Разработки в области информационных войн, которые начались в Авиауниверситете в Алабаме, привели к пониманию, что информационный спектр состоит из четырех элементов, каждый из которых может быть подвергнут атаке: факт — информация — знания — мудрость. Министерства культуры и образования современных государств выполняют в своих странах функцию министерства пропаганды государств тоталитарных, поскольку создают картину мира, которая может обезопасить их граждан от будущих информационных войн. Они интенсивно удерживают одну интерпретацию событий, отбрасывая все остальные на периферию.

Первые разработки в сфере информационных войн задали эту область как столкновение систем принятия решений или как битву в области принятия решений. С 1995-го по 2015-й информационные операции были расширены до следующего этапа — операций влияния. Сегодня речь уже начинает идти о поведенческих войнах [см. здесьи здесь], поскольку появился успешный опыт применения технологии подталкивания (nudge) в таких странах, как Великобритания и Франция, вызванный распространением идей книги Ричарда Талера и Кэсса Санстейна [Thaler R., Sunstein C. Nudge: Improving Decisions About Health, Wealth, and Happiness. — New York, 2009].

Министерство обороны Великобритании признает, что в будущих конфликтах кинетическая сила будет играть меньшее значение, чем социальное влияние в сфере защиты британских интересов [Global strategic trends — out to 2045. — Swindon, 2014]. То есть возникает смена идеологии ведения войны, осуществляемая через переход к некинетическим методам.

Поэтому особым вниманием британских военных пользуется книга «бихейвиористский конфликт», написанная Маккеем и Тетемом. В рецензии на эту книгу подчеркивается, что прежде чем осуществлять дислоцирование, британские военные провели исследование целевой аудитории [LePage R. Review of 'Behavioral conflict' // Journal of Military and Strategic Studies. — 2012. — Vol. 14. — I. 3-4]. Целью этого исследования было изменение поведения, которое имеет потенциал возможного негатива, а также поддержка позитивного поведения. Потери 52-й бригады в результате составили 13 человек, что в четыре раза меньше, чем в других подобных случаях.

Один из авторов книги Тетем в своей работе по стратегическим коммуникациям определяет их следующим образом: «Системная серия непрерывной и последовательной деятельности, проводимой на стратегическом, оперативном и тактическом уровнях, предоставляющая понимание целевых аудиторий, установление эффективных коммуникаций и развивающая и продвигающая идеи и мнения с помощью этих коммуникация, чтобы поддерживать определенные типы поведения».

Здесь стратегические коммуникации вообще задаются как инструментарий для изменения поведения. Сама книга «бихейвиористский конфликт» выросла из одноименной работы тех же авторов. В ней они акцентируют, что внимание должно сместиться с периферии командного мышления в его эпицентр. Они пишут: «Передача информации конкретным аудиториям, чтобы повлиять на изменения поведения в конкретных политических целях, может оказаться более решающим фактором в будущих конфликтах, чем сбрасывание бомб на цель».

Вступив в эпоху долгих войн, США пришлось пересмотреть свое понимание войны. Долгая война должна быть справедливой для населения своей страны. В ней же надо более интенсивно и системно работать с населением страны противника, как и с общественным мнением нейтральных стран. Долгая война не может быть решена чисто военным путем. Долгая война принимает формы войны холодной, поскольку становится войной идей [Ideas as weapons. Influence and perception in modern warfare. Ed. by G.J. David Jr., T.R. McKeldin III. — Washington, 2009]. Это некоторые выводы из конференций по долгим войнам.

Операции влияния сегодня в центре внимания. Перед нами более сложный вариант воздействия, поскольку он часто опирается не столько на информацию о факте, сколько на информацию о коммуникаторе, что необходимо для того, чтобы ему поверили. Как пишет, к примеру, Джеймс Форрест: «Месседжи и коммуникаторы должны восприниматься их целевыми аудиториями как достоверные и легитимные. Для влияния на наше восприятие и поведение надо заставить нас их слушать».

Хатчинсон определяетоперации влияния как применение силы с помощью инструментария мягких технологий. Как представляется, этим определением ему удалось объединить почти бесконечное число пониманий и применений термина «операции влияния».

