Автор – Наталья Ростова, Slon.ru

Ирина Демченко стала первым русским редактором агентства Reuters, во времена, когда даже слов для описания экономических процессов в русском языке не существовало. В интервью Slon.ru ныне заместитель гендиректора РИА «Новости» рассказала о том, почему согласилась на зарплату в три раза меньше той, что предлагалась, как Reuters меняло стандарты Госкомстата, а также о том, каким кошмаром виделась ей грядущая отставка Бориса Ельцина.

– Вы стали первым человеком, который стал редактором русского Reuters.

– Да, это так и было. Я работала в газете «Время МН» и одновременно – обозревателем в «Московских новостях», это была практически одна и та же редакция. Было это недолго, полгода. До этого – в «Известиях», занималась макроэкономикой, политикой. Я была довольно известным журналистом, писавшим об экономике, о программе «500 дней», о новом правительстве Гайдара.

Мне позвонили из Reuters, сказали, что хотят открыть русскую службу и предложили прийти поговорить об этом. Сказали, что есть несколько кандидатур, но я до сих пор не знаю, кто были остальные кандидаты. Сначала не говорили, а потом меня это уже не интересовало. В моем случае камнем преткновения был английский язык. Я училась в английской спецшколе, не лучшей, средненькой. И после окончания школы я 20 лет совершенно языком не пользовалась. Конечно, он был в значительной степени утрачен, а в остальном – очень несовременный. У меня был такой плохой язык, что в результате, когда мы договорились, когда они меня все-таки взяли, я согласилась на зарплату, которая, как я услышала, была в три раза меньше, чем они на самом деле предложили. В Reuters я пришла 1 сентября 1994 года. Сын пошел в детский сад, а я – на работу в Reuters. Но саму Службу новостей на русском языке запустили в пробном режиме с февраля 1995 года, а официально – с мая 1995 года. Так что в мае прошлого года ей исполнилось 15 лет.

Когда я работала в «Известиях», то печаталась в каждом номере, иногда – по 2–3 заметки. И, когда я перешла в еженедельную газету, мне не хватало темпа, пространства. Была очень писучая, очень страдала, когда знала какую-то информацию, а ее некуда было деть. Я понимала, что агентство будет для меня великолепной работой.

БОЛЬШОЙ СЕКРЕТ REUTERS

–Какие профессиональные требования предъявлялись к вам, и как вы строили редакцию –с учетом того, что существовавшие в стране стандарты были основанными на традиции советской журналистики?

– Были проблемой не только стандарты советской журналистики. Не из простых задачка. Надо было сделать агентство, специализированное, для дилеров и брокеров, которые работали на финансовых рынках. Все для нашей страны было новое. Пока мы вели собеседования, с шефом бюро Reuters мы встречались шесть раз, по-моему. Он попросил меня написать концепцию того, как я вижу, что должно делать это агентство. И уже уйдя оттуда, проработав там восемь лет, я как-то разбирала бумаги, нашла эту концепцию. Поразилась тому, насколько она была точной – при минимуме представлений о том, как работают Reuters, финансовые и фондовые рынки. Меня удивило, насколько точно я угадала все те поля, которые нам надо будет покрыть.

–Но все-таки какая разница была в стандартах журналистских, помимо того, что это была новая тема? Отношение ведь к журналистике было прежде другое.

– Понимаете, я была журналистом уже нового, молодого поколения и уже достаточно хорошо умела писать. Я бы не сказала, что большая проблема была в стандартах. Все равно мы все время учились в изданиях. Если ты работал, то писал современно. К тому же я работала с Игорем Голембиовским, поэтому никаких старых стандартов в это время не было. Уже была перестройка, Горбачев–Ельцин.

Трудность состояла в том, что кроме газеты «Коммерсантъ», тогда еще совсем-совсем молодой, деловой журналистики вообще не было. У нас не было слов в языке, чтобы выразить все понятия для описания деятельности дилеров, брокеров. Мы просто брали английские слова и калькировали их на русский язык.

