Сегодняшний мир стал достаточно фрагментированным. Современный человек имеет возможность быть более независимым, причем как экономически, так и информационно. Этому способствует новая информационная культура, пришедшая из соцмедиа. Поляризация массового сознания, получающая свои пики в периоды выборов и референдумов, делает каждого даже в относительно «мирное» время нетерпимым к мнению других.

Поляризация также приходит потому, что дискуссии, как установили психологи, лишь укрепляют каждую из сторон в своем мнении, так что после них участники расходятся еще более убежденными в своей правоте.

Мир перестал слушать другого. Его мысль мне неинтересна, когда она не совпадает с моей. Раньше все было наоборот: всем были интересны непохожие на мысли.

Одновременно на другом уровне мы погружены в общие телесериалы, в общие новостные события, живем в рамках более или менее единой картины мира. Все это обусловлено не просто победой Запада в холодной войне, что привело к многим заимствованиям экономического и политического порядка, но и более сильными информационными и коммуникативными возможностями западного мира. Запад ушел резко вперед еще тогда, когда Советский Союз отказался от разработки и производства своих компьютеров, а положился на военно-техническую разведку, видимо, решив повторить опыт атомного проекта.

При этом Советский Союз был успешен по ряду направлений социального управления. Среди них мы можем обозначить следующие:

• активная поддержка развития естественных наук, обеспечивавших цели обороны, хотя и в случае ядерной бомбы много было сделано с помощью технической разведки, к примеру, первая советская атомная бомба по чертежам ни на сантиметр не отличалась от американской,

• «правильность» поведения советских граждан обеспечивалась репрессивной машиной, но когда она вступала в противоречие с предыдущим пунктом, то он мог приниматься во внимание как более сильный, например, арестованный в довоенное время Ландау был освобожден по ходатайству физиков, хотя был автором листовки против Сталина,

• более мягкими методами времен застоя был запрет на поездки за границу для тех, кто был замечен в диссидентской деятельности, их также могли лишить престижной работы в пользу непрестижной,

• СССР удерживал единую информационную повестку дня, создавая ее как системой монолога внутри страны, так и закрытием поступления другой информации благодаря «железному занавесу»,

• СССР удерживал единую виртуальную повестку дня в литературе, искусстве, кино по тем же причинам, поскольку не было других путей входа на читателя/ зрителя, кроме государственных,

• СССР удерживал свой нарратив, управляя эмоциями, например, с помощью кино и музыки, не менее эффективно, чем он управлял разумом.

Никакой протестный месседж не мог проникнуть ни в информационное, ни в виртуальное пространство. В Хельсинкское соглашение, которое подписал СССР, поскольку оно фиксировало легитимность послевоенного раздела мира между Западом и СССР, были вставлены свобода передвижения людей и идей. Это было сделано с помощью Мельника и разведки Ватикана.

Мельник, работая в РЭНД, дал прогноз об избрании после смерти Сталина именно Никиты Хрущева. Он опирался и на количество упоминаний всех политических игроков-претендентов в советской прессе. Он вспоминает это так: «Я был советологом, одним из немногих в то время во Франции. Возможностей у нас было мало. Агентурной сети в Союзе вообще не было. И мы черпали информацию из открытых источников, из газет. Когда я служил в штабе генерала Жуэна, я, руководствуясь своими наблюдениями, предсказал, что после смерти Сталина к власти в Советском Союзе придет Никита Хрущев. Я следил за частотой упоминания имен Берия, Маленкова и Хрущева в газете “Правда”. Моя теория заключалась в том, что партия имела в стране большой вес. Ставленник партии и должен был встать у руля государства. “Правда” писала чаще всего о Хрущеве».

Автором идеи Хельсинкской третьей корзины он называет ватиканского адвоката, своего друга Жана Виоле. В своей книге «Современная разведка и шпионаж» он отдает под рассказ только одно примечание. Мельник говорит, что три года они лоббировали идею, а сам он передал ее американцам в ЦРУ, с которыми сотрудничал (см. работу: Мельник К. Современная разведка и шпионаж. — М., 2009. — С. 330).

