Тавистокский институт интенсивно изучается (и обвиняется) в конспирологической литературе (см., например, тут, тут, тут и тут). Однако нас он будет больше интересовать со стороны создания принципиально новых моделей воздействия.

Институт существует и сегодня (сайт – www.tavinstitute.org). Он был основан в 1946 г., выделившись из Тавистокской клиники, которая была создана после Первой мировой войны для лечения солдат от посттравматического синдрома. Некоторое время с ними сотрудничал даже Зигмунд Фрейд. Среди активных участников был и Курт Левин.

В послевоенное время психологи института потрудились на ниве холодной войны. И уже почти в наше время в 1967 г. Фредерик Эмери, который был в тот момент директором института, занимавшимся гипнотическим эффектом телевидения, заговорил о новом феномене, проявившимся на рок-концертах. Он назвал это «роящимися подростками», поняв, что это может быть использовано для разрушения государств к концу девяностых (Tarpley W.G. Obama: the postmodern coup. Making of a Manchurian candidate. – Joshua Tree, Calif., 2008).

И вот как раз конспирологи считают, что этот метод был использован в 1968 г. НАТО для сбрасывания французского президента де Голля (о Франции того периода см. тут и тут). Кроме Джина Шарпа и его Института Альберта Эйнштейна проблемами ненасильственных трансформаций интересовался Питер Акерман (Ackerman P., Duvall J. A force more powerful. A century of nonviolent conflict. – New York, 2000). Акерман финансировал и Институт Альберта Эйнштейна.

В 1967 г. в статье «Ближайшие тридцать лет» – о проблемах, которые возникнут перед социальными науками через 30 лет, Фредерик Эмери говорит, что ожидается очень существенная трансформация всех социальных институтов (рассмотрение этой статьи с сегодняшних позиций см. тут). Здесь он подчеркивает существование не только простого реагирования на изменения, но и активного формирование нужной социальной среды. Он акцентирует исследования невроза не только в области конформизма, но и в области «бунтарской истерии», которая и была как раз характерной для рок-концертов. В качестве примера упоминаются «битники». Он цитирует исследования Андраша Андьяла, американского психиатра венгерского происхождения.

Эмери говорит, что невротики, как и художники, могут реагировать на только возникающие тренды, то есть их чувствительность оказывается более высокой.

Сегодняшний вариант стремления к индивидуальности может стать завтрашней коллективной целью. В наше время о микротрендах, которые могут стать макротрендами, писал Марк Пенн (см. тут, а также – Penn M. Microtrends. The small forces behind tomorrow's big changes. – New York, 2007). Он рассматривает их под углом зрения группы людей численностью в один процент, что для Америки составляет значительную цифру в 3 миллиона.

Эмери подчеркивает, что следующие тридцать лет будут характеризоваться тем, что человек будет занят созданием социальных форм и путей выживания, которые смогут быть адаптивными по отношению к турбулентной среде. Выживание является самой важной целью для человека. Его коллега и соавтор Эрик Трист также занят тем, что он обозначил как эволюция социо-технических систем. Под социо-технической системой понимается взаимодействие социальных и технических средств организации. И тут следует подчеркнуть достаточно важный факт: этот подход получает распространение из-за того, что здесь даются вполне конкретные ответы по более эффективной организации труда. И в такой работе, несомненно, был заинтересован бизнес.

Историю Тавистока сточки зрения самого Тавистока, а не конспирологов можно проследить в их публикациях (см. тут и тут). И там индустриальная составляющая их работы представлена достаточно полно.

В своей автобиографии Трист пишет, что наибольшее интеллектуальное влияние на него оказал Эдвард Сепир: «Концепция культуры Сепира была важна для меня. Она происходила из внутреннего мира индивида и разделялась другими. Она не была фиксированной вещью, которую вы пассивно воспринимали. Вы получали ее активно и избирательно, поэтому никакие два человека не получали ее одинаковой. На меня это все очень повлияло, как и опыт выезда в поле к одному из постдокторантов Сепира в резервацию Навахо».

Через довоенный Тависток прошли американцы Уолтер Липпман и Эдвард Бернейс – столпы американской пропаганды и паблик рилейшнз. Тависток пытаются привязать к различным вариантам работы с массовым сознанием, начиная с «Биттлз». Всё это достаточно серьезно реализованные проекты по управлению массовым сознанием. Но достоверность целенаправленности этого воздействия, тем более исходящей из одного центра, не была никем доказана.