Мне был выделен человек, который назывался управляющим редактором, – англичанин. Он ставил на рельсы польскую domestic service. И его задача была в том, чтобы мы все делали по стандартам Reuters – насколько это возможно. У меня при этом был очень плохой английский, как я сказала, а у него почти не было русского, но именно этому человеку, Джонатану Линну, я считаю, наша страна очень многим обязана. Джонатан был хорошим занудой, который говорил: «Вот пришла статистика из Госкомстата, они дают инфляцию почему-то за пять дней, а не за неделю». Конечно, причины понятны: дальше будут праздники, и у нас в стране так принято. «Да? Но так в мире не принято, и инфляция так не считается, – говорит он. – Позвони им, пожалуйста, и скажи, чтобы дали за семь».

Я звонила, разговаривала с руководителем соответствующего департамента Госкомстата, который занимался инфляцией, объясняла, что мы, Reuters, принять этого не можем никак. «У нас правительство берет!» – возмущалась она. Ну не могли мы сравнивать предыдущие 10 дней с пятью следующими! Все это время надо мной висел Джонатан Линн, поддерживая меня морально и кивал лохматой головой: «Нет, не можем». В результате мы добились того, что перестали идти искажения, адаптации.

Я очень слабо разбиралась в фондовых и финансовых рынках. Когда я поступила в Reuters, я нашла маленькую иностранную компанию, которая работала в России на всех этих рынках, и попросила их провести для меня тренинг: рассказать, как торгуются государственные ценные бумаги, как торгуются акции, валюты, мягкие валюты стран СНГ, на что нужно обращать внимание. Я к ним приехала и выдала самый большой секрет Reuters – уровень моих знаний о тех рынках, которые я должна описывать. Они со мной сидели по вечерам, после работы, подолгу объясняли.

– А как вы нанимали журналистов?

– Мы, конечно, мечтали о лучших журналистах с отличным английским языком. Им не надо было писать на английском, но это был рабочий язык внутри редакции, вся деловая переписка шла на английском, надо было понимать и читать статьи Reuters. И мы таких журналистов не могли найти. Но в результате первые два человека, которые со мной начали работать, до сих пор работают в московском Reuters. Один из них – Александрас Будрис, сейчас он занимается энергетикой, описывает commodities. Вторая – Аня Смирнова, которую мы переманили из «Коммерсанта». У нее тогда был слабый английский, но она хорошо понимала работу Центрального банка, торговлю государственными бумагами. А сейчас она ушла из журналистики и занимается клиентским тренингом в Москве.

Мы быстро раскрутились очень. В основном искали людей по знакомству. Мы довольно динамично расширялись и искали все время. Когда начинаешь ходить на мероприятия, видишь, кто в теме, быстрый, аккуратный, понимает проблемы глубоко.

В Reuters очень сильно развита была система тренингов – тогда была, сейчас, думаю, все стало намного хуже. Ты мог заходить на любой уровень сложности, на любые темы: как покрывать заседания МВФ, например. Reuters пополнял себя в Британии так: брали лучших студентов после университета, выбирали выпускников с нужными Reuters языками и два года гоняли людей по разным бюро, штаб-квартирам, отделам, все время шлифовали. Из них потом выходили великолепные журналисты.

На русской службе мы практически не могли подключиться к этим тренингам – у моих сотрудников почти ни у кого не было достаточного английского языка. Ребята могли изъясняться, но не писать. Поэтому с руководителем тренингового центра мы придумали свою систему тренингов. Обычно мы это делали в майские праздники. Уезжали в столицу какого-нибудь государства СНГ – мне казалось важным, чтобы они оторвались от Москвы. Мы были первыми, кто придумал эту концепцию, которая сейчас используется многими тренерами журналистики, – придумали страну, в которой было правительство, банки, компании. В ней происходили перевороты, аварии поездов, отставки членов правительства, падения курсов валют, а мои сотрудники были соревнующимися агентствами.

БЫСТРАЯ РАСКРУТКА

–Вы воспринимали кого-то как конкурентов?

– Пожалуй, «Интерфакс». Он тоже развивал это направление в журналистике, они могли бросить больше ресурсов. У нас работало десять человек, а у них – 200. Конечно, с ними было трудно соревноваться. Мы должны были очень точно описать поля, которыми мы будем заниматься, отсечь все лишнее, на что нам не надо тратить деньги и усилия. Мы всегда понимали, что об агентстве судят не по валу историй, которые они публикуют, а по тому, насколько они глубокие, аккуратные, насколько быстро они появились. Мы бросались на основные истории. И ребята у нас были сами по себе хорошими специалистами, могли звонить заместителям министров, руководителям фондовых компаний или дилерам напрямую.

