Алексей Браточкин — историк, руководитель концентрации «Публичная история» Европейского колледжа Liberal Arts в Беларуси (ECLAB), редактор интернет-журнала «Новая Эўропа», сотрудник Центра европейских исследований (Минск, Беларусь).

В Киеве Алексей Браточкин прочитал открытую лекцию «Культурная травма и медиа» в рамках проекта CSM «Культура. Завтра» и семинара культурной критики и репортажа «Культура 3.0».

MediaSapiens предлагает самые интересные тезисы лекции о том, как нынешние политические события становятся поводом для рассказа о культурной травме, в конcтруировании которой значительную роль играют СМИ.

О теории травмы

Понятие травмы стало активно обсуждаться в 90-е годы. Существуют очень разные её определения. Например, многие авторы опирались на концепции психоанализа. Травма — это разрушительное переживание, которое разрушает память и может делать ее особенно уязвимой для ошибок в отражении событий.

Также травма — это эффект, возникший вследствие чрезвычайных событий. Травма — это событие или эмоциональное сознание, которое приближается к проблемам переживаемого. И поэтому травма не поддается репрезентации, настолько это тяжелое событие. Вот почему, например, наша реакция на войну — это всегда молчание. Ведь то, что мы хотим выразить, требует слишком много слов. Мы не знаем, как и что сказать, поэтому создали ритуал — минуту молчания.

Польский социолог Петр Штомпка составил такой возможный перечень травмирующих событий: удавшаяся или нет революция, государственный переворот, уличные бунты, крах рынка, радикальные экономические реформы, иностранная оккупация, принудительная эмиграция, геноцид, убийства, акты террора.

Как совладать с травмой? Исследователи выделяют несколько стратегий. Именно их и использует в разных вариациях язык СМИ. Это и игнорирование травмы, и прагматическое деловое отношение, сосредоточенность на повседневных заданиях, сознательное подавление беспокойства, вера, что всё само образуется, социальный пессимизм, жесткая борьба против источников опасности.

Разыгрывание и проработка травмы

Культурная травма — это процесс, при котором значительное событие бьет по основам культуры или же когда люди оказываются во власти новой культуры. Так называемая постсоветская травма — это культурная травма.

Есть некое ужасное событие, которое оставляет неизгладимые следы в групповом сознании, меняет идентичность — так о культурной травме говорит американский социолог Джеффри Александер. Но он уточняет, что именно реконструкция определенного события и есть создание культурной травмы.

Существует два способа восприятия травмы. Об этом рассказывает исследователь Доминик Ла Капра. Это разыгрывание и проработка. Например, рассказ о Второй мировой войне — яркий пример разыгрывания. Когда мы воспроизводим травматическую ситуацию, то лишь живем в прошлом, мы ее не анализируем, а просто представляем еще раз. Проработка, в свою очередь, связана именно с прорыванием стереотипов и созданием новой реальности, по мнению исследователя Доминика Ла Капры — это именно тексты о памяти.

Украинское общество сейчас находится в стадии рефлексии. Например, в Варшаве украинские активисты, чтобы показать полякам, что происходило на Майдане, сделали выставку фотографий, сконструировали «унитаз Януковича», баррикады. Это тоже разыгрывание.

Как вообще запускается процесс культурной травмы?

Сначала определенная группа общества заявляет о травме, дальше — создается ее нарратив. Для этого нужно ответить на ряд вопросов. Во-первых, какая природа боли — что именно произошло. Во-вторых, какая природа жертвы — кто испытал на себе эту боль: были это отдельные личности или определенные группы общества. В-третьих, есть ли связь жертв с более широкой аудиторией. Например, когда у вас разогнали студенческий митинг на Евромайдане, в медиа началась борьба за право определения, кто совершил это насилие, распределение ответственности. И, в-четвертых, ответ на вопрос «кто виноват?».

Потом происходит репрезентация этой травмы — в сфере искусства, в медиа. В сфере искусства, к примеру, после Майдана появилось много визуальной продукции — документальные фильмы, фотокниги.

Как СМИ говорят о «травмах»

Всегда есть выразительная драматизация событий. Когда был пик событий Евромайдана, украинские медиа активно к этому прибегали. Этому способствовали и посты в соцсетях, что, в свою очередь, формировало психологическую обстановку в обществе.

Несмотря на то, что в идеале для репрезентации травмы выпуск новостей требует краткости, этически нейтральной позиции, сбалансированного освещения разных точек зрения, — этот принцип подачи новостей у вас тоже часто нарушается. По крайней мере, это мое впечатление.

В репрезентации травмы существует еще и конкуренция за читателя, которая часто побуждает создавать преувеличенные и искаженные тексты, рассчитывая на массовую аудиторию. Например, те же крупные кадры избитых людей.

Также в СМИ идет четкое распределение общества на основе того, кто говорит о травме. Одна группа людей называется травмированной, другая — «преступниками». У вас тоже идет структурирование общества в зависимости от того, кто заявляет о процессе культурной травмы. На востоке Украины медиа, связанные с «ЛНР» или «ДНР», конструируют свой образ преступников и травмированных. Украинские центральные медиа — другой.

«Внутри Беларуси боятся утраты стабильности»

Если говорить о Беларуси, то у нас два основных дискурса в СМИ — травма диктатуры авторитаризма и травма возможной угрозы стабильности. Стабильность и процветающая Беларусь — самая популярная идея, потому что помнят опыт 90-х.

Как у нас стали воспринимать украинскую ситуацию, когда начался Евромайдан? Часть общества узнала в Лукашенко Януковича. Дальше стали говорить, что у украинцев национальная идентичность сильнее, чем у белорусов. Но мне кажется, что у вас шла речь больше о силе гражданского общества.

Когда оккупировали Крым, в Беларуси возник страх «русского мира» и в стране стали укреплять свою национальную идентичность. Даже Лукашенко впервые сказал речь по-белорусски.

И поскольку, повторюсь, внутри Беларуси боятся утраты стабильности, поэтому и всё, что происходит в Украине, интерпретируют не как Революцию достоинства, не как европейский выбор и так далее. А скорее как бардак и разлад. И в ряде белорусских медиа часто делают такую проекцию — вот как у вас все развалилось, а у нас в Беларуси все хорошо.

Об опасностях политики национальной идентичности

Сейчас в медиа очень популярны личные истории после Майдана. Когда мы ставим в центр свидетеля, говоря о каких-то исторических событиях, таким образом создается нарративный фетишизм. Человек рассказывает какую-то свою историю о любви или предательстве и у читателя просто выпадает полный контекст произошедших событий. Вы погружаетесь в его рассказ и потом уже через него воспринимаете все остальные события.

Сегодня и в Украине, и в Беларуси существует угроза того, что политика национальной идентичности может принять жесткий социальный характер и мы начнем определять ее так, как это было в начале 90-х годов. Есть «мы» (язык, определенная версия истории и так далее) и есть «они».

Многие теоретики социологии говорят, что надо решать политические задачи, не прикрепляя вот эту структуру «мы» — «они», а превращать ее в процесс, поиск идентификации.

Например, не прикреплять русский язык только к идентичности русского мира. Нужно признать, что Украина — это конструкт. И очень аккуратно писать, что здесь живут разные люди. И если использовать политику идентичности, то нужно говорить, что ее может быть много.

Фото - проект CSM «Культура. Завтра» и семинар культурной критики и репортажа «Культура 3.0»