Все это является той или иной легитимацией фейков, которой занимались задолго до эпохи постправды. Эпохи фейков и постправды не было, но фейки и постправда были и активно использовались, как для удержания картины мира своего населения, так и для интервенций в массовое сознание других стран.

У Белого можно найти такую цитату: «Помню: сидели в одном ресторане с редактором бойкой распространенной газеты, в которой писал я: редактор, которому присылал фельетоны из Дорнаха, мне говорил:

— Что писали вы — правильно: только печатать нельзя фельетоны такие; печатать про правду — есть ложь в наше время. Ложь надо печатать; и в этом вот правда...».

Это обычная и повторяющаяся ситуация, которая может чем-то различаться в разные эпохи, но в основе своей остается той же. Есть доминирующая точка зрения, порождаемая религией или государством, а все остальные позиции должны потесниться.

Этот переход от сильного к обыденному можно увидеть и в истории романа. Мандельштам писал: «Если первоначально действующие лица романа были люди необыкновенные, одаренные, то на склоне европейского романа наблюдается обратное явление: героем романа становится заурядный человек, и центр тяжести переносится на социальную мотивировку, то есть настоящим, действующим лицом является уже общество, как, например, у Бальзака или у Золя. Все это наводит на догадку о связи, которая существует между судьбой романа и положением в данное время вопроса о судьбе личности в истории; здесь не приходится говорить о действительных колебаниях роли личности в истории, а лишь о распространенном ходячем решении этого вопроса в данную минуту, постольку, поскольку оно воспитывает и образует умы современников. Расцвет романа в XIX веке следует поставить в прямую зависимость от наполеоновской эпопеи, чрезвычайно повысившей акции личности в истории и через Бальзака и Стендаля утучнившей почву для всего французского и европейского романа. Типическая биография захватчика и удачника Бонапарта распылилась у Бальзака в десятки так называемых “романов удачи” (roman de réussite), где основная движущая сила — не любовь, а карьера, то есть стремление пробиться из низших и средних социальных слоев в верхние. Ясно, что, когда мы вступили в полосу могучих социальных движений, массовых организованных действий, акции личности в истории падают и вместе с ними падают влияние и сила романа, для которого общепризнанная роль личности в истории служит как бы манометром, показывающим давление социальной атмосферы».

Сегодня этот тип перехода мы видим в политике, когда на авансцену вышли популисты и их партии. Они получают популярность, поскольку их устами заговорила масса простых людей. Но одновременно это не мир рывка вперед, а, наоборот, постоянного оглядывания назад. Завтрашний мир очень трудно построить при взгляде назад.

Сильные герои исчезли, уступив место новым типажам. Кстати, очень часто это оказались не политики, поскольку население устало от типажей из истеблишмента. Оно согласно отдать власть кому угодно, но только не им. И популисты стали этими новыми лицами с такими же новыми обещаниями.

Получив право быть индивидуальным, человек тут же теряет это право из-за возросшей силы медиа в современном мире. Он смотрит те же сериалы, читает те же книги, что другие. Причем эта сцепка поддерживается тем, что медиа активно обсуждают именно эти сериалы или книги, а не другие. Мы все равно живем в чужом, а не своем мире, поскольку этот мир для нас продиктован. Фрагментация тем самым компенсировалась.

Такая массовость удобна для коммерциализации любого продукта, поэтому она поддерживается и удерживается. Это как система создания системы кинозвезд. Поскольку успех фильма зависит от набора задействованных там звезд, то внимание к ним постоянно поддерживается в медиа.

