Скажите, пожалуйста, читатель: вы сами, живя в Украине или даже в столице нашей замечательной державы Киеве, имеете отношение к культуре? Вообще-то, это в любом случае так, ведь книжки вы хоть иногда читаете, и фильмы точно смотрите. Но увы: как раз для вас ни телевидения, ни даже газет с журналами в этой замечательной стране нет. (Телеканал «Культура» не в счёт, о нём – отдельный грустный разговор.)

Иных уж нет, а те – далече

Увы, «культура» (не путать со светской хроникой!) в отечественных СМИ и в самом деле просто не востребована. Свидетельствую просто как профессионал, 15 лет пишущий как раз о ней, горемычной.

На коммерческом телевидении о «высоких материях» обычно скромно молчат, если не учитывать относительно редкие сюжеты о гастролях российских «звёзд» и рок-«нафталина» с Запада. (Последнюю моду на «отчёты» о том, что владелец такого-то телеканала спонсировал такую-то акцию, обсуждать не будем – всё равно показывают только интервью самого медиамагната, посреди театра или прямо с богатого фуршета хвастающегося своим доброхотством). Если иногда на наших телеканалах и мелькают репортажи с открытия тех же выставок, не знаешь, плакать или смеяться. Галеристы, к примеру, просто грустно пожимают плечами, мол, чем так информировать про культуру – лучше бы вообще молчали: чаще всего на фоне картин тележурналисты произносят чуть не произвольный текст, имеющий очень отдалённое отношение к выставке (кроме того, бывает, нет даже названия проекта, или же забывают имена художников-участников). Название галереи или даже музея обычно совсем не указывают – видимо, телебоссы свято верят, что при помощи такого позорища их каналы борются с джинсой.

Бумажные киевские издания, в которых профессионально пишут о театре, кино, выставках, новых музыкальных альбомах, концертах и арт-фестивалях, тоже давно можно пересчитать по пальцам одной руки. И сегодня количество их ещё сокращается. Нет больше бумажных «Дела», «Киевского телеграфа», сократились объёмы полос «Зеркала недели», «усохла» культура в «Українському тижні»…

Иных уж нет – а те, как говорится, далече. Это я уже о грандах культурной журналистики, которым просто негде публиковаться (либо, уважая себя, эти люди просто не хотят терпеть скотского к себе и своей профессии отношения, о чём чуть ниже). За редким исключением вроде Олега Вергелиса, профессиональные критики просто ушли из СМИ. Именно этим фактом, видимо, не в последнюю очередь объясняется падение общего уровня культурной журналистики в любых СМИ: нет планки качества, не у кого учиться и не на кого равняться. Театральные критики Сергей Васильев, Вадим Дышкант, Анна Липковская, арт-критики Олег Сидор-Гибелинда, Алексей Титаренко, Виктория Бурмака и иже с ними преподают, заведуют галереями – делают что угодно, кроме «составления букв в слова» для читателей журналов и газет, т. е. массовой аудитории. Но хочешь не хочешь, а профессиональная критика всегда будет одним из краеугольных камней искусства. А если его, как у нас, искусственно выбить… А вы сами попробуйте посидеть на трёхногом стуле! Ну, кто из артистов до бесконечности может нормально работать, когда работаешь, словно в пустоту? Как будто социуму безразлично, жив ты или мёртв?.. Отсутствие культурной журналистики – это ещё и отсутствие конкуренции. Собственно творческий продукт чем дальше, тем откровеннее приравнивается к хобби. Не важно, хорош спектакль (фильм, картина, альбом) или плох, ведь главной заслугой самих людей искусства в этой стране де-факто оказывается умение добывать преференции благодаря нужным знакомствам.

Рыба гниёт с головы

О том, в каких условиях (и за какие деньги, в то время как самыми высокооплачиваемыми колумнистами буржуйской «Таймс» остаются театральные и книжные обозреватели!) в Украине работают журналисты, пишущие или снимающие о культуре, говорить вслух давно уже просто неприлично. Но дело даже не в деньгах. Сегодня главная проблема – в том, что из-за отсутствия на неё спроса профессия культурного журналиста в стране действительно тихо умирает – что в печатных СМИ, что на телевидении. А после ухода мастодонтов и преемственности-то поколений нет даже в теории: молодёжь не имеет знаний и опыта, а культурой привыкла совершенно искренне считать светскую хронику.

