Новый главный редактор российского Esquire Дмитрий Голубовский в журнале работает почти с 2005 года. За это время Esquire стал не просто качественным глянцем, а ввёл моду на критику власти. При этом журнал не терялся среди других оппозиционно настроенных российских СМИ, так как умел критиковать очень колко и язвительно.

Мы решили поговорить с Дмитрием Голубовским о том, как же выживают в России либеральные СМИ. Связываемся с ним по Skype около полуночи по Москве.

Это у вас каждый день так поздно день рабочий заканчивается?

Нет, это в основном из-за детей, не из-за журнала. В журнале обычно три недели расслабленного режима, а потом за одну неделю быстро-быстро всё доделываем.

Как происходит планирование расследований и других больших материалов? На сколько времени наперёд?

Обычно после очередной сдачи у нас редколлегия. Раньше собирались чаще, а сейчас у нас пару редколлегий на номер. Собираемся все вместе – редакторы, арт-дирекция, отдел фэшна, – и выбираем темы.

За кем обычно последнее слово в выборе темы для статьи?

Последнее слово – это чаще всего какой-то консенсус на редколлегии. Если кому-то одному тема очень нравится, никто не будет мешать её сделать, но чаще всего решаем все вместе. Откуда берутся темы? Из жизни, конечно: смотрим интернет, читаем газеты, журналы, когда что-то цепляет, начинаем думать, как это повернуть немного иначе, чем обычно про это рассказывают.

Как часто ищете темы в социальных сетях?

Довольно редко. В основном все-таки мы сами что-то наблюдаем и потом либо сами делаем, либо поручаем кому-то из авторов, которые с нами традиционно работают. Но можем привлекать и других – в частности, блогеров. Например, есть такой фотограф Дима Марков. Он волонтёр, который уже несколько лет живёт в Псковской области, где работает с детьми из интернатов и ведёт параллельно блог, куда выкладывает фотографии детей. Я пару лет читал этот блог, а потом связался с ним, и он сделал для нас совершенно замечательную историю про подростков, с которыми он работал. Это пример того, как человек нашелся через ЖЖ. При том он известен и за рамками ЖЖ: до нас публиковался и в российских журналах, и в западных.

Насколько для вас важно наличие журналистского образования?

Мне кажется, наличие журналистского образования абсолютно не принципиально. Это зависит, конечно, от задач. Среди наших редакторов я могу вспомнить, кажется, двух человек за всю историю журнала, у которых есть журналистское образование. Среди авторов побольше людей, которые закончили журфак. Но это условие не обязательное, а чаще всего идущее во вред. Например, журфак МГУ... Там есть очень хорошие люди, но их меньшинство. А большинство, например, не очень хорошо учатся работать с фактами. Человек, получивший естественнонаучное, а иногда даже и гуманитарное образование, может легко перенести свое понимание научного метода на журналистику: на проверку фактов, гипотез... Вот у меня самого, например, историческое образование, а сейчас у нас в штате не работает ни одного человека с журналистским образованием.

Дмитрий Голубовский / Фото Павла Самохвалова

Как вы пришли в журналистику с историческим образованием?

Со второго курса я работал в «Коммерсанте». А после этого меня позвал в Esquire мой друг Филипп Дзядко, с которым мы вместе учились в университете. Это было где-то через полгода после выхода первого номера Esquire.

Помните свой первый материал для Esquire?

Я помню пробный материал, с которым устраивался на работу. Это была статья про 9-ю роту. Еще до выхода одноимённого фильма Бондарчука мы связались с людьми, которые служили в 9-й роте и были прототипами героев фильма.

В чём главное отличие раннего Esquire от нынешнего?

Тогда, мне кажется, было больше легкомысленности. При этом старались больше придумывать каких-то нестандартных подходов к стандартным темам – существовало довольно большое количество обязательных рубрик, которых сейчас нет и в помине. К примеру, была рубрика «Еда», в которой никогда не появились бы рецепты, или рубрика «Музыка», где мы печатали не рецензии на диски или обзоры концертов, а где кто-то рассказывал про дирижерскую палочку или приводил 10 простых способов полюбить балет. Но чем дальше, тем больше было понятно, что можно 10 раз пошутить на тему рубрики «Еда» или в рубрике «Книги» рассказать про книжных червей. Но потом это перестает быть смешно. Как-то постепенно дежурные рубрики стали отваливаться, оставались только дежурные жанры, которые были просто способом про что-то рассказать, но не задавали сами тему. Всё остальное – это нерегулярные вещи, которые каждый раз придумываются по-новому.

