Волна беженцев в Германии поставила много вызовов перед немецкими журналистами. Не зная ситуацию изнутри, можно было бы предположить, что главный из них — как корректно освещать мигрантов, избегать языка вражды или разжигания негативного отношения к беженцам. Но оказывается, с сентября 2015 года — когда Германия открыла границы для беженцев — проблема была иной: немецкие СМИ чересчур позитивно освещали происходящее и не интересовались у государства, готово ли оно принять такое количество прибывших.

Об этом рассказала Джемма Перцген (Gemma Pörzgen), журналистка-фрилансер из Берлина, во время тренинга для региональных журналистов в Киеве, организованного ОО «Детектор медиа». Джемма демонстрирует видеосюжет, на котором видно, как в немецкие города прибывают поезда с мигрантами и люди радостно их встречают, аплодируя. «Был период, когда на всех каналах можно было увидеть ту же самую картинку — радостное приветствие беженцев, ничего другого не показывали, — рассказывает Джемма. — Позднее, кстати, многие мигранты, которые уже давно в Германии, говорили: когда мы приехали сюда, нам было настолько тяжело — почему же вы нас не встречали аплодисментами?»

По словам Джеммы, освещение беженцев превратилось в симбиоз оптимистических заявлений политиков и такой же позитивной кампании в медиа. Ангела Меркель сказала: «Мы справимся!» — и большинство СМИ подхватили этот месседж, не поставив вопрос: а как мы, собственно, справимся? Готова ли наша социальная сфера к этому?

Беженцы стали доминирующей темой в медиа, оттеснив все остальные. «В 2015 году преобладал позитивный дискурс, казалось, что все приехавшие мигранты — это непременно “врачи из Дамаска”», — говорит Джемма. Отрезвляющим моментом стали события в Кельне в новогоднюю ночь — тогда произошли массовые нападения на женщин, многие из которых совершили люди арабской национальности. После этого началась дискуссия о том, выполняли ли СМИ свою функцию критики и контроля, а также об этических вопросах — когда уместно называть национальность человека, совершившего преступление.

«Далее в СМИ можно было увидеть два крайних подхода: первый представлял беженцев как нескончаемый поток, например, как на этом фото, — поток, который является угрозой, и его нужно остановить. Второй, — что Германия настолько процветающая страна, что обязательно справится с любым количеством беженцев», — говорит Джемма.

Парадоксом было то, что несмотря на огромное внимание к беженцам в прессе, как таковой их голос был представлен слабо: согласно соцопросам, которые проводились, получалось, что у граждан нету конкретной картины, почему эти люди здесь, какие у них планы. Позднее ситуация частично исправилась: появились колонки в прессе, авторами которых были журналисты-беженцы, они более подробно описывали ситуацию в своей стране, также появились новые телеформаты и рубрики, где журналисты постоянно включали беседы с мигрантами.

«Есть привычка в наших СМИ — освещать иностранные события только в том случае, если событие как-то влияет на наша страну. Но это тупик. Оказалось, что аудитория очень мало знает о событиях в Сирии, о том, почему люди покидают свой дом, и когда начался этот так называемый кризис беженцев, люди не понимали его причин», — поясняет Джемма.

Джемма Перцген сейчас работает журналистом-фрилансером в Берлине, специализируется на внешней политике, Восточной Европе. Она выросла в Москве, работала иностранным корреспондентом немецких СМИ в Белграде, Израиле. Джемма также является соосновательницей и членом совета директоров немецкого офиса «Репортеров без границ», автор отчета «Репортеров» 2016 года по Украине Facing reality after the Euromaidan («Лицом к реальности после Евромайдана»).

Джемма подтвердила, что сейчас в немецких СМИ достаточно проблем: например, фейки или обвинения со стороны праворадикальных групп в «лживости прессы» (Lügenpresse). О некоторых из них в интервью MediaSapiens уже рассказывала коллега Джеммы, Аннет Ляйтерер, главный редактор тележурнала ZAPP — das Medienmagazin. С Джеммой мы поговорили о том, насколько велико влияние пропаганды в Германии, как восстанавливать доверие к медиа, а также о сложностях составления Индекса свободы прессы «Репортеров без границ».

