Гибридная война входит в нашу жизнь в виде незаметных и безобидных изменений. Она строится на том, чтобы притупить нашу бдительность и лишить возможностей по реагированию. Гибридная война — это как выстрел из-за угла, ее невозможно предугадать.

Гибридная война призвана заменить в информационных и виртуальных потоках набор имеющихся своих событий, героев, нарративов на чужие, войти в дискуссии с чужой повесткой дня, что ведет в результате к ментальной трансформации массового сознания.

Обратим внимание и на то, что для гибридной войны важно продержаться в незамеченной войне как можно дольше, поскольку ее основная задача состоит в использовании таких сил и средств, на которые не сразу обратят внимание.

«Мягкая сила» культуры

Как стратегическую гибридную войну можно рассматривать мягкую силу Джозефа Ная. Ее инструментарий формирует ценности. Это, например, культура. Но вхождение западной массовой культуры, например, также было одной из причин распада СССР, а не только экономика или раздутый военный бюджет. В результате получилось, что новое поколение всей душой уже находится на Западе, поскольку ее музыка, любимые фильмы и писатели уже были оттуда, а «Как закалялась сталь» одиноко стояла в школьной программе. То есть в этом случае такой мощный ресурс как образование ничего не смог сделать, чтобы затормозить процессы, ведущие к распаду СССР.

При этом следует признать, что этот распад бы все равно состоялся, поскольку Советский Союз бы не выдержал открытости, которая пришла с интернетом. Если в сталинское время он был полностью закрытой страной, то в брежневское — полузакрытой. А закрытость является помехой не только свободе, но и экономике.

У Френсиса Фукуямы было такое наблюдение, что Советскому Союзу, чтобы выжить в экономическом соревновании с Западом, надо было пустить на первые места инженеров и ученых, а у них другое представление о демократии, чем у партийных работников и военных. То есть если их пустить вперед, то придет проигрыш; если их не пустить — тоже придет проигрыш, экономика не будет развиваться должным образом.

Странным образом ситуации в некотором роде повторяется и сегодня в отношении постсоветского пространства. Андрей Фурсов пишет о России: «То, что у нас нет образа будущего и, как следствие, стратегии его достижения, неудивительно — у нас нет идеологии, запрет на нее даже в конституции записан. А у США есть. И у Китая есть. И у Японии. И у других успешных государств. Без идеологии невозможно сформулировать ни цели развития, ни образа будущего. Удел тех, у кого нет идеологии — пикник на обочине Истории. Ни один проект, обращенный в прошлое, не сработает, ничего нельзя реставрировать — ни СССР, ни Российскую империю».

Это сложный вопрос еще и потому, что система управления, ее «стены», хранящие институциональную память, выбирают для управления старые модели, которые в прошлом ей удавались. Так Россия избрала модель империи, сначала не физической, а виртуальной (именно так можно было трактовать «русский мир»), но потом сделала физические шаги, войдя в военный конфликт с Украиной. И все это в результате привело к гибридной войне и расцвету пропаганды, которая бы ее оправдывала.

Президент Парламентской ассамблеи НАТО и бывший министр обороны Литвы Раса Юкнявичене говорит следующее: «Я думаю, что как раз эти государства, особенно Украина, являются таким полигоном кремлевской пропаганды и гибридной войны. Это не только информационная война – это и другие, те же самые меры, которые когда-то использовало КГБ в Советском союзе. Все эти меры сейчас работают, и даже шире в современном мире — в эпоху интернета и социальных сетей. Я была несколько дней назад в Украине на восточном фронте и для меня было важно сказать публично, что [..] на этом фронте защищается не только свобода Украины, но свобода всей Европы. Против Украины, конечно, ведется много информационной войны. Даже сам нарратив “конфликт в Украине” или “украинский конфликт” — часто встречаемый и в западных СМИ – это как раз нарратив, который использует Кремль. Но это не “конфликт в Украине” или “украинский конфликт” — это агрессия России против Украины».

Расцвет популизма и национализма

Гибридная война основным своим инструментарием имеет блокировку реакции объекта агрессии. По этой причине она может зайти намного дальше, чем кажется на первый взгляд. Второй ее составляющей, которая заимствована ею из информационных войн, является опора на ресурсы объекта агрессии. В период активной фазы конфликта — это были квазиобразования граждан, которые «почему-то» оказывались в нужных местах и захватывали оружие. В пассивной фазе гибридная война смещается в медиа, где начинается трансляция чужих нарративов, но с помощью своих же говорящих голов.