Приходит устраиваться на работу в отдел мальчик-девочка, сходу огорошивает, что в свои 20 лет года с полтора успешно проработал редактором отдела культуры. «А писали-то о чём?» – спрашиваю. «Наша рубрика называлась “Звездопад”, про звёзд мы писали!» – гордо отвечает девочка-мальчик. Увы, чтобы грамотно рецензировать современное искусство, надо знать не Виталия, а хотя бы Ивана Козловского, а также историю мировой культуры, философии и просто историю… Ну, и отечественный арт, и просто историю и культуру Украины тоже знать очень не помешает. Впрочем, я лучше помолчу о знании матчасти и прочих «устаревших» профессиональных требованиях – а то ещё подумают, что ругаюсь…

Внешние причины хирения профессии просты, как огурец, и очевидны, словно появление травы на газонах весной, когда потеплеет. Топ-менеджмент (а часто и сами реальные владельцы) большинства СМИ давно и искренне уверен, что культура в данном издании выходит в качестве личного одолжения придурковатым культурникам. «Желтяк давай!» – где кричат, где снисходительно-вальяжно требуют от редакторов и журналистов главные шеф-редакторы, а то и самолично владельцы медиа. Потому что, мол, тираж «делает» не «неинтересная массовому читателю» культура, а он, родимый. (Кроме того, именно попса всё ещё готова платить за, хм, «скрытую рекламу» себя любимой, а у музеев с театрами отродясь не водилось денег.) За одолжения приходится платить с процентами. Почти как в анекдоте: «Я девушку кормил – я её и танцую». В случае культуры такими процентами обычно оказывается барская вкусовая цензура – при всём замечательном личном к сотрудникам отношении или без оного.

Смешно до слёз

Какое-то время я даже коллекционировала анекдотичные «обязательные к исполнению» правки. Вот, например: «Как ваш автор посмел употребить в репортаже про Венецианскую Биеннале слово “конголезец”? Такого слова не существует! Что, тут в тексте написано, что это житель Конго? Я его не знаю – значит, и никто не знает!». Или еще: «Вы тут пишете про Венскую сецессию. Так я её исправила. На рецессию. Экономическую. Вон сколько ссылок в интернете – а вы и не знаете, как писать правильно!»

Впрочем, роковая фраза «я не знаю – значит, и никто не знает», в последние годы стала просто-таки негласным девизом киевских СМИ. Подозреваю, «собака порылась» в превратно понятых западных методичках по журналистике. Ведь вслед за «редактором Гардиан» талдыча про «средний уровень» читательской аудитории, прилежные украинские ученики западных «гуру» от журналистики вряд ли вспоминают, что американцы с англичанами в массе свободно цитируют Шекспира с Вордсвортом. А далеко не все французы одолевают «письменный» язык и потому отнюдь не все могут читать «серьёзные» газеты (так что те, кто пишет во французских СМИ – априори люди хорошо образованные).

С одной из предыдущих своих служб я ушла, когда на второй неделе работы в издании «сменился формат» и мне тут же заявили, что «научат хорошо писать про культуру по-новому». «Хорошо» – это вместо популярной кинорецензии («Мы сами в кино сходим и сами всё увидим – зачем нам непонятно, чьи личные мнения?» – сказали мне) впредь нужно «просто объяснять читателю, кто такая Натали Портман. А то мы этого не знаем, значит, и никто не знает». Теперь представьте себе лицо читателя, которому на полном серьёзе объясняют, кто такая Натали Портман – а может, еще и Микки Маус... Впрочем, недавно я сама прочла подобное объяснение. «Владимир Ленин – идеолог Октябрьской революции», – гордо объяснил мне неизвестный (и, наверняка, совсем юный) новостийщик на одном из популярных сайтов. Я три дня ходила злая, как банда пчёл, в которую кто-то плюнул.

Развлекаетесь, мерзавцы?

Впрочем, самая моя любимая история, иллюстрирующая сразу все вышеизложенные соображения – про общение с редактором одной из государственных киевских газет. На предмет трудоустройства. (Не уточняю фамилию и название СМИ просто в благодарность этому человеку за откровенность.)

– Вот, выгнал я тут недавно одну вашу коллегу-культурницу! – возмущался мелкий медиабосс. – Ежедневно ходит от газеты по кинотеатрам, ест там бесплатно на фуршетах, пьет, всячески развлекается… И это в рабочее время! А потом приходит в редакцию и заявляет, что перетрудилась! А люди же по-настоящему работают!!! Не-е-ет, ты, пожалуйста, как все: утром и днём ходи в мэрию и отписывайся про нашего мэра. Днём пиши про другие серьёзные вещи, например, про благоустройство детских площадок. А на ночь я, так и быть, если сочту нужным, разрешу тебе в качестве поощрения сходить и чего-то написать про театр, если уж так хочешь развлечься на шару.

– Что значит – «газета выходит за деньги киевлян, значит, должна профессионально писать и про культуру, которой они якобы интересуются?» У нас – можно сказать, коммерческое издание, мы должны тираж повышать, то есть, пишем про мэра! – искренне возмутился визави после моего замечания. – И вообще: я для себя с вопросами культуры быстро разобрался, а то лапшу мне, понимаете, на уши вешали эти культурники! Вот снял телеспектакль – и с тех пор лучше всех разбираюсь в культуре! А вы кто такие?