Точно так типаж героя задает привлекательность фильма. Вот что, к примеру, пишет об Огурцове, герое «Карнавальной ночи», Иванкина:«Товарищ Огурцов — небезызвестный персонаж комедии “Карнавальная ночь” не просто смешной-отрицательный-герой, которого с прибаутками унижает резвая молодёжь. Это — банальность зла. Это типичный уничтожитель всего того, что было прекрасного и свежего в СССР. Тот, кто “не пущал” и вставал на пути. Сейчас многие странные авторы пишут, что “Карнавальная ночь” — это бунт “оттепельной” космополитической поросли супротив устоев, а потому Огурцова сделали нелепым».

И еще: «Людям надоело стоять с плакатами “Долой апартеид!”, а потом — опять же —  стоять в очередях за какой-нибудь “Любительской” колбасой. Если бы Огурцовы прикрутили агитационный фитилёк и дали бы народу развивать инициативу; не зарубали на корню всё новое и “непонятное”, то и судьба социализма могла стать иной. Сейчас принято ностальгировать по деликатно-целомудренному сов-ТВ и классической музыке из каждой радиоточки, но спросите сами себя: вы в детстве приникали к приёмнику, чтобы слушать Глинку или переписывали у друзей какие-нибудь Arabesque? Главное — не врать самому себе. Не тешить внутреннего Огурцова».

Советская система рушилась из-за сильного преобладания официального даже в личной жизни человека. Общее и обязательное были сильнее индивидуального.

Сегодня мы тоже имеем много общего, продиктованного извне. Но существенным различием становится то, что это общее носит нишевый характер. Это говорит о том, что каждый выбирает свою нишу в этом общем. Советский Союз мог создать общее для всех, современный мир создает общее для разных социальных кластеров этого мира. СССР слабо интересовался моим выбором, для нишевой экономики мой выбор имеет решающее значение.

Фейки — это тоже нишевая категория, поскольку их распространяют те, на кого они были рассчитаны при создании. Фейки как инструментарий в президентской кампании в США конструировали хаос. Это было важно, так как сторонники Трампа как консерваторы не любят отклонений от нормы.

Фейки приходят от ботов, но распространяются сторонниками этой точки зрения. Это модель слухов, которые пересказываются, поскольку об этом говорили / подозревали до этого. Не играет роли, что ленинградский Романов не использовал на свадьбе дочери сервиз из Зимнего дворца. Важно, что все понимали, что он вполне мог это сделать. По этой причине слух стал хорошо распространяться.

Фейки всегда будут нести частичную правду. Еще Гитлер — Геббельс заложили обязательность элемента правды в пропагандистской лжи. Кстати, в Германии была система отслеживания слухов и их передвижения по территории. Сегодня тоже говорят о системе усиления с помощью соцмедиа.

Фейки имеют гуманитарную и техническую составляющую. Техническая обспечивает одномоментное распространение с помощью соцмедиа, а гуманитарная — соответствие ожидаемой информации. Если избиратель был против Клинтон, то любой негатив о Клинтон шел на ура.

Интенсивные коммуникации несут неожиданные последствия. Книгопечатание создало литературный языки, национальные государства, науку и литературу, в последнем случае появился массовый читатель, который создал коммерческую потребность в появлении новой книги, в результате возникает современный роман.

Сегодня кино переходит на работу с менее известными героями из комиксов, с помощью которых можно создавать новые вселенные. Они снова поднимают героя из ниши в более массовое распространение

Например, поднятие такого героя, как Аквамен: «“Аквамен” достиг отметки в один миллиард долларов в глобальном показе меньше, чем за месяц, “Черная пантера” от Marvel Cinematic Universe достиг этой отметки в 2018-м. Взятые вместе эти два фильма показывают, как следующая волна фильмов о супергероях постоянно трансформируется с помощью менее известных героев, которые резонируют с аудиторией, становясь в этом процессе авангардом будущего этого жанра». Это создает «свежий кинематографический опыт».

Советский соцреализм, наоборот, искал не новый, а ориентировался на старый опыт, задавая формат общения человека с миром. С точки зрения власти, это и был сам мир, но с точки зрения человека — это способ жить и выживать в этом мире. Ленин и Сталин — это боги, на них можно только молиться. Герои — это люди, которые стоят между богами и просто людьми. Они, совершая свой подвиг, гибнут, становясь в результате ближе к богам, но дальше от людей.