Еще одним стратегическим примером является влияние чисто художественной продукции, поскольку именно она имеет очень долговременный характер. Политика работает на завтра, а литература и искусство — на послезавтра. И снова на виртуальные объекты мы не можем реагировать так, как реагируем на объекты физические и информационные.

Внутри страны гибридная война реализуется как война политическая. Она особенно активизируется в моменты выборов, когда оппоненты готовы стереть друг друга в порошок.

Интересным примером является рост популизма в Европе. В 1998 году популистские партии имели только 7 %, будучи маргиналами. Сегодня они получили один из четырех голосов избирателей. Их лидеры пришли в правительства одиннадцати стран.

Юваль Харари говорит о строительстве «националистического интернационала» Стивеном Бэнноном, Виктором Орбаном, Северной лигой Италии и сторонниками Брексита в Британии. Они все боятся глобализма, мультикультурализма и иммиграции, разрушающих традиции и идентичности всех стран. В ответ они хотят построить стены и затруднить движение людей, товаров, денег и идей.

Харари, кстати, считает, что сегодня даже большие страны не в состоянии справиться с имеющимися кризисами, а маленьким это вообще недоступно. Кризисное же состояние мира требует от нас отдать часть лояльности глобальным силам.

Харари пишет о сложностях этого: «Миллионы лет Homo sapiens и их предки жили небольших тесных сообществах, в которых было не более нескольких дюжин людей. Поэтому люди легко развивают лояльность малым группам типа семьи, племени или деревни, в которых каждый знает каждого. Но для человека неестественно быть лояльным миллионам незнакомцев».

Что касается, например, русских националистов, то писавший о них диссертацию Михаил Соколов дает следующую интересную характеристику: «Там, где нет надежды на слова, на помощь приходят поступки. Во-первых, в действия — особенно если в них вкладываются собственные ресурсы, если они сопряжены с риском и болью — мы верим гораздо больше, чем в слова. Мы верим, что они раскрывают характер, являются его тестами. Во-вторых, поступки менее однозначны. Они допускают много интерпретаций, и каждый может трактовать их в пользу самой благоприятной для него версии характеров и мотивов действующих лиц. И по этим двум причинам в “РНЕ” слова и идеология провозглашались мало­значимой вещью, а стиль и форма поведения — очень важной. Поэтому у них была собственная квазивоенная униформа, поэтому они стояли с военной вытяжкой на своих встречах, поэтому они больше всего любили парады и учения, а не митинги или, упаси бог, дискуссии. И они всячески подчеркивали, что это их основное занятие, а в словах они не очень искушены и придавать словам слишком много значения не надо, надо верить своим глазам. Стиль доминировал над идеологией, то, что можно увидеть, — над тем, что можно услышать. Так был устроен их публичный политический фасад» (см. также тут). То есть здесь есть очень сильный акцент на внешнем, визуально выделимом, а не на содержательном уровне.

Понятно, что есть прямое воздействие на этот националистический выбор во всех странах чисто физического мира — ухудшения уровня жизни граждан. Но есть и косвенное давление, пришедшее из виртуального мира, а он по своей роли постепенно идет на смену миру информационному.

Остап Бендер появился не случайно

Политическая кампания имеет большой объем выдачи негатива о соперниках. Дэвид Марк сделал целое исследование исключительно о негативных кампаниях [см. Mark D. Going dirty. The art of negative campaigning. — Lanham etc., 2006]. То есть это важная составляющая чуть ли не любой кампании, поскольку для избирателя особенно важны различия между кандидатами.

Но политика — это не только выборы. Это и другие примеры борьбы за власть. Бюрократическая история каждый год пополняется все новыми и новыми случаями такой борьбы.