«Происки российской пропаганды в Германии

преувеличены»

Джемма, в первую очередь хочу спросить, какое место сейчас занимают украинские события в немецких СМИ. После обострения военных действий на Донбассе, в частности в Авдеевке, я читала статью в The New York Times, где происходящее у нас было названо «единственная реальная война в Европе». А немецкие СМИ как преподносят события в Украине?

Именно так не называли, но есть журналисты, которые долго занимаются этим конфликтом, и они, конечно, пишут, что это именно война в Европе. Их возмущает, что так мало внимания уделяется ей. Проблема в том, что война в Украине очень забытая: есть другие темы, которые сейчас на первом плане, а Украина — на втором, третьем или четвертом месте. Проблема, что очень мало журналистов в самом Киеве. Здесь только несколько журналистов-фрилансеров. Большинство постоянных корреспондентов сидят в других местах: в Москве, Вене или Варшаве, где тоже много чего случается. Многим фрилансерам, которые занимаются Украиной уже на протяжении двух лет, сейчас трудно продавать свои статьи.

Во время тренинга вы говорили, что одна из ловушек, в которую попали немецкие СМИ, — освещать международные события только если они непосредственно касаются Германии. Потому и вышло, что до кризиса беженцев мало кто знал, что вообще происходит в Сирии, и позднее гражданам было сложно в полной мере понимать эти события. Как считаете, почему события в Украине могут быть важными для немецких граждан?

С Украиной тоже была такая ситуация, еще до Евромайдана — СМИ мало рассказывали о процессе переговоров касательно соглашения об ассоциации между Украиной и ЕС, о проблемах в Украине. Потому когда Янукович вдруг сказал «нет» — это был шок и непонимание, потом начали разбираться, что происходит там. Вообще, нужен информационный повод, чтобы писать. В Германии он, конечно, есть, потому что есть Минск, где Меркель играет большую роль. Я думаю, Германия — та страна, которая должна заниматься своим соседством, а СМИ — также уделять этому внимание.

Мне жаль, что публикации об Украине всегда концентрируются на конфликте. Если есть больше корреспондентов, то вы ведь можете описывать не только конфликт, а ежедневную жизнь, рассказывать об интересных людях, культуре. Когда я была спецкором в разных странах, я старалась писать во все рубрики — экономика, спорт в том числе — только тогда картина страны может сложиться.

Насколько ощущается влияние российской пропаганды в Германии?

Об этом очень спорят: есть те, кто считает, что она очень сильна, и боятся, что во время избирательной кампании (осенью 2017 года в Германии состоятся парламентские выборы. — MS) пропаганда может сыграть большую роль. Я лично в это не очень верю. Можно посмотреть на российские СМИ, которые у нас есть, например, RT Deutsch — сейчас они только в интернете. Раньше вещание было чаще — были передачи каждый день, сейчас раз в неделю. Уже, в принципе, всем понятно, кто они есть, и серьезные люди не пойдут давать им интервью.

А если говорить не о российских СМИ, а о немецких, которые могут занимать пророссийскую позицию?

Не думаю, что такие есть. Просто есть СМИ, которые показывают разные взгляды на конфликт в Украине.

Известная ситуация с Лизой (речь идет об истории якобы изнасилования российской девочки Лизы беженцами — такой сюжет в январе 2016 года вышел в эфире Первого канала, позднее история оказалось вымышленной, но ее подхватили российские СМИ и некоторые немецкие. — MS) — многие считают, что это был тот момент, когда у всех открылись глаза, насколько у нас сильна российская пропаганда. Тогда выступал министр иностранных дел России Владимир Лавров с заявлениями, потом эту тему активно освещали российские журналисты и некоторые наши скандальные, которые считали, что это чрезвычайно резонансная тема, и они должны ею заняться. Мне кажется, это скорее типичный механизм, связанный с некачественными СМИ, которые занимаются несерьезной журналистикой. Я не думаю, что дело было в большом влиянии пропаганды, но многие немцы так думали.