Есть едва заметное однотипное реагирование на события мировой истории, когда все страны вдруг принялись «замораживать» протестность населения. Но для этого они обратились к разным методам. Возьмем для примера наиболее яркий период: 1968 г. и дальнейшие семидесятые.

Франция в Париже получает студенческие бунты с поджогами машин, направленные против де Голля. Однако досрочные парламентские выборы укрепляют партию де Голля, поскольку обыватель испугался разгула протестности. То есть протестность здесь смогла выступить в роли политтехнологии для прихода к власти сил противоположной ориентации. Получается метод усиления консервативного начала с помощью чужих протестов.

В Прагу в 1968 г. входят советские войска. СССР погасил чужую протестность оружием. То есть использовались традиционные чисто физические методы. Но протестность была не погашена, а отложена до следующих десятилетий. И Прага в 1989-м стала уже классическим примером бархатной революции.

Америка и Британия запускают проект по снятию уровня протестности путем переориентации молодежи на «рок, наркотики и секс». Cмена типичной реакции в виде конформизма сместилась на управляемый вариант протестности. Социальная протестность реализуется не в области политики, а в области культуры, что является гораздо более безопасным с точки зрения политики. Кстати, получается, что и все многочисленные авангардные направления, возникшие в России после 1917 г., были такими непогашенными политическими энергиями. Уже потом их резко «гасил» соцреализм, создающий благостную картину мира.

Конспирологи связывают глобальные проекты Тавистока с базовой точкой в виде идей «Заката Европы» Освальда Шпенглера (Шпенглер О. Закат Европы. – Новосибирск, 1993). Но здесь снова нет прямых переходов, хотя Шпенглер рассуждает о разных культурах именно с точки зрения их зарождения и конца. Сегодня мы можем вписать в такой список предтеч и «Столкновение цивилизаций» Сэмюэля Хантингтона (Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. – М., 2003).

У Эмери есть книга «Выбор будущего», изданная в Канбере в 1975 г. (Emery F., Emery M. A choice of futures. To enlighten or informs. – Canberra, 1975). Она открывается главой о человеке как коммуникаторе. Медийное пространство определяется как пространство, наполненное независимыми друг от друга объектами. Такая структура объясняется тем, что эти объекты обусловлены извне.

Эмери подчеркивает, что человек может смотреть сразу на несколько объектов, но только на одно лицо. Кстати, в книге постоянно возникают элементы инструментария по трансформации социосистемы в целом. Например, Эмери констатирует, что в человеческом обществе запрещено смотреть прямо в лицо другому, но как раз телевидение и кино приучают нас к обратному.

В отдельной статье, исследующей воздействия телевидения, Эмери приходит к выводу, что психологическая значимость западного фильма основывается не на манифестируемых, а на скрытых темах (борьба добра и зла, Эдипов комплекс) (см., кстати, анализ нынешнего кино сквозь преобладание темы дистопии, которая, в отличие от утопии, является негативным видением будущего человечества, начиная с популярного фильма для подростков «Голодные игры» – тут, тут, тут и тут). Подростки как поколение, не имевшее негативного опыта, получают его в виртуальном мире.

Эмери подчеркивает, что индустриальная революция появилась не в результате изобретения паровой машины, а в результате новой формы организации – фабрики. Анализируя кризисы, связанные с потерей производительности, которые сопровождают человечество, он замечает следующее: «Основной причиной системных изменений является смещение в ценностях общества, являющееся достаточно сильным, чтобы его можно было называть культурной революцией, а не какое-нибудь сокращение ресурсов». Распознаванию появляющихся ценностей был в числе прочего посвящен и проект «Австралия».

Роль Тавистока заметили и в цветных революциях. Интересно, что ключевые политические игроки в Боснии – психологи, начиная с Караджича, который является профессором психиатрии. Ярким оратором он проявил себя еще во время студенческих волнений 1968 г.

Эмери, в принципе, рассматривал телевидение как систему, которая блокирует аналитические возможности человека (см. тут и тут). Кроме того, она убирает высшие контролирующие функции, что, как следствие, активирует эмоциональный компонент нашего разума. Говоря проще: рациональное блокируется, а эмоциональное активируется. Как это ни удивительно, но эти слова достаточно точно описывают поведение человека в толпе.