Есть интересный довоенный пример. Сегодняшние исследователи, например, пишут, что Ильф и Петров были участниками кампании по дискредитации идей Льва Троцкого. Так что Остап Бендер и появился, и стремительно был напечатан отнюдь не случайно. Они пишут: «Работа над романом шла в период наиболее ожесточенной открытой полемики партийного руководства — И. В. Сталина и Н. И. Бухарина — с так называемой “левой оппозицией”: Л. Д. Троцким и его сторонниками. Предмет полемики — нэп. Троцкий давно уже доказывал, что Сталин и Бухарин, используя нэп ради укрепления личной власти, предали идею “мировой революции”. А это, по мнению Троцкого, приведет к гибели СССР в результате “империалистической агрессии”: нэп был лишь временным “стратегическим отступлением”, марксизм изначально определяет, что до победы “мировой революции” невозможно “построение социализма в одной отдельно взятой стране”. Успеха Троцкий и его сторонники не добились, их продолжали оттеснять от власти. Но весной 1927 года оппозиционеры вновь активизировались. 12 апреля стал явным провал политики “большевизации” Китая, где шла многолетняя гражданская война. Генерал Чан Кайши, командующий Народно-революционной армией, отказался от союза с коммунистами, более того, санкционировал массовые расстрелы недавних союзников в Шанхае. 15 апреля советские газеты сообщили о “шанхайском перевороте” и “кровавой бане в Шанхае”. Троцкий, используя неудачу сталинско-бухаринского руководства, тут же заявил, что, “усмирив” Китай, “силы международного империализма” обезопасят свои колонии от “революционного пожара”, объединятся и непременно начнут войну против СССР. А в СССР Сталин и Бухарин затягивают нэп, что ведет к “реставрации капитализма”. Выход, согласно Троцкому, был лишь один: как можно скорее отстранить от власти Сталина и его сторонников» (см. Щуплов А. и др. Почему антисоветские и романы стали советской классикой? // Независимая газета. — 2001. — 13 января).

Так что гипотеза Одесского и Фельдмана такова: «Роман “Двенадцать стульев” создавался в период наиболее ожесточенной открытой полемики партийного руководства с так называемой левой оппозицией — Л. Д. Троцким и другими. Создание и специфика романа, сам факт его публикации обусловлены конкретной политической прагматикой» (см. Одесский М. П., Фельдман Д. М. Миры И. А. Ильфа и Е. П. Петрова. Очерки вербализованной повседневности. — М., 2015, а также здесь и здесь).

Таким же квазиполитическим примером является борьба с хиппи в СССР. Это было уже послевоенное время, но определенные правила поведения все равно оставались незыблемыми. Как отмечает Джулиан Фурст: «Интересно наблюдать, как определенные глобальные тренды и субкультуры транслируются в другую культуру, особенно через железный занавес. Ценности хиппи нашли благодатную почву в советской молодежной культуре, поскольку они были очень близки многим социалистическим ценностям: коллективизму, равенству, антиматериализму. Быть хиппи в Советском Союзе значило быть верным многим коммунистическим ценностям, в то же самое время отвергая советскую реальность и нормы. Это было как бы принятием западной культуры одновременно с адаптацией советской жизни к более правильной и более честной версии самой себя. Со временем советские хиппи развили много маркеров и ритуалов, отражающих специфику их советской жизни. Они реагировали на репрессии и отсутствие информации и побеждали постоянную угрозу своему существованию с помощью возрастающей внутренней солидарности и непростым использованием того, что предоставляло существование в СССР в виде дешевой жизни, хорошими возможностями устроиться на работу, долгими летними отпусками».

Все это, конечно, связано с тем, что хиппи не лезли в политику, в этом случае интерес к ним был меньшим. Хотя рок-клуб в Ленинграде создавался самим КГБ для облегчения надзора над музыкантами.

«Маша и Медведь» и пропаганда

Сегодня звучат обвинения в сторону России в связи с популярностью мультипликационного фильма «Маша и Медведь». Россия со смехом их отвергает, это же делает и часть западных журналистов (см. также тут, тут, тут, тут, тут, тут и тут). Однако ведь это та самая мягкая сила, о которой так много говорят сегодня.

Мягкая сила несет долговременные последствия и имеет целью влияние на ценности. Даже если создатели фильма не имели в мыслях ничего подобного, а они подчеркивают отсутствие государственного финансирования фильма, это никак не влияет на наличие последствий. Их виртуальный продукт всегда будет другим для иной виртуальной системы.

