Все общества заняты своими циклами порождения и распространения: информации, знаний и идеала человека. СССР после 1917 г. активно занимался созданием нового человека, что потребовало новых типажей героики. После войны этот образ был дополнен военной героикой. Перестройка всей мощью партийной пропаганды разрушала эту героику, вводя вместо нее новую. Диссиденты, к примеру, сместились с позиции уголовно преследуемых и пропагандистски осуждаемых на героические. Распад СССР привел к распаду его героики и созданию новой.

Управление героикой лежит в основе социального управления. Это связано с тем, что человек идентифицирует себя с героем (литературы, кино, телевидения), перенимая через него те «кванты» поведения, которые подаются таким способом. Этому способствует максимальное «погружение» в виртуальный продукт, блокирующее читателя/зрителя от реальности. Кино или театр даже сознательно создают такую блокировку, например, отсутствием света в зале.

СССР хорошо управлял коллективным поведением, порождая бесконечный список героев. Мы все со школы знали Пашу Ангелину и Стаханова, Зою Космодемьянскую и Гастелло. А были еще и пионеры-герои для школьников, и Ленин существовал в детском и взрослом вариантах.

Антон Макаренко создал свои алгоритмы внедрения правильного поведения в «неправильных» детей. Он даже ставил вопрос в своей «Педагогической поэме», почему есть ОТК при выпуске технических изделий и нет ОТК при более сложной задаче создания человека. Мы всё еще недооцениваем опыт Макаренко, поэтому им больше занимаются на Западе, чем у нас. И это не только воспитание коллективом. Это и акцент на реальном изменении поведения, а не на изменении произносимых слов. Макаренко говорит об одном прослушанном реферате: «Я прослушал реферат и задал такой вопрос референту: “Ну, хорошо, методы прекрасные и результаты налицо. Но попытались ли вы проверить те детские слова, которые у вас приведены? Вот такой-то школьник говорит, что пограничники должны быть смелыми и что он тоже хочет быть смелым и считает, что нужно быть смелым. Проверили вы, смел он или труслив? И если при проверке окажется, что этот мальчик трус, то я имею право сомневаться в том, что в нём достаточно воспитан советский патриотизм. Я допускаю, что может быть такое положение, когда у школьника будут правильные, советские патриотические представления, но не воспитана правильная советская привычка”». Интересно, что это полностью соответствует модели информационного подхода современных британских военных, в отличие от подхода американского, поскольку у Макаренко также требуется изменение не отношения, а поведения, как и у британских военных.

СССР «ковал» этого нового человека в школе, университете, армии. Он управлял пассионарностью, вовлекая молодежь в проекты «целина» или «БАМ». При этом в таких государством инициируемых проектах достигались наилучшие результаты. Это были «майданы», управляемые властью, куда «всасывалось» пассионарное поколение.

СССР хорошо управлял коллективным поведением, но эта система дала сбой, когда возникла возможность разного рода проявлений индивидуального поведения. Булат Окуджава в автобиографической повести «Подозрительный инструмент» пишет о неудачных попытках управлять поэтом-песенником. Говоря сегодняшними словами, мир людей с гитарами был вариантом сегодняшних социальных медиа. Евтушенко, Вознесенский и другие, выступавшие на площади Маяковского, также являются примером такого рода. Это были «майданы», соцсети, которыми власть управлять не умела. Бардовская песня и стадионная поэзия — так их пришлось именовать по-новому.

Власть в принципе не умела действовать в этом формате. Выставку просто могли снести бульдозером, что более соответствовало властному инструментарию, а не повлиять на нее словом. И в этом также была заложена причина того, что СССР не смог перейти из индустриальной цивилизации в информационную.

Жертвы во имя страны, но одновременно и во имя власти имели право становиться героями. Жертвы против власти становились врагами. Если же эти жертвы получали известность, они вели к дестабилизации власти. Новочеркасский расстрел 1962 г. остается неизвестным, поэтому влияние его было минимальным. Гибель одного студента в Праге 1989 г. в момент разгона студенческих протестов, потом оказавшаяся даже неправдой, ведет к смене власти в Чехословакии. И в том, и в другом случае жертва становится символом. Она либо защищает режим, либо разрушает его.