– А аудитория, подписчики, у вас были разные, наверное?

– Мы входили в пакет, который Reuters предлагал вместе с Reuters-терминалом и – в информационные системы всех крупнейших бирж. Нашими основными клиентами были банки, биржи и те, у кого стояли Reuters-терминалы, а они стояли у многих: все дилерские и брокерские операции проводились в России по этому терминалу. Когда люди покупали это оборудование для проведения операций, они одновременно получали оборудование, в котором была информация. Поэтому мы были очень популярны, на нас смотрели все рынки.

Мы приезжали к клиентам, спрашивали, что им нравится, а что нет. Приехали как-то в «Столичный банк сбережений». Вышла пятерка очень богато одетых, очень хорошо выглядящих дилеров, совершавших сделки с валютой и с акциями. Мы пытались как-то вовлечь клиентов в диалог с нами. И в этом разговоре мы сказали, что проводим конкурсы, где победителю, угадавшему курс доллара, дарим виски. «Мы сами себе можем купить виски», – сказали они. Они не понимали, зачем им русская служба, потому что владение английским – это условие их работы. На нас они смотрели через губу. Я уехала от них в растрепанных чувствах: для кого мы все это делаем, думала я, этому поколению молодежи мы не нужны...

А через четыре месяца тот же самый парень, который работал уже на другой дилерской позиции, вдруг выиграл этот конкурс и приехал ко мне получать виски. Я удивилась: «Как же так, вы совсем недавно не хотели принимать участия в конкурсе?» «А кто думал, что за такое короткое время вы станете такими важными, что вас теперь нельзя не читать?» – сказал он.

Мы были очень прибыльными, иначе бы Reuters не стало так вкладываться. У нас в лучшие времена рентабельность была 30–40%.

– Вы помните, через какое время вы вышли на безубыточность?

– Наверное, за год. Мы очень динамично развивались, намного лучше, чем все считали, что мы будем. Но надо понимать, что это – из-за машины Reuters. Покупая Reuters в России, вы неизбежно в пакете получали русскую службу. Так что распространялись мы со скоростью лесного пожара.

–Как вы решали, о чем писать, а о чем нет?

– Сразу очертили. Сделали бумагу, которую сначала написала я, потом собрались все, и каждый написал дополнения. Например, у нас был один банковский корреспондент, а у «Интерфакса» была целая лента про банки. И мы сказали себе, что пишем про банки только с определенным уставным капиталом,  а про более мелкие – только если там что-то серьезное случилось. То же самое и про компании.

У нас бывали и проблемы. Я хорошо помню случай, когда банк – крупный клиент Reuters – отказался от покупки половины оборудования, потому что им не понравилось, как мы о них написали. Продавцы оборудования пришли тогда к нам, говорят: у нас проблемы. Но мы всегда писали честно – это было главным условием работы журналистов Reuters. Ну а потом, спустя год, этот банк докупил оборудование.

ГАЙДАР ИЛИ ЯВЛИНСКИЙ?

– Вы начинали со многими коллегами писать об экономике. Не было ли у вас такого, что сначала вы одинаково воспринимали журналистику, а потом пути разошлись? Не было такого, что кто-то вдруг стал нерукопожатным?

– Нет, такого у меня не было. Когда я пришла работать в «Известия» в 84-м или 85-м году, у меня был очень хороший друг – Миша Бергер, который потом был главным редактором газеты «Сегодня», и сейчас возглавляет большую группу изданий. Он был и другом, и учителем, он уже там работал. Я помню, он сказал: «Взяли в отдел экономики женщину, беспартийную. Ты понимаешь, что создала двойной прецедент в истории этой газеты?» Я действительно была первой женщиной в «Известиях», кого взяли не в образование, не в отдел писем, а в экономику.