Расскажите о кухне приготовления этих нерегулярных вещей.

Могу на конкретных примерах. Сидим мы все вместе, читаем Газету.Ру, newsru.com, lentu.ru, ЖЖ, Facebook, какие-то западные сайты, ищем темы. И вот попался нам, к примеру, сайт zimbabwesituation.com, на котором агрегируются заголовки новостей о Зимбабве. Там огромный архив года за четыре, и на каждый месяц сотни заголовков, но если их более или менее художественно отобрать, то получается вполне чудовищная, абсурдная картина жизни в этой прекрасной стране.

А один из главных парадоксальных успехов недавнего времени был связан с предвыборным номером. Там помимо Алексея Навального на обложке был большой материал Сергея Шпилькина. Будучи физиком по образованию, он лет пять занимается статистическим мониторингом выборов. Строит всякие графики, по которым видно, как эти выборы фальсифицируются. Мы его попросили для нас сделать серию таких графиков. И этот материал выстрелил. Мы его повесили на сайт за несколько дней до голосования, а уже с 5 декабря материал начали читать с какой-то бешеной силой – больше, чем 250 тысяч просмотров, тысячи лайков на Facebook и рекомендаций «Вконтакте». Это тоже такой простой путь, когда есть человек, с которым можно пообщаться, которого можно о чём-то расспросить и сделать интересный материал.

В тему выборов. Вспоминаю текст в 70-м номере о демократии выбора. Этот материал был перепечатан или вы договаривались сами?

Да, это я брал интервью. Был небольшой текст в журнале New Scientist, маленькая колонка о таком человеке, Оливье Ледуа, швейцарском экономисте, у которого есть идея «демократии выбора». Мы с ним просто списались, и я у него взял совершенно традиционное интервью. Это вообще часть темы альтернативных способов государственного устройства, которая мне, например, очень интересна. У нас про это было несколько текстов, начиная с интервью Патри Фридмана, внука выдающегося экономиста Милтона Фридмана, одного из главных либертарианских идеологов. Так вот, Патри Фридман был сначала программистом Google, а потом стал директором Института систединга – он теперь развивает идею микрогосударств, которые могли бы плавать по морям, не подчинялись юрисдикции ни одного из существующих государств. Там совершенно свободно и по своим собственным законам могли бы жить люди, объединённые по самым разным принципам. Такая морская утопия. А если что-то не нравится, ты просто отчаливаешь от одного государства и ищешь следующее. За такими темами мы следим, и если появляется что-то интересное, стараемся сразу готовить материал.

Есть люди, с которыми мы работаем более-менее постоянно. Например, нижегородский правозащитник Игорь Каляпин, глава Комитета против пыток. С ним было два или три материала. Один из них про деятельность этого комитета вообще, другой – про то, что они делают в Чечне, «Кавказские борзые». Довольно известная получилась статья. Некоторые даже умудрились связать с её публикацией уход Филиппа Бахтина с поста главного редактора Esquire, хотя никакой связи не было.

Была ли какая-то реакция со стороны милиции на статью «Кавказские борзые»?

Официальной реакции не было. Но воспринимать эту статью как заявление в прокуратуру было довольно бессмысленно, потому что по всем делам, которые там описывались, уже шли разбирательства. Была реакция в основном интернет-общественности.

В тему правозащитников. Вы верите, что будут помилованы те осуждённые, которые были в списке, недавно переданном оппозицией?

Не верю. Позиция властей заключается в том, что у нас в стране нет политических заключенных. Не очень понятно, с какой стати президент будет их миловать. Ну а дальше у власти есть стандартная формулировка, которая применяется к любому более или менее известному заключенному, освобождения которого требует общественность: «Есть стандартная процедура. Если человек даст прошение о помиловании, мы рассмотрим вопрос в установленном порядке».

Чувствуется ли в России какое-то послабление в СМИ после декабрьских и февральского митингов?

Мне не кажется, что есть какие-то послабления. Перед думскими выборами была целая серия громких увольнений (в РИА «Новости», в «Коммерсанте»). Сейчас, за неделю до выборов, может, тоже что-то произойдёт. Послаблений никаких я не вижу, это в основном декларации, причём зачастую довольно сомнительного толка.

