Войны на глазах меняют свои основные параметры. Государства влияют друг на друга торговыми, финансовыми и экономическими войнами. Государства вырываются вперед в своем развитии, оставляя другим роль сырьевых поставщиков, что может стать цивилизационной войной. В случае гибридных войн государства прячутся за спинами частных военных компаний.

Войны начинают иметь обязательную гуманитарную составляющую, когда военные цели заметно и незаметно переходят в гуманитарные. Армии перестали опираться на кинетическое оружие, уходя в сторону от своих и чужих смертей, поскольку на это плохо смотрит население.

Замороженные конфликты не уходят, а только добавляются. Замороженный конфликт можно определить как такую военную ситуацию, которую не могут или не хотят завершать. В ней заложено противоречие между военными и политическими целями.

Кстати, Донбасс очень четко фиксирует подобного рода противоречие. Здесь не смогли адекватно перевести военные цели в политические, а политические — в военные.

По поводу понимания инструментария военных и политических целей нам может помочь мнение одного французского философы войны, который отрицал американский тип войны и американскую стратегическую культуру, поскольку, по его мнению, американцы смешивают войну с технологической дуэлью. Эта фетишизация технологии, характерная для США, не дает возможности понимать фундаментальную политическую суть конфликтов. Так считает Винсент Депорт (Vincent Desportes), отставной генерал французской армии, который борется против американизации французской армии.

В своем интервью в Small Wars Journal Депорт говорит, что часто войска сначала посылаются и только потом определяется их конечная цель. Он конкретизирует это так: «Военная цель является неизбежно конкретной, поскольку военные знают только то, как делаются конкретные вещи, в то же время политическая цель может быть более социальной или политической. Можно взять конкретный пример войны в Ираке 2003 года, где политической целью была "смена режима" в хорошем смысле, но это не было военной целью. Поскольку это не было военной целью, возникли затруднения. Военные перевели это в "падение Багдада". Но мы вскоре поняли, что падение Багдада не равняется смене режима».

Кстати, он утверждает, что эти современные интервенции, в отличие от колониализма, не навязывают ни своей власти, ни своих ценностей, что на переход к другим ценностям вообще нужны столетия.

Какие принципиальные изменения формируют новый мир? Это новый тип связности, поскольку и интернет, и соцмедиа, которые первыми приходят на ум, когда мы говорим о новом мире, как раз являются проявлением и порождением связности.

Параг Ханна выдвигает идею перехода мира к мегагородам, которые в результате сделают государства второстепенными игроками [Khanna P. Connectography. Mapping the Global Network Revolution. — New York, 2016]. Он говорит о новом типе геополитики, когда война за территории сменяется войной за связность. Соответственно, и экономика будет требовать от мегагородов вложений в развитие связности, поскольку экономики являются все более интегрированными, а население — более мобильным. Конфликты из-за связности он считает менее опасными, чем конфликты за границы между странами.

Мы сегодня действительно видим, что страны, включенные в международную связность, движутся быстрее и развиваются сильнее. Китай таким путем нарастил свою мощь, выдвигаясь на первые позиции за счет связи с мировыми технологиями и производствами.

Ханна пишет: «Карты коммуникаций лучше отражают геополитическую динамику между сверхдержавами, городами-государствами, не имеющими гражданства компаниями, а также всякого рода виртуальными сообществами в их борьбе за ресурсы, рынки и популярность. Мы вступаем в эпоху, когда города будут значить больше, чем государства, а цепочки поставок станут более важным источником власти, чем военная мощь, главной задачей которой будет защита цепочек поставок, а не границ. Конкурентоспособные коммуникации — гонка вооружений двадцать первого века».

Ханна уходит от той роли географических границ, которые и сегодня довлеют над миром. Он пишет: «Географические особенности действительно важны, а вот границы — нет. Собственно географию, которая имеет огромное значение, не стоит путать с географией политической, которая является преходящей. К сожалению, нынешние карты представляют естественные и политические границы в виде постоянных препятствий. Однако мало что так ограничивает разум, как упорно возникающий “замкнутый круг”: “нечто должно существовать, поскольку оно уже существует”. Чтение по карте — не то же самое, что чтение по руке, при котором каждая линия воспринимается как знак неизбежной судьбы. Я искренне верю в сильное влияние географических различий, но являюсь противником изображения географии как монолитной и непреодолимой силы. География, возможно, одна из фундаментальных видимых нам вещей, однако для понимания причинно-следственной цепочки событий необходимо активно размышлять над взаимодействиями демографических и политических сил, а также экологических и технологических показателей».

Можно сказать, что он видит в будущем превращение человечества в одно многонациональное государство. И, по сути, ЕС является таким примером, когда роль границ оказывается заниженной.