Мы с Мишей разошлись потому, что я поддерживала Явлинского – считала правильной его программу, а Миша поддерживал Гайдара. Мы не поссорились, не стали врагами, общаемся до сих пор. Но мы были внутри одной газеты, и оказалось, что наши статьи конкурируют за площадь. И отдавали предпочтение либо моей концепции, либо его. В результате мне пришлось уйти из «Известий».

–Не поменялось у вас мнение через много лет, может, он был прав тогда?

– Нет, я думаю, что права была я. Реформа, которую делал Гайдар, не имела прецедентов в мире. Это была самая масштабная, со многими неизвестными задачка. И если теперь, по прошествии лет, ясно, что надо делать не так или совсем не так, тогда не было понятно. Я считала тогда, что надо было делать не так. Я считаю сегодня, что была права. Тем не менее, не отношусь с негодованием к тому, что они делали так, как считали нужным. Я понимаю, что имея общество в таком состоянии, в котором они его получили, с самыми дремучими представления об экономике, имея задачку как можно быстрее все раздать, очень легко в голову приходила бриллиантовая идея – попытаться создать преимущества при этой раздаче для тех, кто хоть как-то понимает в экономике. Чтобы в результате «наши люди», которым мы доверяем, а не советские директора, стали владельцами этого всего... И вот что получилось. Самое ужасное, что общество не смирилось с тем, что было роздано, и уже, наверное, не смирится. Мы всегда будем возвращаться к той точке обратно – к тому, что то, чем владел СССР, отдали в частные руки нечестно. В этом главная проблема. Надо было это делать по-другому, не так спешить. Явлинский был прав. Надо было дать возможность людям адаптироваться. Чтобы они не пошли в какой-нибудь «Лукум–Рахат–Золото», вкладывали, а потом все теряли.

–А Бергер не поменял своего мнения, не знаете?

– Не знаю. Можете у него спросить, он тоже бывший главный редактор.

–Да-да, но на момент интервью с нимя не знала о вашем споре, а то бы –обязательно. А как вам удалось попасть в число учредителей газеты «Сегодня»?

– Совершенно случайно! Газету учреждали пять физических и пять юридических лиц. По-моему, Миша Леонтьев мне предложил стать одним из физических лиц-учредителей газеты. Денег вносить было не надо. Конечно, я согласилась с удовольствием! Это был замечательный проект, в него пришли блестящие журналисты, многие – мои хорошие друзья. Я гордилась таким предложением.

–Представления Михаила Леонтьевао политике и экономике с тех пор сильно изменились. А не было вообще такого разлома в среде журналистской, когда пошли по слишком разным путям?

– Конечно, представления изменились. Миша Леонтьев – очень яркий человек. Я совершенно с ним ни в чем не согласна, мне не нравится его манера спорить, но это не значит, что мы не разговариваем. Мне даже интересно – а у вас сейчас в среде есть такое, что вы разошлись с кем-то во взглядах и порвали с ним отношения?

– Мне интересно, было ли единение журналистское в тот момент, когда стало возможным все. Мне кажется, только потом на журналистику свалились информационные войны, разные олигархи. Я помню, например, как Дмитрий Быковв интервью с одним из олигархов говорил, мол, Вы-то, Гусинский с Березовским, с тех пор вновь подружились, а я кому-то не могу подать руки –коллеге, который работал в другом холдинге. Вот это не дух времени?

– У меня такого ни с кем не было. Если бы кто-то из моих друзей или коллег подлость реальную совершил, наверное, так было бы. Если бы кто-то специально другого подставил, свидетельствовал, так сказать, против Пастернака. А взгляды... Они же разные бывают. Я пыталась не попасть с Мишей Леонтьевым в одну передачу, зная его манеру спорить, но я могу с ним нормально здороваться.

ЭКЗАМЕН ЕЛЬЦИНА

– Есть у вас воспоминания о том, как вы повлияли на что-то, изменили? Меняло что-то появление информации?

– Конечно, меняло. Ну, во-первых, на нашей информации росли и падали котировки, мы реально видели движение рынка после того, как выпускали новости какой-то компании.

В кризис 98-го года нашу службу новостей активно использовал Центральный банк. Они именно через нас делали заявления, потому что понимали, что обращаются непосредственно к рынкам. Бывало, что по несколько раз в день нам звонил Сережа Алексашенко, который был заместителем Дубинина, и другие высокие люди из ЦБ.