Хрущева, вероятно, убирают, чтобы остановить процесс социальных изменений, хотя они начали тормозиться уже и при нем. «Шестидесятники» были вариантом альтернативного поведения, куда могла свернуть вся страна. Эта альтернатива была остановлена, и уже в 1968 г. на вариант такой альтернативы в Праге Брежнев ответил танками.

Сегодня Хрущева чаще трактуют как отрицательный персонаж истории. Вот, что пишет Дмитрий Косырев о его гуманитарных делах: «Гуманитарная сфера — сложная история. Кто может ответить, кто был главным идеологом при Хрущеве (после 1957 года, то есть окончательного прихода к власти)? Тишина. Вот ведь Михаила Суслова как предельно консервативного идеолога при Брежневе как-то помнят. А у Хрущева его "мозговой центр" возглавлялся абсолютно никаким человеком по имени Леонид Ильичев. Тем не менее Ильичев — это бешеная кампания против религии, это преследования Бориса Пастернака за присуждение ему Нобелевской премии, хамство по отношению к поэтам и художникам,еще это борьба со стилягами и "тунеядцами", с "частной собственностью". Экстремальный коммунизм, почти как в Китае».

Этому взгляду вторят и Петр Вайль и Александр Генис [см. Вайль П., Генис А. 60-е. Мир советского человека. — М., 2013. — С. 255]: «Неясно — в чем его конкретные достижения. Неясно — хуже или лучше стало при Хрущеве». В любом случае Хрущев оказался переходным лидером, не таким, как его предшественники.

«Нормальные герои всегда идут в обход», — потом запели в мультиках, что знаменовало приход нового типа героя, который пришел с перестройкой. Все старые герои были списаны в утиль. Система управления героикой должна была «убить» старых героев, чтобы на их место привести новых. И тут снова заработали литература, кино, телевидение, а газеты вообще достигли невиданных тиражей, на которые до этого не хватало бумаги, а тут внезапно она нашлась.

Соцреализм выступал в роли генератора правильных моделей поведения, управляя героикой и направляя ее в массы. Даже если таких героев не было в действительности, они существовали в соцреализме. Соцреализм разделил определенной границей реальное и идеальное. Но так делают если не все медиа, то многие. Соцреализм делал другое: он идеальным пытался рассказать о реальном. Но тем самым только усиливал этот разрыв.

Интересно, что мы столь же гневно не критикуем комиксы, которые также возникают в момент самого большого разрыва между реальным и идеальным в период Великой депрессии. Они компенсировали этот разрыв для массового сознания, создавая образы супергероев. Кстати, есть высказывание одного из американских теоретиков сферы пропаганды и искусства, который написал, что американская реклама и советский соцреализм одинаковы в том, что они рассказывают о мире, которого нет. И правда, соцреализм также создавал образы супергероев, только более адекватных реальности, чем американские супергерои, которыми могли быть даже пришельцы с другой планеты.

Соцреализм может быть рассмотрен также как медиакоммуникация, поскольку он обладал своими собственными коммуникативными структурами контента. Сам по себе контент не так важен, как оформление его в коммуникативные структуры, способные удерживать внимание читателя. Если бы он был так прост, как его сегодня трактуют, никто бы не читал эти книги. Никто бы не смотрел фильм «Чапаев» сорок раз, как вспоминают свидетели того времени. Если советское кино могло иметь объединение художественных и идеологических характеристик, то такое же возможно и в случае литературы. Критики могли иметь перед собой образец, под который подганялся литературный поток, но образец и реальность могут разниться.

Кстати, никто не отрицает сегодня высокого уровня, например, советской детской литературы. Юмористический пример из жизни детской литературы таков. Журнал «Веселые картинки» был единственным в Союзе, который не должен был проходить цензуру. Даже в случае смерти Брежнева редакции удалось убедить вышестоящих товарищей, что подобное сообщение о всенародной утрате не может быть под заглавием «Веселые картинки».

Можно увидеть существование разного вида эстетик в зависимости от поставленных задач. Даже пропаганда имеет свои типы эстетики, например, условно говоря, эстетика красивости и эстетика правды. Примером первого случая является организация перформанса под названием «Олимпиада» под руководством Константина Эрнста. Примером другой — организация пропагандистского освещения российско-украинского противостояния, где значимое место занимает кровь, слезы, грязь. И здесь также отличился «Первый канал», рассказав о якобы имевшем место распятии ребенка в Славянске. В эстетике красивости нельзя показать солдата без рук и ног, но в эстетике правды можно.