В исходной статье британской «Таймс», откуда и пошла эта дискуссия, цитировался глава центра по безопасности Букингемского университета Энтони Глис, сказавший: «Маша бывает дерзкой, даже несносной, но также и решительной. Она пытается прыгнуть выше головы. Не было бы преувеличением увидеть в ней нечто такое путинское». А также вспоминается финская газета Helsingin Sanomat, которая сделала интервью с профессором института коммуникации Таллинского университета Приитом Хыбемяги. Здесь говорилось, что медведь из русского мультфильма символизирует Россию, целью этого является дать детям положительный образ России. В свою очередь литовцам не понравилась фуражка пограничника, которую носила Маша, охраняя огород Медведя. Украина тоже призывает к запрету, поскольку в мультфильме Медведь как традиционный символ России захватывает чужое имущество, дом, землю.

Однако не все так однозначно трактуют эту ситуацию. Марк Галеотти, известный специалист в сфере информационных войн, скептически посмотрел на эти доводы, сформулировав свои контрдоводы:

• если критиковать, то надо делать другие журналистские материалы на эту тему, например, юмористические, а не обвинительные,
• это ведет к недооценке реальной пропаганды,
• это недооценивает наше население,
• это помогает Путину продвигать свой нарратив, что Запад ненавидит русских.

С одной стороны, он прав, поскольку в мультипликационный фильм реально трудно вставлять явный пропагандистский или даже квазипропагандистский материал. Мультфильм создают для бизнес-целей, причем создатели исходно думали о западной аудитории, опираясь на западные образцы сюжетов.

С другой стороны, как пелось в песне, «ничто не проходит бесследно». Когда ребенок по пять раз в день смотрит этот мультик, он явно фоново получает информацию, следя за этим простым сюжетом. Но какова эта информация? Представляется, что мультфильмы советского времени были более добрыми, даже внешне те герои выглядели добрее сегодняшних. Детские мозги принимают гораздо больше информации, поскольку правила этого мира еще в них не сформированы. Именно по этой причине существует постоянное внимание к продукции для детей.

Известна, например, жесткая борьба, которую ведет Иран против западной массовой культуры, объясняя это разрушительным ее действием на детей и молодежь. Он создает свои мультипликационные фильмы, своих кукол в мусульманской одежде вместо Барби и т. д. И это тип борьбы через создание своего, а не просто запрета западного (см. только малую толику обсуждения и осуждения этой проблемы тут, тут, тут, тут, тут, тут). Понятно, что в этом случае фильмы и куклы, куда попали также куклы из сериала «Симпсоны», оказались на стыке двух цивилизаций — христианской и мусульманской. Отсюда идет источник запретов.

Китай также активно запрещает западные мультфильмы. И в этом случае не слышно таких же возмущенных криков. Винни Пуха запретили по понятным причинам, он стал ассоциироваться с образом первого лица. А остальные, видимо, подпали под общую тенденцию ограничить западную рисованную продукцию, включая книги, из-за вхождения вместе с ними западной модели мира. И тем самым расширяется поле для своей продукции. Кстати, Иран пошел дальше и даже запретил изучение английского в средней школе, чтобы остановить культурное вторжение Запада.

Тут важно иметь в виду при оценке этих запретов, что угрозу скорее ощущает тот, кому угрожают, а не тот, кто угрожает невольно и неспециально. И мы, пребывая в однотипной цивилизации, не можем адекватно оценить чужую угрозу, а Иран и Китай могут.

Угроза может идти и из другого. Вот мнение Пэгги Феллэн, что все вокруг нас является перформансом: «Перфоманс стал основным объективом для понимания событий таких разных, как война в Ираке и новое видео Мадонны. Мы вошли в пространство, где все является перформансом. Это не значит, что реальность исчезла, но это признание того, что невозможно узнать реальность без понятия перформанса» (см. также тут, тут и тут).

То есть мы ищем словесное выражение опасности, а оно может быть визуальным, поведенческим. Ведь Иран запрещает Барби не из-за слов, а из-за другой одежды, более открытой, чем это требуют его традиции. Иран идет системно, запрещая иностранную музыку и иностранные фильмы. Такое ощущение, что они очень четко учли уроки распада СССР, где также «чужое» входило сквозь массовую культуру, поскольку идеология охранялась всеми силами.

Создается ощущение, что модель мира может разбиваться на части в разного вида виртуальных продуктах, а потом собираться как пазл в единое целое. Отсутствующие сегменты этой модели мира наш мозг сам может восполнять, причем в нужную для него сторону — позитивную или негативную. Отсюда, кстати, наше неприятие позитива в образе негативного объекта или негатива в образе позитивного объекта. Рациональности особой в этом нет, это просто когнитивное сокращение, обеспечивающее нужную скорость обработки информации.