Недавно в газете Süddeutscher Zeitung была статья: Федеральная разведывательная служба (BND) делала исследование о том, насколько влиятельна российская пропаганда в Германии. В результате BND объявили, что не будут его публиковать, поскольку не нашли доказательств о большой роли пропаганды. Это не значит, что ее нет — может, пропагандисты настолько хорошо работают, что просто не удалось найти доказательства. Конечно, у России есть интерес влиять на картину мира в России, Германии. Так, немецкий Russia Today стремится показать такую Германию, которой на самом деле нет: показывают негатив насчет беженцев, и это может пугать людей. Но тем не менее, я считаю, что происки пропаганды преувеличены.

«Нам в журналистике не хватает культуры ошибок»

Снизилось ли, на ваш взгляд, доверие к СМИ в Германии в последнее время?

У нас очень разные результаты опросов на эту тему. Тележурнал Zapp делали опрос, когда начался так называемый украинский кризис, и тогда получилось, что доверие снижается. А недавно делали опрос, и наоборот, вышло, что доверие на нормальном уровне. Я сама не очень люблю все эти опросы, потому что всегда зависит, как вы спрашиваете. Когда общаюсь с людьми как журналист, у меня в последнее время есть ощущение, что все-таки есть недоверие, которое часто исходит из того, что люди мало понимают, как работают СМИ. Я думаю, что во время диджитализации очень важно объяснять и в школах, и позднее взрослым, как работают СМИ. Потому что сейчас сами граждане являются частью СМИ — сами создают контент, но мало знают о нем. Журналисты, думаю, тоже чувствуют такую потребность. К примеру, недавно были опубликованы несколько хороших статей, когда кто-то подает не только факты, а объясняет, как эта новость, условно говоря, появилась на свет.

То есть показать путь получения факта?

Да, это дает больше доверия. Так как недоверие часто возникает из-за того, что люди не понимают, что происходит в медиа. И часто это те люди, которые не читают хорошую газету, не смотрят постоянно хороший выпуск новостей, не читают много книг — это как раз те люди, с которыми надо говорить.

Знаю, что одна из проблем для СМИ — распространение лозунга «лживая пресса» (Lügenpresse), обвинения при этом исходят в первую очередь от праворадикальных групп, в частности PEGIDA, которые заявляют, что медиа неправдиво освещают ситуацию с мигрантами. Есть ли дискуссия о том, как объяснять людям, где действительно манипуляции в прессе или ложь, а где — это несправедливые обвинения?

Да, это слово существовало во время нацистов, и его цель — разрушить доверие к СМИ. Это плакатное слово, которое очень легко становится популярным. Есть даже дискуссия, должны ли мы как журналисты употреблять его. Потому что если вы называете что-то — значит, уже считаете это явлением. Хотя на самом деле этого явления не существует. Ведь мы, журналисты, на самом деле не распространяем ложь. Но мы можем делать ошибки. Недавно у нас был случай, когда многие издания ошиблись. Речь идет о заседании Конституционного суда, на котором должны были огласить решение, запрещать или нет праворадикальную Национал-демократическую партию Германии. Суд отклонил иск о запрете, но согласно процедуре, вначале судья зачитал текст иска — и многие журналисты, кто не знаком с процедурой, подумали, что это и есть решение. Они сразу же распространили информацию, что партия запрещена. Потом на сайтах быстро появилось исправление и пояснение ошибки. Это было очень правильно, важно объяснить нашей публике. Сейчас у нас многие журналисты стали говорить, что нам не хватает культуры ошибок.

Есть ли площадки для обсуждения журналистской работы?

Если говорить о СМИ, то это в первую очередь упомянутая программа Zapp на телевидении. Есть рубрики о СМИ в газетах, которые освещают медийные проблемы каждый день — пишут о СМИ не только в Германии, но и в других странах. Когда появилась известная фотография утонувшего сирийского мальчика, были материалы о том, кто фотограф, как она попала в Фейсбук, было интервью с отцом мальчика.