Каждый тип медиакоммуникаций несет и удерживает на постоянной основе свою модель мира. Исследователь поп-культуры Арнольд Блумберг стал читать в Университете Балтимора курс о фильмах студии Марвел. Его фраза, предваряющая такое чтение, весьма примечательна: «Каждое поколение имеет современную медиамифологию. служащую базой для как развлечения, так и для информирования на темы этики, моральности, вопросов расы, пола, класса и под. Несколько последних лет “Гарри Поттер” и “Властелин колец” выполняли эту роль для десятков миллионов. Когда я был моложе, это были первые серии “Звездных войн”, которые я видел в кино. Для меня эта сага, как и множество других научно-фантастических рассказов, предоставила базовое понимание героического путешествия, борьбу добра со злом, все это контексте поп-культуры».

То есть перед нами есть народная онтология мира, которая создается и удерживается разными медиакоммуникациями. Отсюда мы черпаем понимание добра и зла, правильности и неправильности.

Организация контента более важна, чем сам контент. Организация задает правила мира, которые затем заполняются конкретными примерами. Один и тот же контент может быть «препарирован» по-разному для разных медиа.

Соцреализм также удерживал свой тип мира, причем более чем обязательный для прочтения и выполнения тех правил, которые там были «закодированы». К примеру, не могло быть плохого секретаря обкома, хотя в члены партии мог пробраться и враг.

У Блумберга есть еще одно важное замечание по поводу «Хранителей Галактики» и других фильмов «Студии Марвел»: «Эти фильмы не только предоставляют упаковванные в действия развлечения, но также и основательные представления о сути героизма, большой ответственности, приходящей с большой силой, нашем желании менять свободу на безопасность и многом другом. Каждая проблема, с которой мы встречаемся сегодня, спрятана в обманчиво простой морали, заложенной героями четырехцветных книг комиксов, тянущихся с 1939 г.».

И это говорит о сильной инерционности наших представлений о мире. Более того, вполне возможно, что эта инерционность существенно снижает потенциал развития и инноваций. Соответственно, она может управляться изнутри или извне, когда развитие в определенных сегментах социосистемы может либо ускоряться, либо замедляться. Советский Союз выстраивал стены не только для людей, но и для чужих моделей мира. Пересечение с иностранцем всегда было проблемой для человека, если оно не было санкционировано соответствующими органами.

Катерина Кларк пишет о романе эпохи Сталина, что там были гомогенизированы художественный, исторический и реальный опыт, не было разницы между «есть» и «должно быть», свободные переходы от реалистического описания к идеальному видению [Clark K. The Soviet novel. History as ritual. — Chicago, 1981. — p. 40]. То есть соцреализм также был своеобразной медиакоммуникацией, отличной от других.

При этом она вспоминает модель двух времен, предложенную Мирчей Элиаде для традиционных обществ. Там есть время великое и время обыденное. В обыденном важны только те характеристики, которые иллюстрируют реализацию времени великого.

1917 год, гражданская война, биография самого Сталина относились к великому времени в прошлом. Но однотипно было великое время в будущем, которое разнилось от ситуации в сегодняшнем дне. Кстати, тут всегда закладывалась определенная компенсаторность. Сегодня надо потерпеть, чтобы завтра стало лучше жить.

Интересно, что Катерина Кларк возражает против мнения об упрощенной структуре романов соцреализма, видя в нем несколько разных уровней: «Несмотря на частые заявления западных ученых, что вся советская литература построена на клише и повторах, конечно же, далеко не каждый соцреалистический роман полностью повторяет предшествующие схемы. Все романы отличаются друг от друга, с одной стороны, макроструктурой, а с другой — микроструктурой. Если рассматривать романы с позиции частных мотивов, то они чаще всего будут носить поверхностно-журналистский характер, пропагандируя то последние советские достижения, то последние указы советского руководства. Иными словами, большая часть их основана на преходящем материале. Глубинный основополагающий сюжет романа обычно не эфемерен и не злободневен. Даже если он связан с конкретным временем и местом частной темой, в основе его лежит более высокий смысл. Проявляющие его события, очищенные от конкретики, и составляют основополагающую фабулу».