Человек не может быть сильнее мира. Чтобы выжить, ему надо подчиниться его правилам. Герой выполняет правила даже ценой своей смерти, враг или предатель — нет.

Искусство задает способ видения мира. Мы начинаем опираться на ориентиры, заданные им. Соцреализм делал это в еще более жесткой форме, поскольку отражал не столько художественную политику, как политику государства. Он поддерживался всей государственной машиной, что создавало для него дополнительные мускулы.

Государство и соцреализм неотделимы друг от друга. Напреенкопишет, например, о работах Дейнеки: «Вопрос о половом различии сведен в “Знатных людях страны Советов” Дейнеки лишь к социальной гендерной идентичности, то есть к такой же сумме атрибутов, как и идентичность национальная. Здесь нет места сексуальности как чему-то, что не могло бы быть вписано в систему социальных связей и демонстрируемых свойств, чему-то, что вносило бы возмущение в тело. Cталинский период стал временем нормализации официального советского гендерного порядка: криминализация мужской гомосексуальности и абортов пыталась подчинить сексуальность деторождению как социально полезной деятельности. Эротика у Дейнеки в 1930-е — это всегда эротика здорового тела, эротика спорта, эротика, подневольная совершенной визуальной форме».

Как видим, это описание очень близко другому тоталитарному искусству — немецкому. Это сила и мощь государства получает отражение не только в памятниках, не только в сталинских высотках и метро, но и в изображении человека. Высотки должны быть самыми высокими, метро самым глубоким, а человек не столько красивым индивидуально, как красивым массово, то есть здоровым и сильным. Перед нами как бы доведение до пределов идеалов красоты, какой она представляется государству.

Напреенкоутверждает: «Соцреализм, если отнестись к нему серьезно, действительно оказался невыполнимым заданием. Даже когда соцреализм казался чем-то возможным, например, в тот момент, когда Горький определил его на Съезде писателей как “отражение реальности в ее революционном развитии”, все примеры, которые он приводил и которые казались убедительно соответствующими этому определению, состояли, разумеется, из произведений литературы, созданных ранее. Но после провозглашения доктрины соцреализма примеров литературы и искусства, которые можно было всерьез соотнести с определением Горького, наоборот, становилось все меньше. Эти Сцилла и Харибда формализма-натурализма, как и “невозможное” требование быть соцреалистом, кажутся связанными именно с присутствием заказчика как такого Другого, которого невозможно удовлетворить».

Этот тип искусства представляется «заторможенным», поскольку он не имеет права на изменения. Есть канон, в который теперь надо втискивать все. Тут нет нужды в «свежем впечатлении», поскольку это не коммерческое искусство, зависимое от населения. Это искусство зависит только от государства.

Морозов акцентируетопределенный момент искренности: «Несмотря на пропагандистские искажения, преувеличения и так далее, в основе пропагандистских утверждений, как правило, лежит искренняя убежденность. Да, цинизма там много, но это цинизм отдельных игроков, которые абсолютно беспринципно пользуются моментом, делают карьеру и так далее. Но в целом, мне кажется, российский официальный медиадискурс основан на убежденности довольно широкого круга людей в правильности избранного курса. Кроме того, конечно, это игра со здравым смыслом, с представлениями российской публики о том, как устроен мир и что в нем происходит, а также какова в нем роль России».