От журналистики мнений к пропаганде

Идет серьезный синтез информационного и виртуального пространств даже в новостях. Пришла мощная актерская манера подачи, когда одного содержания уже мало, нужна настоящая театральная игра. Инфотейнмент в расцвете сил...

Вот как сами российские журналисты оценивают работу своих журналистов-пропагандистов:

• «Киселев, который, казалось бы, пропал с радаров и ослабил хватку, в действительности остается верен себе. Он все так же беспощадно самоуверен и нарочито желчен. В мире Киселева мы по-прежнему “живем в самой прекрасной стране на свете, а все остальные страны нам завидуют”. Не изменились и его мишени. Все с той же брезгливостью и надменностью он рассказывает о США, Европе и Украине, используя все те же старые добрые инструменты»;
• «Фадеев смотрелся на экране как матерый советский номенклатурщик, привыкший отбиваться от ненавистных либералов, убежденных в правоте Запада. В отличие от его агрессивной манеры, Клейменов более сдержан, но только интонационно. У нового спичрайтера “Времени” появилась своя манера делать длинные, отвлеченные эписодии с неочевидным заходом. Он задействовал новое средство передачи эмоций — придыхания. Но содержательно Клейменов использует те же паттерны, что и Фадеев: Запад — агрессор, Россия — жертва агрессии, девяностые — зло, Украина ни на что не способна, Порошенко — политический импотент, Европа разлагается, демократия не проходит проверку на прочность, Россия — остров стабильности в океане абсурда. И так далее. Однако в сочетании с грамотно расставленными придыханиями это выглядит так, словно ведущий хоть и осуждает, но глубоко сожалеет о сложившейся ситуации во всем мире»;
• «Примерно такой образ украинца стараются поддерживать на федеральном ТВ — хитрого, подлого и беспринципного, готового продаться за любую сумму. В подтверждение этой теории телеканалы используют все тех же “украинских политологов”, которые с 2014 года ходят по российским политическим ток-шоу, как на работу. Так же, как и два года назад, над ними потешаются, не дают сказать слова, унижают и бьют. Они терпят, но все равно приходят к Соловьеву и Норкину вновь и вновь. Они работают на разогреве у других приглашенных гостей, провоцируют Жириновского и гневливых экспертов по Украине и миру вообще. Украинские политологи, чья компетенция порой хуже, чем у среднестатистического зрителя таких шоу, нужны на ТВ, с одной стороны, для демонстрации плюрализма (“Смотрите, мы всем даем слово”), с другой — для обыкновенного самоутверждения (“Давай или не давай слово этим украинцам, они все равно только и знают, что врать”). На продажность украинцев намекают, как могут. В одном из ноябрьских выпусков “Вечера с Владимиром Соловьевым” лидер ЛДПР подкармливал Вячеслава Ковтуна конфетами. Когда тот отказался от “Красной шапочки”, вождь либерал-демократов воскликнул: “А-а-а, ты килограмм захотел сразу. Потом пришлю тебе в гостиницу”. Ковтун на такие выпады не обижается. Его дрейф по политическим шоу и дискредитация украинцев в России по-прежнему хорошо оплачивается».

Это оказывается актерством и политической игрой и со стороны телеведущих, что, как оказалось, хорошо оплачивается. Владимир Соловьев в результате «работы на галерах» купил виллу на озере Комо в Италии, Сергей Брилев — квартиру в Лондоне за 700 тысяч фунтов, что соответствует миллиону долларов, и стал британским гражданином, Дмитрий Киселев потратил на перестройку дачи в Крыму 200 миллионов рублей, что стало известно только из-за скандала с изъятием тиража крымской газеты. Это определенная финансовая пирамида, которая оплачивает громкие речи и яркие обвинения, а также драки в студии.

И первый российский канал нашел теоретическое обоснование такого подхода. Кирилл Клейменов говорит: «Сегодня важна ярко выраженная позиция, мнение, авторский подход. [...] Долгие годы CNN был абсолютным информационным лидером в мире. А FOX делали новости эмоциональными, когда ведущие позволяли себе четко проговаривать, как они относятся к происходящему. И это точно попало в аудиторию: зритель сегодня хочет не просто кивать головой, но и возмутиться, вступить в полемику… В общем, конфликт — скрытая движущая сила любого шоу, и пора всех встряхнуть».