Есть специальные журналы для журналистов, например, «Журналист», журнал одного профсоюза. Есть большие конференции — например, ежегодно в Гамбурге проходит конференция организации Netzwerk Recherche, на ней обсуждаются самые острые медийные темы за год.

Учитывая большое количество публикаций о беженцах, были ли случаи языка вражды в СМИ?

У нас в СМИ нету hate speech, журналисты не употребляют его. Но есть проблема в том, что под публикациями в интернете появляются комментарии — и там как раз часто есть hate speech. Редакция занимается модерацией такой дискуссии, часто могут спрашивать мнения других — есть там hate speech или нет, снимать комментарий или нет. Возможно, нечто похожее на язык вражды появляется в региональных газетах, небольших изданиях. Но надо сказать, что иногда люди по-разному оценивают одно и то же высказывание. Например, после освещения событий в Кельне некоторые говорили, что неправильно указывать — «северноафриканские люди» — мол, это расизм. Другие говорили, что это официальный термин, действительно, название тех людей, которых мы там видели. Я бы не сказала, что это hate speech.

У нас, кстати, было очень интересное явление, которое отличается от Англии: даже наша главная бульварная газета Bild фактически выступила за беженцев. А ведь если бы они выступали против, думаю, тираж мог бы подняться.

А как вы считаете, почему так? Почему желтая пресса, что, наверное, было бы более понятно для этого рода изданий, не принялась негативно освещать мигрантов?

Есть разные объяснения, одно из них — личное. Например, главный редактор Bild Джулиан Рейчелт (Julian Reichelt) рассказывал, что предыдущий главред Кай Дайкмен (Kai Diekmann) во время начала волны мигрантов сам был в отпуске в Греции, как раз когда туда приезжали беженцы. Он сам видел эту беду и решил, что надо помогать, даже одну семью взял себе домой. Потому ясно, что такой человек имеет другое представление, как журналисту освещать такие темы.

«Я всегда старалась не быть с политиком на “ты”»

Можете рассказать, как немецкие СМИ освещали избирательную кампанию в Соединенных Штатах? И теперь — нового президента?

В зависимости от того, какие СМИ. Есть медиа, которые хорошо описывали происходящее, в первую очередь это те, которые имеют корреспондентов в Вашингтоне. Например, Süddeutsche Zeitung имеет там корреспондента и около шести фрилансеров. А Frankfurter Allgemeine Zeitung — одного, и уже понятно, кто сможет дать больше информации. Меня удивило, что большинство все-таки писали, что Трамп не выиграет — просто описывали, какой он странный чудак.

Потому для большинства людей был сюрприз, что выиграл. И это показывает, что журналистика фрилансеров в Вашингтоне очень особенная — они много сидят в своем офисе, описывают то, что дает американская пресса, но у них есть проблема с доступом к другой информации. Они мало ездят по стране и слишком долго находились в Вашингтоне — а там около 90 % жителей против Трампа. Таким образом, журналисты находятся в информационном пузыре — они не видят другой Америки, провинции.

Кроме того, у нас есть традиция представлять США в розовом цвете. Потому что Западная Германия была очень благодарна после Второй мировой войны за то, что была поддержка и помощь из США. Это позитивное отношение передается через поколения. И для многих журналистов сейчас, конечно, наступил кризис — потому что нужно задавать вопросы, а может быть, и раньше демократия не была такой розовой? Сейчас больше описывают не только Трампа, но и страну — что пошло не так, почему выбрали этого человека.

Есть ли проблема, что журналисты топовых СМИ чересчур тесно общаются с политиками?

Да, одна каша, так сказать. Есть такой феномен, обобщать, конечно, нельзя, есть разные журналисты. Но действительно, имеют место странные явления — я даже слышала от коллег, что они могут с политиками стоять на кухне и готовить. Я всегда старалась с политиком не быть на «ты». Я понимаю, что это достаточно сложно, если человек корреспондент в столице, работает в Берлине, хорошо всех знает. Но нужна дистанция.

Есть ли тенденция, что журналисты становятся политиками?

