Сеть стала сетью в нынешнем понимании, когда информационно-коммуникативные технологии породили соцмедиа как новый феномен. И первыми возможности интернета испробовали на себе разные повстанческие движения, что дало им возможность подняться на более высокий уровень, став настоящей угрозой для государств.

Внимание на сеть и сетецентрическую войну Джон Аркилла и его коллег по РЭНД обратили после изучения сапатистского движения в Мексике (см. также работы: Ronfeldt D. a.o. The Zapatista "social netwar' in Mexico. — Santa Monica, 1998; Networks and Netwars. The Future of Terror, Crime, and Militancy. Ed. by J. Arquilla, D. Ronfeldt. — Santa Monica, 2001)

Именно оттуда ведут свое начало их максимы сетевой войны о том, что иерархии не способны победить сеть, что для того, чтобы иерархия могла победить сеть, она сама должна действовать по правилам сети.

Но сетецентричная война и протестные движения все же пользуються разными инструментарами и имеют разные цели. Сетецентричная война может быть направлена на уничтожение противника, протестные движения не имеют цели физически уничтожить своих врагов. Они могут совпасть в инструментарии и организации, но не в целях.

Мануэль Кастельс подчеркивает такую функцию медиа как удержание пространства социальных коммуникаций, которые могут общаться с обществом как целым. Это пространство, где также реализуется и власть, поскольку ее действия становятся известны гражданам. Но это не нейтральное пространство, поскольку оно задается экономическими и политическими интересами медиаструктур и правительств, а также медиапрофессионалами и их интересами.

По поводу будущего появления феномена фейков Кастельс уже в то время замечает: в соцмедиа достоверность зависит не только от источника информации, но и от способности получателя отфильтровывать информацию. Это говорит о том, что новый тип информации (сетевой) не существует без своего контекста.

Но при этом следует помнить, что когда информации становится слишком много, у потребителя пропадает способность адекватно ее оценивать. От одной громкой новости он идет к следующей, а все они профессионально делаются так, чтобы управлять его вниманием, не отпуская ни на минуту. У потребителя нет ни времени, ни желания делать не свою работу, поскольку в прошлом все это делали за него традиционные медиа.

Кастельс постулирует следующих два вида механизмов в сети:

• создавать и программировать / репрограммировать сети в рамках их целей,
• соединять и обеспечивать взаимодействие разных сетей.

Первый вариант специалистов он называет программистами, второй — переключателями. Они также являются социальными акторами, причем не всегда это конкретные индивиды или группы. Они могут быть интерфейсами между разными социальными акторами.

Переключатели задают связи между различными стратегическими сетями: политическими, медийными, научными и технологическими, военными и нацбезопасности. Политические и медийные сети создают политико-идеологические дискурсы.

Мы можем добавить сюда и скрытую роль так называемых агентов влияния, чья информация или нарратив призваны сменить направление общественного мнения. Они должны подпасть под функцию программистов. Выделяют такие три типа агентов влияния:

• контролируемый агент, который находится под прямым контролем агентства,
• доверенное лицо, которое понимает, что получает информацию от агентства,
• незнающий агент («полезный идиот»), который не знает, что транслирует информацию от агентства.

Например, таким агентом влияния времен перестройки многие считают Александра Яковлева, одновременно именуемого «архитектором перестройки». Вот как высказывается о нем посол СССР в ФРГ Валентин Фалин: «О том, что Яковлев сидит в кармане у американцев, я узнал ещё в 1961 году. Мне об этом поведал один мой знакомый, работавший тогда в КГБ СССР. Почти 10 лет Александр Николаевич работал послом СССР в Канаде. Он не был американским шпионом в обычном смысле этого слова. К тому времени, когда Горбачёв стал генеральным секретарём, Яковлев был в СССР одним из важнейших агентов американского влияния. Отмечу ради правды, он был очень одарённым и умным человеком, на два порядка умнее и талантливее Горбачёва. Впрочем, его хозяева за океаном тоже не были дураками и бездарями и обладали хорошим представлением о том, что творилось тогда в политических верхах СССР. А в Москве в то время председатель КГБ Владимир Крючков, собрав компрометирующие материалы на Яковлева, пришёл с ними к Яковлеву в кабинет. На все расспросы Владимира Александровича Яковлев отвечал молчанием, и Крючков отправился потом на доклад к Горбачёву. Михаил Сергеевич, пожевав губами, вынес поразительное по глубокомыслию резюме. Дескать, у кого не бывает грехов молодости? Яковлев — полезный для перестройки человек, поэтому он нужен стране и его нужно пустить в большую политику».