Коллективная монография РЕНД определяет операции влияния более традиционным образом [Larson E.V. a.o. Foundation of effective influence operations. — Santa Monica, 2009]: «Операции влияния представляют собой координированное, интегрированное и синхронизированное применение национального дипломатического, информационного, военного, экономического и другого инструментария во время мира, кризиса, конфликта и постконфликта, чтобы стимулировать отношения, поведения и решения иностранной целевой аудитории в целях интересов и целей США». Здесь в одно определение удалось вместить всё, тем самым несколько теряется общее понимание. Как видим, трансформация поведения как цель всё равно вписана в определение операций влияния.

Внимание к поведению как цели меняет определенные типы характеристик и подходов по воздействию. К изменению поведения ведет более интенсивное воздействие, которое требуется для получения долговременных результатов. При этом следует вспомнить и одно из высказываний английских специалистов по мягкой силе, которые подчеркивают, что мягкая сила — это не только коммуникация.

Изменения в поведения по модели Крегина и Гервера по методам разубеждения террористов строятся на основании ряда этапов [Cragin K., Gerwehr S. Dissuading terror. Strategic influence and the struggle against terrorism. — Santa Monica, 2005]: согласие, подчинение, обращение. Первый вариант требует краткой подготовки и имеет краткую продолжительность действия, последующий — среднюю, последний — долгую подготовку, но и продолжительный результат воздействия. В первом случае «верь, во что хочешь, но делай то, что мы говорим», во втором — «делай то, что твой контекст считает необходимым», в третьем — «верь в то, что мы говорим, и действуй так же».

Акценты месседжа должны соответствовать акцентам аудитории. Так, госдепартамент подчеркивает, что свобода имеет разное значение для арабской и американской аудитории [Manheim J.B. Strategy in information and influence campaigns. — New York, 2011]. Для арабов важным понятием является честь, поэтому коммуникация должна строиться на том, что террор является бесчестным, что получит больший резонанс.

Большое число сообщений, в рамках которых живет современный человек, делает сложной проблему конкуренции за его внимание. За него борются не только информационные потоки, но и активно включены потоки развлекательные, которые специально строятся так, чтобы привлечь внимание. На историю медиа вообще можно смотреть как на историю систем управления вниманием.

Дополнительно к этому современный человек сам стал источником коммуникаций, а не только их объектом. Например, американское центральное командование Centcom отслеживает трафик социальных медиа относительно его деятельности, правда, подчеркивая, что он не влияет на принятие решений. Представитель Centcom говорит: «Мы мониторим социальные медиа и видим комменты по поводу всего, но это не означает, что это влияет на то, что Centcom делает в сфере нашей ответственности».

Сфера социальных медиа всё большее привлекает внимание военных. Британия, например, выделяет огромные деньги на анализ поведения людей в сети и возможностей по влиянию на это поведение. Как видим, в киберзащите главными темами стали отнюдь не кибертемы, а вполне четкие психо- и соционаправления: понимание онлайновых аваторов, когнитивные и бихейвиористские концепты киберактивности, новейшие техники выявления публичных впечатлений и восприятия. На это выделяется 30 миллионов фунтов: 20 в начале и 10 потом.

Доктор Тим Стивенс говорит по этому поводу: «Существует все возрастающий интерес со стороны государства к роли новых растущих технологий вроде социальных медиа и к развитию сильных психологических техник осуществления влияния» (см. также тут). Он также сказал следующее: «Кибервойна будущего будет меньше касаться атаки на электрические сети и больше атаки на разум, влияя на среду, в которой происходят политические дебаты».

Если в предыдущем случае эту работу назвали «контролем над разумом», то в другом месте ее именуют «когнитивным полем битвы», рассматривая это как создание автономного типа пропаганды.Возник новый термин «полный спектр целеполагания», который охватывает не только физическое пространства, но и социальное и когнитивное. В результате возникают задачи привлечения на свою сторону влиятельных людей, контроля каналов информации и атаке на цели, основываясь на моральных принципах, а не на военной необходимости.