Вся деятельность Эмери и Триста протекала в рамках изучения разных типов организации, причем они делали интересные эксперименты, направленные на то, чтобы сохранить и производительность труда с одновременным повышением удовлетворенности людей работой. Некоторые из них получали название норвежского эксперимента, поскольку имели место на территории Норвегии. Некоторые работы Фредерика Эмери и его жены Мэрилин Эмери в области организационного дизайна см. тут, тут, а также – Emery M. Searching. The theory and practice of making cultural change. – Amsterdam, 1999.

Еще одним психологом этого круга был Генри Дикс, который во время войны занимался психологической войной, а также был психологом, изучавшим Рудольфа Гесса (см. тут, тут и тут). Исследование нацистов интересовало Британию в целях создания программы по денацификациии немецкого населения, что также можно рассматривать как вариант глобального коммуникативного проекта. Кстати, Дикс и его жена были членами масонской ложи, куда можно было входить и женщинам (Pick D. Hitler, Hess and the analysts. The pursuit of the Nazi mind. – Oxford, 2012). В послевоенное время он занимался изучением русского национального характера.

Вернувшись к книге Эмери, – а ее вписывают в определенные вехи глобального контроля над разумом, – следует обратить внимание на некоторые его наблюдения. Например, Эмери подчеркивает (Emery F., Emery M. A choice of futures. To enlighten or informs. – Canberra, 1975, р. 38): «Непредсказуемость социальных сетей для индивида растет одновременно с ростом предсказуемости и контролируемости физической среды».

О телевидении как о средстве коммуникации (Emery F., Emery M. A choice of futures. To enlighten or informs. – Canberra, 1975, р. 45): «Телевидение дает объектам реальность непосредственного присутствия, но запрещает их открытость для внимательного изучения». Кстати, отсюда и возникает невозможность получения с помощью телевидения знания об окружающем мире. Если печатное слово дает объективное знание об объектах, то телевидение создает ощущение психологической близости и эмоциональной включенности.

Возникает еще одно интересное замечание, передающее суть телевидения. Кстати, он приводит до этого результаты исследования восприятия новостей. Как оказалось, половина опрошенных не смогли вспомнить ни одного факта из прослушанных ими вечерних новостей.

Эмери подчеркивает следующее свойство телевидения (Emery F., Emery M. A choice of futures. To enlighten or informs. – Canberra, 1975, р. 63): «Базовое представление, что все люди нуждаются в информации, но без ответственности за обработку и производство этой информации, основывается на ошибочном представлении о сути информации и целеустремлений самих людей».

Эмери также взглянул на телевидение как на порождение конкретного периода человеческой истории. Отсюда мы можем вывести некоторые его черты, например, не только наличие бюрократической иерархии в структуре, но и существование стоящих за телевидением олигархов и их денег. Интернет, который возникает в другое время, уже гораздо более демократичен. Мы видим, что коммуникативный инструментарий одновременно «вбирает» в себя черты окружающего его мира.

Джон Колеман в своем исследовании Тавистока называет в качестве базовой книги, на которую они ориентировались, работу Уолша «Кульминация цивилизации» (Walsh C.M. The climax of civilization. – New York, 1917). Кстати, она, как и книга Шпенглера, также рассматривает циклы цивилизаций: от зарождения до смерти.

Тависток констатировал, что за последние десятилетия мир перешел в иную фазу, которую они именуют турбулентной средой. Адаптацию к новым условиям они видят в смене парадигмы, под которой понимают структуру, охватывающую определенные параметры поведения. Это когнитивный параметр (отношения), аксиологический (ценности и представления), конативный (мотивация и интерактивность). Парадигма – это логика, ментальная модель, лежащая в основе миссии, системы управления, структуры. Другими словами, парадигма – это модель мира. Авторы демонстрируют, как разрушаются ключевые двенадцать институтов общества, когда индустриализм пришел к своему пределу.

Мы можем вспомнить ряд таких коммуникативных проектов работы с массовым сознанием:

- Германия – денацификация,

- СССР 1 – холодная война

- СССР 2 – перестройка,

- Куба – раскрытие закрытого общества.