Кстати, Валентин Фалин, умерший на 92-м году жизни, сохранил множество воспоминаний. Он еще успел побывать спичрайтером Хрущева, хотел зафиксировать воспоминания Кагановича и Молотова о принятии решений в узком кругу Сталина, но ему этого не дали сделать, наложив резолюцию «Признано нецелесообразным оживлять политические трупы»; переживал, что растащили библиотеку Сталина, по пометкам на книгах которой можно было разобраться в личности Сталина. После возврата из ФРГ он написал докладную, как улучшить информационную работу. Михаил Суслов наложил на нее не менее интересную резолюцию: «Авторы этой бумаги хотят признать, что я всю жизнь занимался не тем, чем надо».

Справедливости ради следует упомянуть, что Александр Яковлев боролся против того, чтобы его признавали агентом влияния, [13] и критиковал Юрия Андропова [14], что необычно для политической элиты того времени.

Как мы видим, и на самом верху СССР были свои сети, связанные с теми или иными влиятельными членами Политбюро. Горбачев стал генсеком еще и потому, что он не нарушал этим имевшиеся сети.

Мануэль Кастельс в своей книге акцентирует, что государство управляет с помощью принуждения и страха, поскольку у него есть монополия на насилие. И далее звучит важная для нас фраза: «Однако конструирование значений в головах людей является более решающим и более стабильным источником силы. Способ думания людей определяет судьбу институтов, норм и ценностей, на базе которых организованы общества. Немногие институциональные системы могут жить долго, если они организованы на принуждении. Пытки тел менее эффективны, чем формирование мозгов. Если большинство людей думает так, что это противоречит ценностям и нормам, которые институциализированы в законах и правилах государства, система изменится, хотя не обязательно при этом будут выполнены ожидания агентов социальных изменений. По этой причине основной борьбой за власть является битва за конструирование значений в разуме людей» (Castells M. Network of outrage and hope. Social movements in the Internet age. — Cambridge etc., 2015, p. 5).

Интересно, что это совпадает с мнением поэта Иосифа Бродского, которое звучит так: «Сталинизм — это прежде всего система мышления и только потом технология власти». То есть технология может даже варьироваться, главное — это сохранение системы мышления. Если в массовом сознании сохраняют это мышление, то это значит, что власть нуждается в этом.

Таково объяснение природы постоянного возврата Сталина, когда за каждой десталинизацией следует ресталинизация. Андрей Колесников так объясняет запрет фильма «Смерть Сталина»: «Сталин — ярлык идеи порядка, которая сегодня чрезвычайно важна. Сталин — персонификация величия, которое не менее важно в условиях сегодняшней политической конъюнктуры. Кино, как нас учил сам генералиссимус, из всех искусств является важнейшим. И если фильм “Смерть Сталина” показывает Сталина и его окружение ничтожными людьми, какими они и были, то это разрушает основу представлений о советской государственности, которой уже совершенно открыто наследует сегодняшний политический режим. А значит, разрушаются символические основы и сегодняшней государственности. Прямо же было сказано, что, например, нельзя отказываться от мифа о 28 панфиловцах, потому что это государствообразующий миф».

Сталин стал лакмусовой бумажкой возврата к прошлому, как интернет — дороги к будущему. Акцентируя разные характеристики, мы получаем разные типы обществ: максимально централизированное и максимально децентрализированное.

Кастельс объясняет нелюбовь власти к интернету тем, что массовая самокоммуникация предоставляет платформу для конструирования автономии социальных акторов. Автономные социальные акторы опасны любой власти, хоть либеральной, хоть тоталитарной.