Центральный банк выставлял свою котировку валют прямо в нашей системе: у них стояло оборудование, которое позволяло это сделать. И у нас был случай, когда дилер ЦБ ошибся, и мы дали молнию про другую котировку. Это был очень большой скандал, несколько банков сразу потеряли деньги. С другой стороны – что поделаешь, человеческий фактор…

Когда приезжали начальники Reuters из Лондона, они всегда задавали мне один и тот же вопрос: «Если Ельцин уйдет в отставку, не вы же будете первыми, кто об этом сообщит?» В то время все ожидали, что Ельцин вот-вот уйдет в отставку, но никто не знал, как это случится, когда. И мы обсуждали, что надо купить какое-то агентство на рынке или заключить партнерство (в результате мы заключили партнерство с «Интерфаксом», хотя я была против – видела в них соперника). И вот наступило 31 декабря 1999 года. Я в этот день работала, но вышли на службу облегченные бригады – предновогодний день. Я сидела на выпуске, который в Reuters называется «слотом» («слотчик» – этот тот, кто выпускает все материалы). Напротив сидел слотчик, выпускавший версию на английском. И вдруг объявляют, что Ельцин выступит с обращением к гражданам днем. Я помню, что у моего коллеги-англичанина, вдумчивого хорошего журналиста «кликнуло», когда он услышал фразу Ельцина: мол, сегодня последний день старого года, и я в последний раз обращаюсь к вам как президент. «Это отставка!» – говорит он, и мы начали набирать молнии – Ельцин уходит в отставку. И когда Борис Николаевич, по-моему, в третьем предложении сказал, что уходит, мой английский коллега нажал на кнопку и выпустил эту новость на ленту.

–Вы были первыми?!

– Мы были первыми. Я нажала на кнопку через 20 секунд после него, потому что записала, что он уходит в отставку с 31 декабря, за что потом сильно получила по шапке от шеф-корреспондента, потому что это была несущественная подробность, а моя «молния» отстала на 20 секунд от «молнии» на английском.

Да, мы были первыми, и причем, с большим отрывом – часа в два – от всех российских агентств. Я так до сих пор не смогла понять, почему они так сильно с этой информацией опоздали. Меня этот вопрос много лет мучил, а у моих коллег из РИА было ощущение, что мы откуда-то узнали инсайд. И когда я пришла в «РИА Новости», спросила. Во-первых, я думала, что они были там. А их там не было. Ну хорошо, но телевизор-то они смотрели так же, как и мы? Почему эту новость сразу не выпустили ни «Интерфакс», ни РИА, ни ТАСС, я до сих пор не знаю.

–Но ваш ночной кошмар закончился –вы-таки стали первыми.

– Ну да, больше об этом уже никто не спрашивал. Тогда, кстати, главный редактор Reuters в Лондоне приехал в редакцию – чтобы поздравить всех с наступающим Новым годом, так что это еще произошло у него на глазах.

НЕМНОГО О СТАНДАРТАХ

–А олигархические войны? Пытались тогда на вас влиять, давить, использовать?

– Давить на нас трудно: за нами стояло крупнейшее международное информационное агентство со 150-летней историей, правилами, принципами, репутацией, моралью. Они рассылали, конечно, пресс-релизы, которые появлялись потом у воюющих сторон СМИ, но мы приняли решение жестко сразу – мы в этом не участвуем. И мы только тогда что-то писали, когда новости становилось фактом экономической жизни. Грубо говоря, кто-то разорялся, брал чью-то компанию. А называние друг друга земляным червяком – в этом мы категорически не участвовали.

–Не пытались договориться?

– Это невозможно. У Reuters есть несколько принципов, которые в том числе распространяются до domestiс service по всему миру. Reuters, например, никогда не платит за информацию, ну и, соответственно, Reuters нельзя купить.