Британия уже проводила анализ чувств, выраженных в социальных медиа в период волнений 2011 г. Для этого было проанализировано2,6 миллиона твитов. Это позволило, среди прочего, выделить типы участия: от активных лидеров до слушателей. Были также выделены влиятельные голоса за пределами традиционных групп интересов. Установлены главные темы, которые группы обсуждали после завершения волнений.

В анализе сначала твиты и ретвиты были разделены. Особое внимание было уделено именно ретвитам, поскольку это было доказательством, что твит был реально прочитан. Важность твитов и ретвитов была тем самым установлена.

Отдельно изучались источники наиболее частотных ретвитов. Были выделены 20 типов аккаунтов: медиа мейнстрима, медиа немейнстрима, не-медиа, блогеры. активисты, наиболее известные британские пользователи Твиттера, полиция. Исследования было направлено на определение тех из них, которые получили более 500 упоминаний

В результате появился список из 200 наиболее влиятельных сетевых людей. 40,960 ретвитов получило сообщение с аккаунта riotcleanup, 30,031 — от журналиста Guardian Поль Льюис. Кстати, есть и отдельное исследование по определению наиболее популярных людей британского твиттера.

Новости о волнениях распространились в тысячах твитов еще до того, как там вообще появились журналисты. Проктер, который возглавлял группу исследователей, пришел к выводу, что Твиттер как таковой не был решающим инструментарием. Он подчеркивает: «Политики и комментаторы быстро заклеймили социальные медиа в важной роли в инициации и организации беспорядков, призывая к закрытию таких сайтов, как Твиттер, если подобные события произойдут вновь. Однако наше исследование не нашло доказательства такой значимости в имеющемся материале, которые могут оправдать такой тип действий по отношению к Твиттеру. И наоборот, мы наши четкое доказательство того, что Твиттер является важным инструментом по мобилизации поддержки для наведения порядка после беспорядков и организации конкретных действий по наведению порядка». Кстати, к приблизительно таким же выводам приходят и исследователи Арабской весны.

Лондонская школа экономики и газета Guardian выпустили совместно целую книгу,посвященную анализу этих беспорядков. Кстати, волнения были в августе, а первые результаты исследований появились уже в декабре. В книге констатируется, что 81% опрошенных сказали, что волнения обязательно повторятся снова. 64% процента протестующих были из пяти самых бедных районов Англии и только 3% из пяти самых богатых.

Анализ больших массивов информации сегодня является весьма распространенным инструментарием. Одно из исследований такого рода начинается с утверждения, что мнение других становится важным, когда приходит время принимать решения, выбирая из нескольких альтернатив.

Талер и Санстейн назвали свое подталкивание архитектурой выбора, когда создается выбор, который автоматически ведет вас к нужному решению. При этом акцент сделан именно на понятии «автоматический», поскольку создатели теории не хотят допустить лишних раздумий у объекта воздействия.

И практически те же словами слышим от британских военных: «Как результат общественного мнения, которое у многих в мире формирует восприятие реальности, люди будут делать свой выбор. Нашим предпочтением будет то, чтобы люди сделали "правильный" выбор. В Афганистане и, возможно, в других будущих конфликтах задача подталкивания людей к этому выбору либо с помощью конструирования, либо последствий станет функцией, выполняемой военными вместе с гражданскими акторами».

Это принципиально иной взгляд на войну. И он разными путями все время пробивается в центр дискуссий. Кеннет Пейн, к примеру, вообще заговорил о коммуникативной войне [Payne K. Waging communication war — Parameters. — 2008. — Vol. 38. — N 2]. Он подчеркивает, что достоверность нарратива становится ключом к победе в ней. Поэтому сегодня военные стали писать монографии о нарративах [Neate M.C. The battle of the narrative. — Kansas, 2010 / School of advanced military studies].

Мы видим, как постепенно происходит расширение понимания информационных операций. С одной стороны, они в качестве цели видят сегодня не только информацию, но и знания. С другой, происходит изменение целей: не просто передача нужной информации, а и изменение поведения.