И действительно, везде речь шла о смене ценностей. К примеру, Дикс изучал Гесса как для проработки планов по денацификации Германии, так и для создания системы отбора кандидатов на руководящие позиции там. А профессор Дэниэл Пик, проанализировавший работу аналитиков того времени (Pick D. Hitler, Hess and the analysts. The pursuit of the Nazi mind. – Oxford, 2012), приходит к выводу, что они хотели бороться с немецким бессознательным преклонением перед властью: «Я думаю, что они использовали Гесса как экстремальный, фанатический тип нациста, которого привлекали в Гитлере личностные неосознаваемые факторы, включая поиск авторитетной фигуры, которая может заменить авторитарную фигуру отца».

Кстати, можно вспомнить, что американцы не тронули в послевоенной Японии фигуру японского императора, переложив всё на агрессивных генералов, чтобы не разрушать модели мира граждан. И сделано это было по совету военных антропологов ([Бенедикт Р. Хризантема и меч. – М., 2004]. Антропологи достаточно активно использовались военными и тогда, и сейчас [Price D.H. Anthropological intelligence. The deployment and neglect of Amerian anthropology in the second world war. – Durham – London, 2008]).

В своей книге Пик говорит следующие слова (Pick D. Hitler, Hess and the analysts. The pursuit of the Nazi mind. – Oxford, 2012, р. 2): «Некоторые влиятельные лица прошлого верили, что знание бессознательного может помочь сделать лучший, более демократический мир после 1945-го. Такие попытки рассмотрения нацизма с фрейдовской точки зрения или использования психоанализа в политических целях для послевоенного международного восстановления на практике имело смешанные последствия. Интересно, однако, что суть военной и послевоенной клинической и "прикладной" психоаналитической работы недостаточно оценивалась историками, что, как следствие, привело к тому, что роль, сыгранная психоаналитиками и психиатрами в войне, остается в основном незамеченной».

Был однотипный психоаналитический анализ Гитлера, сделанный в рамках Управления стратегических служб США Вальтером Лангером в 1943 г. (Лангер В. Мышление Адольфа Гитлера. – Киев, 2006). Пик пишет, что Дикс и Лангер умерли в одни годы, но до этого в семидесятые успели написать книги, отталкивающиеся от их работ по исследованию нацисткой ментальности (Pick D. Hitler, Hess and the analysts. The pursuit of the Nazi mind. – Oxford, 2012, p. 259). Кстати, Гесс как объект исследования был интересен, поскольку именно через него Карл Хаусхофер, создатель немецкой геополитики, влиял на Гитлера (см. тут). Если Гитлер говорил с массами, то Хаусхофер – с интеллектуалами.

Сходные психологические исследования велись и в период холодной войны. Алексей Ситников вспоминал разговор с Джоном Геттингером, который был заместителем Аллена Даллеса и руководил всеми работами ЦРУ по психообработке и по психологическим исследованиям, включая методики вербовки. И вот мы слышим отзвуки той же самой модели: «Он рассказал о психологических экспериментах, которые проводили американцы с русскими пленными и эмигрантами еще в 60-х. Американцам необходимо было установить, что такое для русских слова “мать”, “родина”, “деньги”, “США”, потому что если узнать, какие эмоции и ассоциации вызывают эти слова, то можно понять, как изменить эти эмоции. Испытуемым произносили ключевое слово, а потом физиологическими датчиками измеряли реакцию их организма. Изучив эти реакции подробно, можно было придумать, каким образом поменять у человека отрицательную реакцию на слово “США” – на положительную. Так разрушался социализм».

Некоторые косвенные знания о работе Джона Геттингера как психолога в ЦРУ можно почерпнуть из следующих источников (см. тут, тут, тут и тут). Это были работающие методики, к примеру, из 15 психологов ЦРУ четырнадцать не голосовали за Никсона, поскольку они были обучены детектировать ложь, а Никсон, с их точки зрения, публично всё время лгал (см. тут).

Базой для исследований также стал так называемый смоленский архив (см. тут, тут и тут). Это архив обкома партии, попавший сначала в руки немцев, а потом американцев.

Системы воздействия отрабатываются и вырабатываются всё время. Но базой всех моделей всегда является очень хорошее знание аудитории воздействия. И вряд ли когда-либо мир перейдет к другой базе.