Власть хочет сама программировать и переключать сети. Она не хочет допустить к этому контрвласть, поскольку та будет репрограммировать сети вокруг альтернативных интересов и ценностей, разрывать доминирующие переключения, переключать сети на сопротивление и социальные изменения.

Интернет-сети дают новые возможности для координации. Социальные движения стремятся создавать свои свободные сообщества в городе. Институциональные публичные пространства оккупированы интересами доминирующей элиты, поэтому социальные движения создают свои свободные городские площадки, видимые всем. Вот откуда стремление к своему Майдану у каждого нового украинского протестного движения. Эти площадки демонстрируют символическую свободу от власти. Именно по этой причине обязательно возникновение баррикад, которые отделяет «их от нас». Захватываются места власти или финансовых институтов.

Кастельс делает важное замечание, отвечая на вопрос, откуда берутся социальные движения: «На индивидуальном уровне социальные движения являются эмоциональными движениями. Повстанцы не начинают с программы или политической стратегии. Это может прийти позже, когда возникнет лидерство изнутри или извне движения, чтобы помочь появлению политической, идеологической и личностной повестки, которая может, но не обязательно относится к появлению и мотивации участников движения».

Два фактора способствуют возникновению социальных движений:

• кризис легитимности политической власти, независимый от того, является она демократической или авторитарной,
• автономные коммуникативные возможности, позволяющие объединить участников с помощью новых медиа, которые диспропорционально находятся в руках молодого поколения возраста от 16 до 34 лет.

Все цветные революции начались до интернета, воодушевленные работами Джина Шарпа. Теперь методология цветного направления соединилась с методологией интернет-направления, что еще больше увеличивает степень заимствований. Например, революция в Тунисе называлась «Революцией свободы и достоинства».

Интернет, точнее его социальные платформы, исходно был придуман для того, чтобы дать голос тем, кто его не имеет в мейнстримных медиа.

Кастельс понимает власть как возможность одного социального актора навязать свою волю другим социальным акторам (см. работу: Castells M. Communication, Power and Counter-power in the Network Society // International Journal of Communication. — 2007. — Vol. 1). В своей книге о коммуникативной власти он рассуждает еще более дифференцированно: «Власть является относительной способностью, позволяющей социальному актору влиять асимметрично на решения других социальных акторов способами, которые действуют в пользу его желаний, интересов и ценностей. Власть опирается на методы принуждения (или возможность их) и / или конструирования значений на основе дискурсов, с помощью которых социальные акторы управляют своими действиями» (Castells M. Communication power. — Oxford etc., 2009, р. 10).

Власть в любом случае является сильным игроком, который перехватывает любые новые эффективные формы управления, возникающие в истории. И интернет не стал исключением.

В своем интервью Кастельс следующим образом отвечает на вопрос, зачем нужно захватывать публичное пространство в случае социальных движений: «Публичное пространство необходимо для того, чтобы проецировать новые ценности, идеи и предложения обществу в целом». Об интернете он говорит: «Интернет — это особый тип публичного пространства, определяемый постоянной связностью и горизонтальностью».

Тут возникает проблема, как в прошлом вообще происходили революции, когда не было столь удобного и неконтролируемого государствами средства, как интернет. Это сколько же работы приходилось делать...

Общая картина социального движения выглядит у Кастельса следующим образом: «Социальные движения бросают вызов ценностям и институтам общества вне принятых институциональных каналов. Именно поэтому они являются рычагами социальных изменений. С другой стороны, большая часть основной американской литературы по социальным движениям находится в рамках дисциплины политической науки. Эти обсуждения начинаются и заканчиваются в рамках политических институтов. Для них социальные движения являются группами интересов, которые находятся вне политической системы и должны быть направлены в голоса и в новую политическую базу. Когда они говорят о социальных движениях, то для них они находятся в парадигме иррациональности и отклоняющегося поведения. Они начинают с традиционной парадигмы политической науки и они смотрят на все в обществе в этих терминах».

Коммуникации пришли в мир и поменяли в нем многие силовые линии, определявшие его функционирование. Сегодня власть и контрвласть задаются своими коммуникативными возможностями и сражаются в коммуникативном пространстве.