Понимаете, в этих всех финансовых системах совершения сделок сами по себе сделки происходят настолько стремительно... В самом начале, когда я начала работать в Reuters и когда еще не было русской службы, был такой эпизод, когда министр внешней торговли сделал заявление о том, что Россия вовремя будет погашать долги бывшего СССР – определенные бумаги. Я помогала в этот момент английской службе, меня попросили позвонить дилерам и попросить комментарий, пока английская служба готовила «молнию». Я позвонила, мне дали комментарий, что вырастет цена дальних бумаг, и она потянет за собой цену всех остальных траншей, поскольку сделано заявление, что будет гаситься вовремя. А дальше дилер, с которым я разговаривала, меня спросил: «Министр действительно так сказал?» Да. Он говорит: «А вы будете выпускать на эту тему молнию?» Да, она почти готова. Спрашиваю коллег: «Через сколько у вас выйдет молния?» «Через 10 секунд», – говорят они. Говорю по телефону – через 10 секунд. «Спасибо, мне этого времени хватит», – сказал он и повесил трубку. Это был ужасный прокол в моей жизни. Я на этой истории научилась всему. Один из принципов Reuters – что никто из клиентов не должен получать преимущества.

– Вот об этом я и спрашивала –о том, что отличало Reuters от советской журналистики. Был ведь и талмуд с правилами?

– Он действительно очень большой. Есть Style Guide – о том, как строится заметка, что должно быть в молнии, что – в срочном сообщении. Есть еще и Code of Behavior, в котором сказано об инсайде, например. Сказано, что, если ты владеешь акциями нефтяных компаний, то ты не имеешь права писать о них заметки. Если ты состоишь членом партии, то ты не можешь работать в освещении партийной работы. То есть ты не можешь работать журналистом в той области, в которой у тебя есть определенный интерес – финансовый, политический, религиозный и так далее, – чтобы никогда не было подозрения, что ты даешь преимущество.

НЕСИЛЬНОЕ ДАВЛЕНИЕ

–И вот что интересно. После стольких лет работы с такими жесткими стандартами вы появляетесь в агентстве, где собственник –государство российское. Как отличались стандарты там?

– Когда я появилась в «РИА Новости»? А там тогда по сути не было никаких стандартов. Когда я работала в Reuters и меня спрашивали, где мы можем сократить расходы, я сказала, что мы можем отказаться от ленты «РИА Новости» – она совершенно бесполезная. Поэтому когда Светлана Миронюкначала работать в РИА и позвала меня на работу, это было такое… испытание. Там надо было делать сразу все. Рабочей системой журналистов был Norton Commander. Не знаю, говорит ли вам это что-то.

–Говорит, но не знаю, скажет ли это что читателям.

– Журналисты сидели в комнатах, разгороженных шкафами, не было единого ньюсрума. Если сравнить с тем, что – сейчас, невозможно поверить просто, что за такой короткий срок столько можно сделать.

–А в смысле цензуры? Это же очевидно, что собственник-государство будет влиять, особенно –в наших условиях?

– Вы знаете, когда я пришла туда, это был 2003 год, тогда давление, пожалуй, еще не было слишком сильным. «Цензура» больше выражалась в том – и это даже не назовешь цензурой – что нас просили сообщить о каком-то событии, которое мы могли бы и не покрывать без этой просьбы. Просто само по себе агентство находилось в таком состоянии... Не было style guide. Могли выпускать одно срочное сообщение одним образом, а другое – выглядело по-другому. Огромные силы были вложены в систему тренингов журналистов, в техническое оснащение. Стандарты все надо было создавать.

ФИНАНСОВЫЕ ТРУДНОСТИ

– Почему вы ушли с поста редактора Reuters?

– Я не ушла, меня сократили, но это достаточно частная история. Я восемь лет была редактором Русской Службы Reuters, она расширялась, в какой-то момент добавили службу переводов, которые быстро и качественно излагали для русских рынков важную информацию. У нас была очень большая корреспондентская сеть, и от этого выигрывала наша английская служба – корреспонденты в Екатеринбурге, Владивостоке, и всю информацию оттуда они брали от корреспондентов, нанятых русской службой. И вообще мы одно время носились с идеей о том, что на постсоветском пространстве у нас есть единый язык, на котором могут говорить наши рынки. Они торгуют друг с другом – товарами, валютами...

