как что-то, что «понимает, что именно вы имеете в виду, и дает Вам именно то, что вы хотите». С точки зрения Google, информация -- это разновидность товара, утилитарный ресурс, который может добываться и обрабатываться с экономической эффективностью производства. Ведь, чем больше информации мы может получить, чем быстрее сможем извлечь из неё суть, тем продуктивнее мы как мыслители. 

Где конец этому? Сергей Брин и Лари Пейдж, талантливые молодые люди, основавшие Google, когда работали в Стэнфорде над докторскими диссертациями по информатике, честно говорят о своём желании превратить поисковую систему в искусственный интеллект, подобный машине HAL, который может быть подключен непосредственно к мозгу. «Поисковая система так же умна, как и человек, или даже умнее», -- говорил Пейдж несколько лет назад. «Для нас работать в поиске -- способ работать на искусственный интеллект». В 2004 году в интервью для Newsweek Брин сказал: «Конечно, было бы замечательно, если бы информация со всего мира поступала прямо в ваш мозг, или искусственный разум, более продвинутый, чем ваш». Однажды Пейдж сказал конвенции учёных, что Google «на самом деле пытается создать искусственный интеллект, причем сделать это в крупном масштабе».

Это естественные амбиции, даже заслуживающие восхищения, ведь они исходят от пары математических умников с огромным количеством наличных в распоряжении и небольшой армией учёных-компьютерщиков на службе. В сущности научное предприятие Google мотивировано желанием, по словам Эрика Шмидта, «решить задачи, которые не были ещё решены»; а искусственный интеллект – труднейшая из задач. Почему бы Брину и Пейджу не хотеть раскусить это орешек? 

Но все же их наивное предположение, что мы были бы лучше, если бы наш мозг был усовершенствован или даже заменён искусственным интеллектом, тревожно. Оно внушает убеждение, что интеллект является результатом механического процесса, ряда дискретных шагов, которые могут быть изолированы, измерены и оптимизированы. 

Во вселенной Google, в мире, в который мы попадаем, когда заходим в интернет, мало места расплывчатым размышлениям. Двусмысленность – не лазейка для проницательности, а ошибка, которая будет устранена. И человеческий мозг – просто устаревший компьютер, которому необходим более быстрый процессор и более объёмный жёсткий диск.

Идея, что нашим умам следует работать, как высокоскоростным компьютерам, появилась не только под влиянием интернета, это ещё и господствующая бизнес-модель. Чем быстрее мы перемещаемся по Сети – чем больше ссылок мы нажимаем и больше страниц просматриваем – тем больше возможностей у Google и других компаний получить информацию о нас и накормить нас рекламой. 

Большинство собственников интернет-рекламы финансово заинтересованы в сборе обрывков данных, которые мы оставляем за собой, прыгая с ссылки на ссылку – и чем больше этих «клочков», тем лучше. И не в их экономических интересах поощрять неторопливое или медленное чтение и сконцентрированное мышление. 

Чем опасна «Галактика Интернет»?

Возможно, я зря тревожусь. Так же, как существует тенденция прославлять технологический прогресс, существует и обратная – ждать худшего от каждого нового инструмента или машины. В «Федре» Платона, Сократ оплакивал развитие письма. Он боялся, что люди привыкнут полагаться на письменное слово как на замену знаний, которые раньше всегда хранили в голове, и что они могут, по словам одного из персонажей Диалогов, «прекратить тренировать память и стать забывчивыми». И потому, что они могли бы «получать много информации без надлежащих инструкций», они будут «считать себя вполне осведомлёнными, в то время как по большей части они совершенно невежественны». Они «будут полниться сомнительной мудростью вместо реальной». Сократ не ошибся -- новые технологии часто производили именно тот эффект, которого он боялся – но он был близорук. Он не мог предвидеть, что многие способы письма и чтения послужат для распространения информации, свежих идей, расширения человеческого знания (если не мудрости). 

Открытие Гуттенбергом печатного станка в 15 веке инициировало очередную волну «зубовного скрежета» по поводу новых технологий. Итальянский гуманист Иеоронимо Скварциофико боялся, что легкодоступность книг приведёт к интеллектуальной лени, делая людей «менее прилежными», и ослабит их умы. Другие утверждали, что дешево напечатанные книги и листовки подорвут религиозную власть, обесценят работу учёных и писцов, и поспособствуют распространению крамолы и разврата. 

 Как писал профессор Нью-Йоркского Университета Клей Ширки, «большинство доводов против печатного пресса были правильными, даже пророческими». Но, опять же, пессимисты были не способны представить множество благ, которые может дать печатное слово. 

Поэтому, конечно, вы должны относиться к моему скептицизму со скепсисом. Может быть те, кто не поддерживает критиков интернета, таких как луддиты или «ностальгисты», окажутся правы. И для наших гиперактивных, потонувших в информации умов наступит золотой век интеллектуальных открытий и вселенской мудрости. И всё же, интернет – это не алфавит, и хотя он может заменить печатный пресс, он создаёт что-то совсем иное. 

Вид глубокого чтения, которому способствует печатный станок, ценен не только знаниями, которые мы извлекаем из авторских слов, но и тем резонансом, которые они вызывают в недрах нашего разума.

 В пространстве, открывающемся в результате сосредоточенного чтения книги, или любого другого акта созерцания, если на то пошло, мы отыскиваем наши собственные ассоциации, делаем наши собственные выводы и аналогии, выводим наши собственные идеи. Глубокое чтение, утверждала Марианна Вольф, неотличимо от глубокого размышления. 

 Если мы потеряем эту способность, или подменим все абстрактным «контентом», то пожертвуем чем-то важным не только для нас самих, но и для нашей культуры. В недавнем эссе, драматург Ричард Форман красноречиво описал то, что поставлено на карту: 

"Я – дитя западной культуры, в которой идеал (мой идеал) – это сложная, как собор, высокообразованная и цельная личность -- мужчина или женщина, которые несут в себе уникальный и личностно воссозданный слепок всего западного наследия. [Но теперь] я вижу в каждом из нас (включая меня) подмену сложной внутренней организации новым видом «я», развивающегося под давлением информационной перегрузки, технологии "мгновенного доступа". 

Так как мы больше не смешиваемся с «репертуаром нашего культурного наследия», делает вывод Форман, то мы рискуем превратиться в «людей – блинов» - растекающихся по широкой сети информации, доступной нам одним нажатием кнопки. 

Темное пророчество Кубрика

Сцена из «Космической Одиссеи» не дает мне покоя. Что делает её такой острой и такой странной - так это эмоциональная реакция компьютера на разбор его интеллекта: его отчаяние, когда одна за другой гаснут схемы, то, как он по-детски умоляет астронавта: «Я чувствую это. Я чувствую. Я боюсь» -- и возвращение в финале к тому, что мы могли бы назвать состоянием невинности. Излияние чувств HALом резко контрастирует с лишёнными чувств человеческими фигурами, которые идут по своим делам, как роботы. Их мысли и чувства подчинены сценарию так, если бы они действовали по алгоритму. В мире фантастического фильма люди стали настолько подобны машинам, что наиболее человечным характер оказывается как раз у машины. Вот сущность темного пророчества Кубрика: мы привыкли полагаться на компьютеры, ставшие нашими проводниками в понимании мира, а наш собственный интеллект приближается к искусственному.

The Atlantic