Капустин точно так смотрити на идеологию: «Никакая идеология, игравшая реальную роль в истории, никогда не лгала и не обманывала. Исторически значимые идеологии, конечно, вбирали в себя всевозможные иллюзии, но то были реальные иллюзии в качестве необходимого выражения на стороне субъекта идеальности, присущей объективному. Лгать и обманывать могут только кабинетные идеологии как придумки интеллектуалов, не имеющие резонанса с объективной идеальностью мира человека и потому политически бессильные и интересные только для интеллектуальных междусобойчиков. (…) реальные иллюзии исторически значимых идеологий не поддаются разоблачению. Не потому, что невозможно теоретически проникнуть в их суть, а по той причине, что такое проникновение, даже если оно имеет место, не достигает политически значимого эффекта – сбрасывания пелены иллюзий с глаз их носителей. Просто потому, что это – адекватные для данного жизненного мира представления о нем. Разоблачать можно только те иллюзии, которые перестали быть необходимыми для воспроизводства данного общества. Такие иллюзии есть предрассудки. Классикой борьбы с ними стал век Просвещения. При этом сами просветители были переполнены иллюзиями, которые они считали не предрассудками, а принципами Разума. И в этом они были правы, ибо их иллюзии еще только утверждались в качестве реальности современного (нам) мира».

Там, где есть госстандарт на искусство, там обязательно присутствие цензуры. Сталинская система полностью меняла модель мира человека, даже история стала другой: из истории царей она стала историей революционных движений. При этом поднимая на пьедестал революции вчера и вокруг себя, СССР жестко контролировал саму возможность революции внутри себя. Этот парадокс обеспечивался с помощью инструментария трех пространств: физического, информационного и виртуального.

Репрессии — это физического пространство. СССР не изобрел концлагеря, но в отличие от первых примеров такого рода в других странах использовал их: а) для своего населения, б) достаточно массово.

Если Запад пошел по пути создания полиции нравов, то СССР создал полицию мыслей или ментальную полицию. Цензура, например, должна была предугадывать не только возможное разрушительное действие оцениваемого текста прямого порядка, но и косвенные, высчитывая разного рода теоретические отклонения в мозгах граждан, которые оказываются возможными. Например, режиссеру-мультипликатору Татарскомуговорили о его фильме «Падал прошлогодний снег»: «На сдаче “Снега” у меня было предынфарктное состояние. Мне заявили, что я неуважительно отношусь к русскому человеку: “У вас всего один герой —  русский мужик, и тот идиот!”».

Сегодня такое замечание может выглядеть странно, но таковой была реальность. Она строилась на уровне цензуры, чтобы иметь в результате «монолитный» образ мира для всех.

Литература

1. Уразов А.Тысяча дней одного русского в Матиньоне // russkiymir.ru/media/magazines/article/100076/

2.  Мельник К. Современная разведка и шпионаж. — М., 2009. — С. 330

3. Белый А. Родина // Записки чудака // az.lib.ru/b/belyj_a/text_1922_zapiski_chudaka_oldorfo.shtml

4. Мандельштам О. Конец романа // rvb.ru/mandelstam/slovo_i_kultura/01text/01text/07.htm

5. Иванкина Г. Огурцов как разрушитель советской системы // zen.yandex.ru/media/zina_korzina/ogurcov-kak-razrushitel-sovetskoi-sistemy-5c41a3b6121a5200b3c60c20

6. Russo D. How 'Aquaman's' $1 billion windfall is helping to lead the box-office charge of 'B-list' superheroes // www.nbcnews.com/pop-culture/movies/how-aquaman-s-1-billion-windfall-helping-lead-box-office-n958201

7. Напреенко Г. Модернизм как unheimlich сталинизма // syg.ma/@sygma/glieb-naprieienko-modiernizm-kak-unheimlich-stalinizma

8. Соцреализм: исследовательские перспективы и тупики // syg.ma/@tatlinpublishers/sotsriealizm-issliedovatielskiie-pierspiektivy-i-tupiki

9. Морозов В. Миф о простом человеке // syg.ma/@inrussia/mif-o-prostom-chieloviekie

10. Капустин Б. Идеология и крах советского строя // globalaffairs.ru/number/Ideologiya-i-krakh-sovetskogo-stroya-18481

11. Как Алексанлр Татарский с советской цензурой боролся // sobesednik.ru/kultura-i-tv/20181226-kak-tatarskij-s-sovetskoj-cenzuroj-borolsya