Информационная война всегда носит индивидуальный характер. С одной стороны, меняются медиа, с другой — имеется иное население для воздействия. И только с третьей стороны появляется новый инструментарий в рамках самой информационной войны. Последнее является более редким вариантом, поскольку со времен Первой мировой войны, когда впервые было применено воздействие на массовую аудиторию, сходную с сегодняшним днем, болевые точки влияния на массовое сознание остаются теми же. И тогда, и сейчас наиболее сильным было порождение фактов (реальных и фальшивых) действий противоположной стороны против гражданского населения, среди которого массовое сознание выделяет стариков, женщин и детей. Распятый ребенок из «Первого канала», например, оттуда, из арсенала Первой мировой.

Информационная война должна сделать из оппонента настоящего врага, который ужасает уже самим присутствием на земле, но это может иметь и далеко идущие последствия. Проявленная вовне жесткость сразу отражается на снятии пределов допустимого внутри страны.

Александр Белоусов увидел этот переход для российской действительности: «Специфика российского устройства такова, что моральное оправдание жестокости к врагам интровертируется во внутреннюю общественную жизнь, а потому насилие в отношении любого, кто может быть квалифицирован как "враг", — либерал, журналист, белоленточник, депутат, предатель — получает общественное оправдание и даже поощрение. Вероятно, читатели и сами не раз сталкивались с этим явлением на просторах социальных сетей, где призывы к физическому воздействию на врагов России звучат непрерывно».

Он также приводит аргументы в пользу того, что в ситуации апатии, которая наступает после интенсивной пропаганды, власть снова оказывается в выигрыше. Об этом говорит такое его наблюдение: «Бенефициаром общественной апатии, кстати, является не только государство, но и любой другой субъект, который сумеет понять в текущий момент, что общественный механизм сопротивления сломлен и можно проводить непопулярные решения, ранее невозможные или труднореализуемые. Например, застройщики всех мастей на этом фоне могут беспрепятственно вырубать любые парковые массивы, что и наблюдается в отдельных миллионниках. Защита Химкинского леса в той бескомпромиссной форме, в которой она велась 7 лет назад, в наши дни невозможна — она просто не получит нужного отклика в обществе».

В мире существует закон, что войны надо заканчивать как можно раньше, поскольку первые недели пацифисты молчат. Зато в длинной войне они могут заговорить на полную мощь. И это также говорит о разных требованиях к контенту пропаганды. Если в первый период акцент скорее делается на ужасности врага, то во втором следует говорить о справедливости этой войны.

Россия убедилась в правильности выбора основного канала для пропагандистского воздействия на свое население — телевидение. Известный исследователь интернета Клей Ширки сравнил воздействие телевидения с джином в 1720-х годах в Лондоне. Джин тогда и, вероятно, телевидение сегодня помогают населению бороться с напряжением реальности. Сюда следует добавить и то, что телевидение представляет собой не только инструментарий по заполнению рассказами свободного времени (по аналогии с первобытными охотниками, сидящими у костра), но и дает более четкую картину мира, отсекая ненужные подробности, которые в нее не укладываются, чего не делают джин/водка.

Если в ХХ веке объем потребления телепродукции ежегодно увеличивался, то сейчас для молодого поколения он впервые стал уменьшаться. Это говорит о том, что в будущем государствам придется размещать свою базу пропаганды не в телепродукции.

Кстати, Ширки считает, что человечество могло бы лучше использовать свой коллективный интеллект, чем смотрение телепрограмм. Например, на Википедию было потрачено 100 миллионов часов интеллектуального времени. Если же перевести часы телесмотрения за год в США, то можно было создать 2000 википедий.

Правда, при этом он забывает о своем же применении принципа Парето к интернету. Этот принцип еще именуется 80/20 (см. о нем тут). Парето в свое время обнаружил, что 80% земли в Италии принадлежит 20% семей. И такое распределение присутствует везде. Соответственно, в интернете 20% пользователей создают 80% контента. Отсюда следует, что большая часть лежащих у телевизора просто не способна создавать нужный контент.

Главной новинкой этой информационной войны стала работа с виртуальными объектами. Всё, что было самым центральным в ней, на самом деле было виртуальным в плане того, что отношение к реальности там как бы отсутствовало или было абсолютно другим. Нет явной реальности в таких пропагандистских объектах:

- «Новороссия», хотя бы потому, что исторически Донецка и Луганска там никогда не было,

- «вежливые люди», потому, что человек с автоматом в руках с трудом может пониматься как вежливый, поскольку его слушают и без лишних слов,

- «народный мэр», «народный губернатор», которые становились такими на площади, то есть юридически таковыми не были,

- проведение выборов с автоматчиками за спиной вряд ли укладывается в понятие «выборов», кстати, как выяснилось уже постфактум, крымский «Беркут» был вовсе не крымским и не «Беркутом».