Что должно произойти, чтобы на обложке Esquire появились Путин или Медведев?

Медведев мне лично, честно говоря, не очень интересен, Путин интереснее. Наша позиция всегда была такой, что, если тот или иной человек, который нам интересен, соглашается дать нам интервью на тех условиях, которые нас устраивают, то почему нет. Другое дело, не думаю, что Путин захочет и сможет ответить на все наши вопросы. У нас в «Правилах жизни» были самые разные люди: от Брюса Уиллиса до Усамы бен Ладена. Спектр очень широкий, и туда может попасть кто угодно.

В предвыборном Esquire – обложка с Алексеем Навальным. Было много упрёков, что в Esquire на обложке политик. Так Навальный политик или блогер?

Сейчас уже абсолютно очевидно, что он политик. После выборов он и сам окончательно перестал от этого как бы то ни было открещиваться. Но до этого он лавировал между этих двух ролей и иногда даже говорил, что он не концентрируется на политической деятельности. Хотя мне кажется, что он был и оставался политиком с самого начала 2000-х, когда он пришёл в партию «Яблоко».

Филипп Бахтин как-то назвал Навального лучшим журналистом в России, наверное, имея ввиду, что его публикации влияют на ход вещей. На ваш взгляд, журналистика должна влиять на сам ход вещей или менять отношение к этим вещам?

Есть разная журналистика. Мы в первую очередь журнал развлекательный. То, что мы пишем больше или меньше на политические остросоциальные темы, это вполне в традициях Esquire, американского, классического, но мы стараемся не забывать о нашей развлекательной функции. То, что нас воспринимают как безумно оппозиционный журнал, – это издержки ситуации со СМИ в России. Очень мало свободных площадок, поэтому мы занимаем ту нишу, которую занимаем.

Но что касается Навального, он очень круто научился работать с общественным мнением – и в интернете, и, как сейчас уже видно, далеко не только там. Сам он при этом говорит, что существование его блога оправдывается ситуацией со свободой слова в России. Если бы не было цензуры, то все его расследования вряд ли бы имели такой резонанс, потому что об этом бы писал каждый второй журналист. А так пишет каждый десятитысячный.

Испытывают ли на себе давление либеральные СМИ в России?

Мы на себе никакого чудовищного давления никогда не испытывали. Были какие-то истории со снятыми рекламными плакатами, была история, когда нас хотели засудить за фотографию. Это был снимок омоновца, у которого на шлеме был символ СС. И в Думе, кажется, в Комитете по безопасности были разговоры о том, чтобы инициировать против нас расследование, якобы мы сфальсифицировали эту фотографию. Но всё это завяло очень быстро, потому что выяснилось, что того же самого омоновца сняли еще несколько фотографов с разных ракурсов.

Вы упомянули запрещённую рекламную кампанию. Что это был за случай?

Это было года три назад. Андрей Лошак делал материал о людях, которые вступили в «Единую Россию», спрашивал их, зачем они это сделали. Помимо прочих отвечали на этот вопрос Анастасия Волочкова и Борис Моисеев. И Борис Моисеев прямым текстом говорил, что он вступил в «Единую Россию», чтобы чувствовать себя более защищённым как гомосексуалист. На обложке под фотографией Дэвида Боуи была вынесена надпись «Зачем геи и балерины вступают в “Единую Россию”». И огромный рекламный плакат повесили на дом, который находился возле здания, принадлежавшего спецслужбам. На следующий день плакат сняли, а в интернете случился большой скандал.

Esquire был одним из первых журналов, начавших критиковать власть. Сегодня это делают уже многие печатные СМИ. Как вы собираетесь защищать свою идентичность?

Ну, мы вряд ли перестанем критиковать власть (смеется). Мы всегда пытались критиковать повеселее и позлее. Сейчас у нас вышел номер с материалом про третий срок. Автор идеи, бывший главный редактор журнала «Коммерсант-Власть» и приглашенный редактор этого нашего номера Максим Ковальский, придумал в преддверии третьего срока Владимира Путина опросить людей, у которых опыт третьего срока уже есть – заключённых. Статья, с одной стороны, посвящена тому, что пенитенциарная система России крайне далека от совершенства, с другой стороны – текст подан так, чтобы максимальное количество людей его прочитали.

Есть ли в редакции какие-то «общие» журналы, которые читают все?