Человек, пишущий про культуру, в большинстве наших бумажных СМИ – и вправду, чистое недоразумение. А в последние годы действительно во время «рабочего дня» на пресс-конференции или в театр, на выставку, на репортаж его отпускают сугубо «по блату». Так с возмущением и говорят: «Развлекаться идёшь?» Но могут и не пустить. Очень, знаете, стыдно смотреть в глаза людям, приехавшим к тебе в редакцию за помощью (бывает, что и театры закрывают, и музеи выселяют на улицу – и культурники об этом тоже, между прочим, пишут). И объяснять: «Простите – я к вам приеду в свободное время, а сейчас на работе работаю!» И не менее стыдно – когда статьи выходят с поистине варварскими правками. И жаль читателей.

В завершение процитирую анекдотичное свидетельство из письма моей коллеги, которая уже бросила писать про культуру:

«Как-то зашла в известный глянцевый журнал с робкой надеждой на сотрудничество. Встретилась с редактором, предложила им: Климта, Хогинга, Майринка. Насчёт Климта редактор воскликнула, во-первых: "Какая смешная фамилия!". Во-вторых: "Зачем писать о художнике, который только тем и славен, что его репродукции висят в "Макдональдсе"? Из предложенных мне кандидатур я выбрала Павлова. Она захихикала и брякнула: "Ой, и не говорите, он такая прелесть с этими своими собачками!”»

Кому это нужно?

Я сознательно пересказала сейчас только случаи, которые сама считаю комичными. Но чаще всего в последние годы культурнику совсем не до смеха. Вам, к примеру, бросали в лицо полосу с криком «Как вы посмели ТАКОЕ написать про Россию?» (в качестве дружеской критики не понравившегося пассажа про сценографию «Евровидения» в Москве). А на похороны мамы вам звонили с обвинением – почему, мол, сегодня вы не написали третий по счёту материал про презентацию шедевра владельца СМИ, в котором работаете? Увы, и такое тоже бывает. С учётом, что зарплата журналиста или даже редактора в киевских СМИ вполне сравнялась с заработком продавца на Троещинском рынке, надо быть городским сумасшедшим, чтобы продолжать и дальше «веселиться» подобным образом.

«Я не городская сумасшедшая, я нормальна», – из последних моральных сил, продолжаю убеждать себя я. Помогает – ежедневный просмотр сайтов ведущих западных СМИ. The Daily Telegraph, The Times и даже The New York Times, как ни странно, всё ещё пишут про высокую культуру вместо Аллы Пугачёвой. И десятки англоязычных читателей читают и комментируют написанное. Украинцы, кстати, тоже читают. Если своего ничего нет, а потребность в знании имеется и чувствовать собственную сопричастность цивилизации всё ещё хочется  – закономерно, что востребовано чужое.

P.S.

К культуре в советских, а затем и постсоветских бумажных СМИ – говорю о них, потому, что досконально знаю тему, – всегда относились «по остаточному принципу», терпя её, скорее, по привычке. А между тем оставшийся мир давно живёт «по Антонио Грамши». Итальянский философ и культуролог еще в 1930-х годах доказал, что именно культура лежит в основе социума. И, между прочим, что революции делает образованная часть населения, т. е. культурная интеллигенция. Когда е’ права и интересы упорно игнорируют.

Из монографии Сергея Кара-Мурзы «Манипуляции сознанием» (гл. 2):

«Антонио Грамши, основатель и теоретик Итальянской коммунистической партии, депутат парламента, был арестован фашистами в 1926 г., заключён в тюрьму, освобождён совершенно больным по амнистии 1934 г. и умер в 1937 г. В начале 1929 г. ему разрешили в тюрьме писать, и он начал свой огромный труд “Тюремные тетради”. Опубликован он был впервые в Италии в 1948–1951 гг., в 1975 г. вышло четырёхтомное научно-критическое издание с комментариями. С тех пор переиздания на всех языках, кроме русского, следуют одно за другим, а исследовательская литература, посвящённая этому труду, необозрима — тысячи книг и статей. На русском языке вышла примерно четверть “Тюремных тетрадей”, а с начала 70-х годов, когда на всех парах пошла скрытая подготовка к перестройке, на имя Грамши идеологи КПСС наложили полный запрет (хотя судя по косвенным признакам можно сказать, что самими идеологами перестройки работы Грамши усиленно изучались).