Есть, к сожалению. Например, спикер Меркель Штеффен Зайберт в прошлом — ведущий новостей на телеканале ZDF. И интересно, что он там оставил себе это место. Это неправильно, на мой взгляд, — неужели он имеет намерение, уйдя с поста спикера, снова вернуться в журналистику? Раньше думали, что нельзя так, сейчас многое меняется. Например, главный директор Bayerischer Rundfunk (баварское телевидение и радио) в свое время был спикером Меркель. Некоторые говорят, что так судить нельзя, ведь конкретный человек может быть такой личностью, которая может вернуться в независимую журналистику, но я сомневаюсь.

Насколько профессия журналиста самодостаточна? У нас часто журналистика рассматривается как какой-то переходный этап перед политикой и пиаром. В Германии, мне кажется, журналистика все-таки престижная сфера деятельности?

Ситуация с журналистами довольно тяжелая, многие теряют рабочие места, у многих небольшая зарплата. Не скажу, конечно, что бедно живут — это всегда зависит от того, с кем сравнить. Но не живут в тех обстоятельствах, как 20 лет тому назад. Многие меняют профессию — идут скорее в пиар, в спикеры. Очень хорошие коллеги ушли туда, на другую сторону, к сожалению. Я все-таки продолжаю считать, что это именно та сторона. Иногда некоторые журналисты говорят о спикерах и пиарщиках — «мы с коллегой…». Я говорю, вообще, нет, мы не коллеги :)

Об Индексе свободы прессы «Репортеров без границ»

Вы представляете немецкий офис «Репортеров без границ» — насколько у вас большая команда?

Немецкий офис самый сильный после французского. Мы начали больше двадцать лет назад и довольно самостоятельны. У нас больше тысячи членов, от которых мы получаем дотации. У нас больше ресурсов профессионально заниматься темами. Поскольку, например, в Австрии или Швеции только один человек работает — и это вся секция, у нас же большой офис — десять человек, которые каждый день там работают.

При составлении Индекса свободы прессы «Репортеров» как вы выбираете местных экспертов? Насколько я знаю, методология предусматривает две составляющих — качественную (опрос экспертов) и фиксацию атак против журналистов. Как здесь постараться избежать субъективности?

Самый лучший подход был бы, если бы у нас была исследовательская работа и университет, который сказал бы, что мы этим займемся — разработаем, сделаем индекс и так далее. Сейчас это делает офис в Париже — они посылают анкеты, запросы журналистам в СМИ, партнерские организации в конкретных странах. Потом сравниваем с той информацией, которая у нас есть. И потом делаем так называемый ranking, рейтинг. Проблема рейтинга в том, что иногда получается, что одна страна становится настолько хуже, например, Турция сейчас, что создается впечатление, что другие как будто идут наверх. Такая страна как Узбекистан поднялась в рейтинге потому, что другие пошли вниз. И это, конечно, не означает, что ситуация в Узбекистане на самом деле улучшилась.

Но рейтинги важны для различных NGO, потому что для них это инструмент, который упоминается в разных статьях. Я думаю, что рейтинги показательны в сравнении друг с другом. Например, есть интересные параллели с Transparency International: там, где коррупции больше, там и свободы прессы поменьше. Я знаю, что есть много критики в наш адрес или в адрес Freedom House, но я думаю, что эти рейтинги все же помогают увидеть какие-то тенденции.

Германия, согласно Индексу свободы прессы 2016, находится на 16-м месте (в 2015 году была на 12-м). Какие-то факторы повлияли на снижение рейтинга?

В Германии были некоторые новые явления, например, нападения на журналистов — с одной стороны, они случались всегда, но в прошлом году мы решили, что надо, как и в других странах, тщательно фиксировать: получилось около сорока нападений в 2015 году. Потому что у нас есть PEGIDA, неонацисты и исламисты, на их митингах целенаправленно нападали на журналистов. На демонстрации Pegida журналисты в принципе стали отказываться идти без полиции. Кроме нападений, есть еще другие явления — например, приняли закон, который дает право полиции получать данные с телефонов. И не во всех землях Германии работают законы про доступ к информации. Это тоже повлияло на место в рейтинге.