Все мы читаем новости, и это один из главных источников вдохновения. Не могу сказать за других, но что касается меня, то я читаю Harper's – старый американский журнал, с которого в большой степени был сделан New Yorker. Он в американском смысле слова «левый» журнал, то есть демократический, но при этом довольно «сухой», и они тоже стараются рассказывать какие-то смешные, небанальные вещи. Есть стандартный набор типа Wired и тот же New Yorker, Atlantic. Еще – Believer, но он скорее литературно-публицистический, либертарианский журнал Reason.

Было ли это решением – что Esquire занимает определенную гражданскую позицию?

Нет, конечно, решения такого не было. Это был органический процесс. Сначала просто шутили про Путина, заказывали поэтам-любителям стихи к его 50-летию, писали поэмы из его речей. Но со временем становилось понятно, что этого маловато. Для меня поворотным моментом была публикация статьи про Беслан. Материал писал корреспондент New York Times в Москве для американского Esquire. Это было очень мощное чтение. И вскоре после этого стали появляться статьи, которые просто «долбили», без иронии. Но в идеале всё равно хочется делать это весело и зло.

Иногда, правда, появляются истории, которые не очень весёлые, но не опубликовать их нельзя. Например, был материал про 17 редчайших болезней в России. Огромный текст тысяч на 80 знаков – 17 монологов больных людей или их родителей. Мы готовили этот материал вместе со Светланой Рейтер. Филипп Бахтин тогда сказал, что это всё чудовищно и что был бы рад это не публиковать, но раз уж это есть, то не опубликовать невозможно. Вышла хорошая история, и большинству из этих людей даже удалось помочь.

Рекламодатели не пугаются ставить рекламу рядом с такими историями?

Они понимают, что это неотъемлемая часть нашего журнала, и ценят нас за то, какие мы есть.

История с избиением Олега Кашина объединила российских журналистов?

Мне кажется, она объединила лишь какую-то часть и ненадолго. Причём объединила ту часть, которая в экстремальных ситуациях и так объединяется. Уже давным-давно никто не спрашивал, как продвигается расследование по его делу.

Ощущаете ли вы солидарность внутри российского журналистского цеха?

Солидарность, мне кажется, довольно личная штука. Например, был скандал с главным редактором «Власти» – после этого было письмо журналистов издательского дома «Коммерсантъ» в его поддержку. Мы его поставили на сайте. До этого поставили бюллетень, из-за которого произошёл этот скандал. Наверное, это тоже солидарность.

У вас в редакции появился человек из телевизора, Андрей Лошак. Вы говорили, что он привнесёт что-то новое. Что он уже привнёс?

Он пока работает в нерегулярном режиме. У него осталось пару месяцев, чтобы окончить свои телевизионные дела. Пока он больше, чем все мы, ориентирован на текущие события и новости. То есть, если мы копаемся в маргинальных темах, он всё время приводит нас к обсуждению актуальных новостных тем. И это мышление такого человека, который работал в программе «Намедни».

Не планируете приспособить сайт для таких тем?

Пока нет сил делать из сайта полноценный новостной ресурс. Мы стараемся его потихоньку ориентировать на текучку, например, делаем рубрики «Фото дня» и «Цифра дня».

Первый канал или другие федеральные каналы смотрите?

Может быть, это неправильно, но телевизор давным-давно не смотрю, только если попадаются в интернете какие-то выдающиеся сюжеты – либо вдруг что-то вменяемое, либо что-то, что выходит за пределы разумного.

Есть куча примеров – сюжеты каналов «Рен» или «Дождь», снятые с эфира сюжеты НТВ... Что касается других полюсов качества, то самое последнее, что я видел, – это выступление ведущего Первого канала Петра Толстого. Он в новостном эфире назвал одного интернет-пользователя мерзавцем и подлецом.

Как вы думаете, когда аудитория, которой показывают сюжеты о том, как Путин достаёт амфоры из моря, поймёт всю абсурдность ситуации? Или она уже поняла?

Я думаю, что в таких экстремальных ситуациях, как с амфорами, большинство людей относится к этому с иронией, пониманием или просто пропускают мимо ушей. Есть более интеллектуально изощрённые пропагандистские методы, которые, наверное, имеют большее воздействие на зрителей, но, честно говоря, я думаю, что влияние телевизора преувеличено.

Интервью подготовлено в рамках курса «Международные медиасистемы» Могилянской школы журналистики.