И еще о сути соцреализма: «Сердцевина его — не беспородность, не убожество, не китч, а модальная двойственность, создающая возможность для беспрепятственной переброски из реалистического дискурса в дискурс мифический или утопический. Большинство критиков хотели, чтобы в каждом отдельно взятом романе преобладал тот или иной модус, они хотели, чтобы советские романисты обязательно выбирали для изображения либо "что есть", либо "что должно быть"».

Она также ввела в понятие соцреализма не только внимание к простому человеку, но и обязательность биографического повествования, раскрывающего рост человека по канонам советскости. Биографическое повествование начинало с рабочей точки отсчета, а потом приводило героя на пост директора фабрики или генерала армии.

В советскую модель также надо обязательно добавить наличие врага, благодаря которому можно объяснить всё: и неурядицы, и успехи. Враг представляет собой такую палочку-выручалочку, которая резко усиливает системность построенного мира (о враге см. также здесь, в современной России здесь).

Каждый тип медиакоммуникации удерживает системность именно своего взгляда на мир, своей модели мира. Каждая такая онтология, в принципе, может пересекаться с другой. Но в ней всегда будет свое особое ядро, которое не будет перекодироваться в другую онтологию. В этом плане подача информации газетой не будет совпадать с подачей рассказа о тех же событиях в романе. В этом случае в романе появится эмоциональная, личностная составляющая, которая будет отсутствовать в газете.

Книги каждого периода отражают именно свое время. И, возможно, со временем соцреализм также станет интересен в этом плане, как пример того, что идеальное в нём не совпадало с реальным. Но и от фантастики или фэнтези мы тоже не требуем такого совпадения, принимая создаваемый там мир как художественную реальность, которая именно этим и захватывает наше внимание.

Кино не может уйти от визуальной опоры на историю, что порождает множество сложностей для его создателей (см. большое число примеров нарушения исторической реальности в угоду реальности политической в лекции директора информационно-аналитических программ российского Фонда исторической перспективы Александр Музафарова здесь и здесь).

Реальность вторична, когда есть сильная виртуальность, занимающая ее место в жизни. Советский Союз создал сильную виртуальность, которая живет по сегодняшний день. При этом власть не особенно церемонилась с создателями этой виртуальности. К примеру, Генриха Нейгауза арестовывают за то, что тот не эвакуировался из Москвы, что было воспринято как ожидание им прихода немцев. Кстати, в протоколе допроса, который начинается именем Пастернака, перечисляются все его знакомые.

В прошлые периоды истории существовали такие же модели правильного и неправильного поведения, подававшиеся вне существования кино и телевидения. Это христианские мученики и грешники. Вот что пишут Дмитрий Антонов и Михаил Майзульс [Антонов Д.И., Майзульс М.Р. Анатомия ада. Путеводитель по древнерусской визуальной демонологии. — М., 2014. — С. 11]: «Средневековый ад, даже если порой он кажется царством хаоса, — это прежде всего педагогическая система. Изображения преисподней — будь то на фреске, где человек, пришедший храм, разглядывает ад во всех деталях, словно на громадном телеэкране, или на книжной миниатюре с одним-единственным грешником, заключенным в черную пещеру, — это риторическое оружие, действующее через страх. Сцены загробных мук нужны не для того, чтобывнушать ужас сам по себе, — они призваны исправлять нравы и отвращать от греха, который ведет в преисподнюю, зримо явленную на фреске или миниатюре. Виды мучений приковывают взгляд человека к пути погибели, чтобы он, миновав его в воображении, покаялся и избежал его в реальности» (см. также рецензию на эту книгу).

Как оказалось, сегодня наблюдается определенное падение уровня преступности. Но одной из гипотез, объясняющих это, стал уход преступности в виртуальный мир. Так говорит, например, криминолог Яков Гилинский: «Что происходит с подростками, с молодёжью? Они ушли из нашего мира в мир интернета. В виртуальном мире они встречаются, любят друг друга… Я сейчас часто спрашиваю у студентов, рожают ли они уже в интернете. Там они решают творческие задачи и там же — убийства (игры-стрелялки), там же — взломы сайтов и банков, грабежи, кражи, мошенничество. Значительная часть преступлений, которые совершала молодёжь, ушла в мир интернета и остаётся незарегистрированной».

Советская власть была безжалостна к людям, но более благосклонна к их произведениям. И это понятно, поскольку их произведения уже работали на власть, а люди могли этому помешать своим неправильным поведением. Герои в принципе должны умирать молодыми, пока они еще не успевают «испортить» свою биографию.