Если сегодня открыть крупную западную научную базу данных на слово “Грамши” (например, огромную американскую базу данных “Диссертации”), то просто поражаешься, какой широкий диапазон общественных явлений изучается сегодня с помощью теорий Грамши. Это и ход разжигания национальных конфликтов, и тактика церковной верхушки в борьбе против “теологии освобождения“” в Никарагуа, и история спорта в США и его влияния на массовое сознание, и особенности нынешней африканской литературы, и эффективность тех или иных видов рекламы. Пожалуй, если 20–30 лет тому назад прагматическое западное обществоведение считало обязательным использовать для анализа всех важных общественных процессов методологию классического марксизма (конечно, наряду с другими), то сегодня считается необходимым “прокатать” проблему в понятиях и методологии Грамши

Если верить Грамши, государство, какой бы класс ни был господствующим, стоит на двух китах — силе и согласии. Положение, при котором достигнут достаточный уровень согласия, Грамши называет гегемонией. Гегемония — не застывшее, однажды достигнутое состояние, а тонкий и динамичный, непрерывный процесс. При этом “государство является гегемонией, облечённой в броню принуждения”. Иными словами, принуждение — лишь броня гораздо более значительного содержания. Более того, гегемония предполагает не просто согласие, но благожелательное (активное) согласие, при котором граждане желают того, что требуется господствующему классу. Грамши дает такое определение: “Государство — это вся совокупность практической и теоретической деятельности, посредством которой господствующий класс оправдывает и удерживает своё господство, добиваясь при этом активного согласия руководимых.

Если главная сила государства и основа власти господствующего класса — гегемония, то вопрос стабильности политического порядка и, напротив, условия его слома (революции) сводятся к вопросу о том, как достигается или подрывается гегемония. Кто в этом процессе является главным агентом? Каковы “технологии” процесса?

По Грамши, и установление, и подрыв гегемонии — “молекулярный” процесс. Он протекает не как столкновение классовых сил (Грамши отрицал такие механистические аналогии, которыми полон вульгарный исторический материализм), а как невидимое, малыми порциями, изменение мнений и настроений в сознании каждого человека. Гегемония опирается на “культурное ядро” общества, которое включает в себя совокупность представлений о мире и человеке, о Добре и Зле, прекрасном и отвратительном, множество символов и образов, традиций и предрассудков, знаний и опыта многих веков. Пока это ядро стабильно, в обществе имеется “устойчивая коллективная воля”, направленная на сохранение существующего порядка. Подрыв этого “культурного ядра” и разрушение этой коллективной воли — условие революции. Создание этого условия — “молекулярная” агрессия в культурное ядро. Это — не изречение некой истины, которая совершила бы переворот в сознании, какое-то озарение. Это “огромное количество книг, брошюр, журнальных и газетных статей, разговоров и споров, которые без конца повторяются и в своей гигантской совокупности образуют то длительное усилие, из которого рождается коллективная воля определённой степени однородности, той степени, которая необходима, чтобы получилось действие, координированное и одновременное во времени и географическом пространстве”.

На что в культурном ядре надо прежде всего воздействовать для установления (или подрыва) гегемонии? Вовсе не на теории противника, говорит Грамши. Надо воздействовать на обыденное сознание, повседневные, “маленькие” мысли среднего человека. И самый эффективный способ воздействия — неустанное повторение одних и тех же утверждений, чтобы к ним привыкли и стали принимать не разумом, а на веру. “Массы как таковые, — пишет Грамши, — не могут усваивать философию иначе, как веру”. И он обращал внимание на церковь, которая поддерживает религиозные убеждения посредством непрестанного повторения молитв и обрядов.

Кто же главное действующее лицо в установлении или подрыве гегемонии? Ответ Грамши однозначен: интеллигенция. И здесь он развивает целую главу о сути интеллигенции, её зарождении, роли в обществе и отношении с властью. Главная общественная функция интеллигенции — не профессиональная (инженер, учёный, священник и т. д.). Как особая социальная группа, интеллигенция зародилась именно в современном обществе, когда возникла потребность в установлении гегемонии через идеологию. Именно создание и распространение идеологий, установление или подрыв гегемонии того или иного класса — главный смысл существования интеллигенции.

Продавая свой труд, интеллигенция тянется туда, где деньги. Грамши пишет: “Интеллигенты служат „приказчиками“ господствующей группы, используемыми для осуществления функций, подчиненных задачам социальной гегемонии и политического управления”. Правда, всегда в обществе остается часть интеллигенции, которую Грамши называет “традиционной” — та интеллигенция, которая служила группе, утратившей гегемонию, но не сменила знамя. Обычно новая получившая гегемонию группа старается её приручить. Кроме того, общественные движения, созревающие для борьбы за свою гегемонию, порождают собственную интеллигенцию, которая и становится главным агентом по воздействию на культурное ядро и завоеванию гегемонии».