У него есть также красивая фраза о мировой революции коммуникаций: «Мы уже создали гораздо больше соединяющих людей линий, чем тех, которые их разъединяют». Тут он прав, так как все три пространства — физическое, информационное и виртуальное — реально работают на замену локального интернациональным, что получило название глобализации. И сопротивление возникло только в случае ряда мусульманских стран по той причине, что у них религия и государство являются единым организмом.

Исходя из своей модели, он видит движение каталонцев и курдов как прогрессивный уход автономий от центральной власти. Он подчеркивает, что они хотят создавать свои собственные связи с миром.

В новой своей книге он говорит о возможном технократическом типе управления. Ханна видит это так: «Инфогосударство использует как демократию, так информацию для определения ключевых приоритетов граждан и реальности (экономической, образовательной, инфраструктурной). Государство использует комбинацию гражданина и информации для порождения политики, ее мониторинга, отслеживания обратной связи, анализа в реальном времени».

Война также является делом государства. Одновременно многие военные достижения автоматически становятся гражданскими. Если вспомнить развитие авиации раньше или компьютеры и интернет из недавнего прошлого, то все они исходно были чисто военными изобретениями.

Основными пересечениями войны и новых медиа являются такие сферы:

• кибератаки и информационная безопасность,
• гибридные войны,
• поддержка населения.

Информационная безопасность, кибератаки стали приметой сегодняшнего дня, они же сохраняются как четкий тренд на будущее. И хоть эта сфера, которую можно обозначить как информационно-техническая, получила наибольшее распространение и поддержку на сегодня [Denning D.E. Information warfare and security. — New York, 1999; Clarke R.A. Cyber war. The next threat to national security and what to do about it. — New York, 2010; Libicki M.C. Conquest in cyberspace. National security and information warfare. — New York, 2007], интенсивное развитие и креативный характер кибератак будут делать ее опасной еще долгое время. Тем более что она связана с самым уязвимым местом любой киберсистемы — человеческим фактором (см., например, некоторые работы по социальному инжинирингу тут, тут, тут, тут, тут и тут). США, например, отдают приоритет в области защиты таким объектам, как электросети, интернету и Пентагон.

К тому же в этой сфере имеет место интерес военных к гражданским целям. Можно привести нашумевшие примеры последнего времени типа российского вмешательства в выборы Трампа или Макрона, парламентские выборы в Германии, референдумы в Британии и Каталонии [см. тут, тут, тут, тут, тут, тут, тут, тут и тут]. На сегодняшний день всё это «тренинги», поскольку реальные последствия не оказываются такими серьезными, но все равно одни военные разрабатывают атаки, в то время как другие пытаются им противостоять.

Даже Мексика уже стала таким объектом для вмешательства в выборы извне. На мексиканскую тему прозвучали слова советника президента Трампа по национальной безопасности генерала Макмастера, где он сформулировал суть этого типа интервенции: «Мы уже видели, что это реально сложная попытка поляризовать демократические общества и группы внутри этих обществ друг против друга». Он также говорит о России: «Они используют современный инструментарий, киберсредства и социальные медиа. Мы собираемся противостоять этому дестабилизирующему поведению» (см. также анализ его представлений о современном мире и одну из работ, на него повлиявших, в которой делается попытка ответить на вопрос, почему произошла первая мировая война).

Гибридные войны и их успех базируются на медийной победе. Первый периода Крыма показал, что российская интерпретация событий победила любую другую, как украинскую, так и международную. Российские солдаты были в военной форме, но без знаков отличия. Отсутствие выстрелов сделало ситуацию безопасной для населения, что создавало хорошую телевизионную картинку. Донбасс, а потом Одесса и Харьков моделировались уже картинкой народного восстания. Но тут же были выстрелы и появление вооруженных сил Украины, что создало совершенно иную интерпретацию, чем та, которая была в Крыму.

Известно, что война серьезно зависит от поддержки населения. Современные социальные сети дают совершенно новый арсенал для организации такой поддержки, для оценки динамики изменений, которую проходит в этот период массовое сознание. Выборы демонстрируют уже в который раз значимость микротаргетинга как способа достучаться до любого отдельного избирателя через социальные сети. В выборах Трампа, например, проигрывались 40–50 тысяч вариантов обращений к избирателям в один день.

Мы видим, что современные медиа типа соцсетей выдвигаются на все более важные позиции в управлении массовым сознанием. Первыми это понял бизнес, за ним — политтехнологи, после них — военные. И это понятно, поскольку сегодня нет другого механизма подобного типа, позволяющего синхронно охватывать миллионы людей в комфортной для них информационной среде.