Подобную аргументацию выстраивают в эти же дни и из канала «Россия», что говорит о том, что государственные каналы нашли, что именно отвечать. Это Станислав Натанзон, который говорит: «Когда я начинал работу на телевидении, это была журналистика новостей и эксклюзивов. Сейчас новостного эксклюзива на экране не бывает, новости перестали чего-то стоить. Телевизионная журналистика начала переходить от фактов к мнениям, причем это наблюдается повсеместно. Например, самый раскрученный новостной телеканал, американский CNN. Поначалу в его выпусках были прямые включения с места событий, потом стали добавлять к нему аналитика, потом двух, потом шесть. Сейчас аналитиков настолько много, что они не помещаются в отдельные окна, их по 10 человек размещают в студии, чтобы обсудить одну новость. Все больше холдингов переходят в журналистику мнений. Через 10 лет телевидение перестанет быть источником информации, останутся только мнения. А журналистика мнений — это, в любом случае, пропаганда». То есть аргументация почти дословная.

Николай Сванидзе ответил на это так: «В конце 90-х правда была востребована, потому что реальность вызывала отвращение. Люди понимали, что им врут и хотели правды, поэтому смотрели программу “Взгляд”, смотрели “Вести”. Чем больше люди привыкают ко лжи, тем сложнее человеку говорить правду. Ее никто не принимает, ей никто не будет аплодировать — ни начальство, ни друзья, ни человек, который его встретит на улице. Женщине приятно, когда ей говорят приятное, и стране приятно, когда о ней говорят приятное».

Постправда правит бал

Если даже мир прошлого как физический использовал информационный инструментарий для управления, а также виртуальный в виде религии, то тем более сегодня мы имеем сочетание в управлении информационного и виртуального инструментария в виде постправды, фейков и прямой лжи.

Интересным примером сочетания других разных уровней является борьба высокотехнологичного Фейсбука со своими критиками путем применения низкотехнологичного, с их точки зрения, инструментария традиционной негативной медиакампании. И поскольку против Сороса как противника Фейсбука в роли монополиста была развернута еще и антисемитская кампания, то Цукерберга сразу вывели против удара как якобы ничего не знавшего (см. также тут, тут, тут, тут).

Джонатан Хиршон, занимавшийся паблик рилейшнз технологических компаний, включая Apple и Sony, оценил эту ситуацию так: «Это тип грязного пиара? Он всегда был там, но сейчас он явно на подъеме. Идеализм еще присутствует, но правда в том, что большие компании стали намного авторитарнее в своем подходе к медиа».

Можно повторить, что экономическая власть постепенно переходит в политическую, а с ней приходят иные средства борьбы. Если раньше это была борьба с конкурентами, то теперь это борьба с оппонентами, поскольку произошел переход от бизнеса к политике.

Как видим, перед нами не просто информационный мир, а мир, постепенно переходящий в виртуальный. То есть постправда правит бал не только в соцмедиа, но и во всех медиа.

А по поводу мультфильма про Машу высказался даже Александр Невзоров, заявив: «Мультик, кстати говоря, действительно, блестящий. Его сочли вдруг сейчас диверсией идеологической, откровенной пророссийской пропагандой. И, кстати говоря, сочли совершенно справедливо, потому что Маша в этом мультике, действительно, сильно напоминает Путина, потому что это ведь такая абсолютно путинская история. Вот кто поставил всех на уши, кто затеял бешеную гонку вооружений? От кого снова запахло войной? Кто показывал дикие мультики про всепоражающие ракеты? Кто нагнетал милитаристскую истерию — войну, “бессмертные полки”, фанерные рейхстаги, детей кто расставлял всюду в форме сталинской армии, колясочки в форме танков? Ну, автор всего этого известен. И тут же этот человек на совершенно голубом глазу с выражением прямо Маши из мультфильма “Маша и медведь” говорит буквально слова: “Мы не позволим себя втянуть в милитаристскую гонку”. Это в последней речи, обращенной к Министерству обороны. Это, действительно, напоминает Машу».

Раньше мы бы сказали, что мир сошел с ума. Сегодня мы говорим вполне спокойно: мир перешел на новую стадию своего развития.