Когда долго работаешь на одном месте, наступает момент, когда понимаешь, что все знаешь. У меня этот момент наступил через четыре или пять лет. Тогда у меня был хороший начальник – Мартин Несирки(сейчас он – пресс-секретарь генерального секретаря ООН), и, пытаясь меня еще подгрузить, он добавил мне вторую должность – я стала управляющим редактором Reuters по странам СНГ. Это означало, что я стала отвечать за карьеры всех сотрудников, за их тренинги, оборудование, зарплаты, бюджет всей редакции. Последние три года я сидела на двух стульях.

И в какой-то момент опять стало все понятно, стало скучно. И мы стали говорить о дальнейшем; я доросла до потолка и на второй должности. В последний год моей работы в марте в Москву приехали  три топовых начальника – главный редактор Reuters, главный редактор по странам Европы, Ближнего Востока и Африки и главный редактор по региональным новостям. Они приехали совещаться про наши перспективы. В том числе отдельно говорили со мной. Мои начальники попытались нарисовать карьерную лестницу, которая должна была меня привести в штаб-квартиру в Лондон – на год-полтора, а потом я должна была поехать заместителем руководителя в какое-нибудь бюро.

Но в Reuters начались большие финансовые проблемы, и в последние два года моей работы там шли сокращения за сокращением. В нашем, московском представительстве тоже сокращали – людей, бюджеты. Через три месяца мне позвонил редактор и сказал: «Ты знаешь, мы сокращаемся сильно, и мы не можем перевести тебя в Лондон, потому что не можем объяснить сотрудникам, почему мы тут кого-то сокращаем, а берем кого-то из Москвы. Но у меня хуже новость – мы сокращаем и тебя». Я была дорогим сотрудником – для нанятого на месте, российского сотрудника. Мне предложили очень хороший пакет (выходное пособие), беспрецедентный, я бы сказала. Я поплакала и взяла этот пакет.

Само Reuters тоже прошло трансформацию. Во времена, когда я работала, оно было на подъеме. Потом Reuters сделало несколько ошибок, которые сказались на финансовом состоянии компании, на акциях. Руководил Reuters в лучшие годы бывший профессиональный журналист Питер Джоб. Потом, когда начались трудности, его заменили банкиром – специалистом по бюджетам Томом Глоссером. И получилось, что слово финансистов стало решающим, а не журналистов. Потом они много лет занимались чисткой бюджета, а потом слились с канадской компанией Thomson. И все больше журналистов оттуда переходят в Reuters. Они – хорошие ребята, но не такого высокого уровня журналисты, как мне кажется.

– Как изменилась журналистика с середины 90-х?

– В середине 90-х, конечно, она была более безбашенная: никто ничего не боялся. Мы не прошли еще через систему судов, когда российским СМИ приходилось платить деньги за оскорбление. Тогда была полная разухабистая смелость. Во время информационных войн печатались телефонные прослушки, а теперь мы понимаем, что прослушивать незаконно, а уж тем более – публиковать. В этом смысле журналистика стала более сдержанной.

А кроме того намного выросла самоцензура и журналистов, и журналистских менеджеров. Все очень боятся зайти в чужое поле. А поскольку не всегда понятно, кто чем владеет, страшно, что ты войдешь туда, куда не надо было бы входить. Поэтому сейчас журналистика преувеличенно осторожная – на всякий случай.

– Тогда было лучше?

– Не знаю. В детстве я была спортивной девочкой, любила перепрыгивать с одной приступки на другую. Сказать, лучше было тогда или сейчас? Черт его знает. Тогда мы были храбрее, сильнее любили, резче ссорились. А сейчас повзрослели, уже нет половодья чувств. Наверное, каждый возраст хорош по-своему. Я думаю, что это проблема самой журналистики и общества, а не проблема времен и властей.

- Не умирает профессия?

– Нет. Она никогда не умрет, она трансформируется, у нее появляются другие инструменты. Говорили в одно время, что газеты умрут, потому что все — в компьютере. Сейчас понятно, что газеты не умрут, если они качественные. Просто появляются другие платформы и инструменты. Когда я начинала писать, то это было от руки, и тексты набирали в машбюро. Сейчас журналисты снимают, делают слайд-шоу, фото, видео. Одной рукой записывают слова, которые говорит ньюсмейкер, а другой — делают фильм. Профессия усложняется, совершенствуется и требует все больше навыков. Так что нет, наоборот эта профессия в каком-то смысле переживает бум.

Slon.ru