Всё это представляется движением из одной определенности в противоположную, нужную пропагандисту. Но получатель такой информации успевает забыть об этой трансформации, поскольку старые/новые символы оказываются настолько перегруженными эмоционально, что его рациональная составляющая не имеет возможности включиться (Westen D. The political brain. The role of emotion in deciding the fate of nation. — New York, 2008).

Условный пример такого преобразования, которого в действительности не было, но он кажется мне удобным для разъяснения как раз потому, что его не было в реальности. Это как «автоматную очередь» назвать «фейерверком», тогда захват здания можно описывать как то, что там просто «были фейерверки по случаю победы».

Всё это новые типы виртуальностей, которые ранее не работали. Но были также старые виртуальности, под которые были подведены новые объекты. Это «фашисты», «бандеровцы», «хунта», «каратели». Здесь под старые и, кстати, строго фиксированные в своем употреблении символы (знаки) были подведены совершенно иные объекты. Вот «неонацисты», наоборот, использовались по отношению к объектам сегодняшнего дня.

Украина тоже использовала подобные слова — «боевики» и «террористы». Но здесь виртуальность хотя бы частично обоснована, поскольку регулярных военных формирований официального с той стороны не было.

Виртуализацию конфликта можно объяснить и тем, что главные игроки оказались также из области псевдореальности. Это Гиркин-Стрелков, реконструктор, который сейчас выпускает вообще книгу сказок. Это пиарщики Бородай и Баширов. Это фантаст Березин. Дмитрий Быков написал о войне между Украиной и Россией, которая первоначально возникла на страницах фантастической литературы (см. также тут). Этот аспект появился и в американской печати (см. тут и тут).

Массовое сознание часто не может различить реальное и виртуальное. Но плохо, когда этому начинают подыгрывать политики, пытающиеся таким образом решить свои собственные проблемы. И здесь, конечно, необходимы конструкторы и реконструкторы, которые в состоянии заполнить пустоты своих фантазий.

Александр Евсеев пишет об этом так: «Эти люди играют в советское величие, однако уже не имеют той военной мощи и экономического потенциала, который был у СССР. Вместо них — Свободное Место. Создавая в своем воображении целостный образ предмета или мира, они "обрубают", "выпрямляют", дополняют и упрощают в своем воображении действительные связи между вещами. А это не может не вести к созданию в их сознании фантастического представления о предметах суждения, включая, разумеется, ситуацию в Украине, о которой они, как правило, имеют весьма смутное представление. В итоге интеллектуальные пустоты заполняются "чудовищами разума" — всевозможными мифами о бандеровцах, о необходимости спасать русскоязычное население и т. д. Все это еще больше усугубляет существующие проблемы и разногласия, делает невозможным поиск взаимоприемлемых решений и компромиссных развязок».

Виртуальность потребовала восполнения своими символами и своей историей. Как пишет Станислав Кметь: «У Новороссии не существует ни исторической столицы, ни исторических границ. Каждый очерчивает ее абстрактную территорию на свое усмотрение, в зависимости от политической конъюнктуры и собственной фантазии». Пришлось придумать и флаг, и другие символы.

Пришлось придумать врагов и друзей. Врагов — чтобы было с кем воевать, а друзей — чтобы было кого просить о помощи. В результате принципиально хаотическая система мира стала обретать более точные очертания. И, как оказалось, именно этого ждало от них массовое сознание.

Рейтинг Путина внутри России стал рейтингом правильности картины мира, которую он создает с точки зрения населения России. Это не сама реальность, а картина реальности.

И хотя социологи часто говорят, что они теперь измеряют не общественное мнение, а результат работы массмедиа (одним из последних на эту тему высказался Георгий Сатаров), нам представляется, что более верным объяснением является возврат на контуры советской картины мира, в которой был четкий враг, и он определял очень многое в построении и политики, и экономики советского человека, будучи в определенной степени удачным элементом этой картины мира.

Мы в глубине своей люди перед телеэкраном, которые любят сериалы как за то, что они бесконечны, так и за то, что они объясняют нам мир. Поэтому зрителей включили в сериал «СССР — перестройка — немного СССР/немного перестройки», поскольку ничего другого пока не удалось построить. Есть соответствущий закон социосистем: они, как правило, стараются вернуться в исходное состояние. Это называется законом маятника. Предотвратить это могут только шоки. Так пишет Наоми Клейн о шествии по многим странам либерального капитализма, который базировался именно на шоковой терапии (Klein N. The shock doctrine, The rise of disaster capitalism. — New York, 2007).

Виртуальность всегда присутствовала в составе религии и идеологии, национализма и патриотизма. Это норма человеческой жизни. Опасной виртуальность становится тогда, когда она сходит со страниц книг и попадает в руки человека с ружьем. А он и без книг знает, что ему делать.