И это уже совершенно другая правда, поскольку она создается под потребителя информации, а не объективно.

Фейки, например, своим происхождением из множественности источников, которые создали для порождения информации соцмедиа, отражают закономерности борьбы иерархических структур против сетевых. Как оказалось, традиционные иерархические структуры, на которых зиждилась сила государства, оказались бессильными против фейков. Это проявилось особенно сильно в чрезвычайной ситуации выборов и Трампа, и Макрона, поскольку это вариант кризисной ситуации, имеющей четкие временные пределы, когда все нужно сделать только сегодня, так как завтра после окончания выборов все это не имеет смысла.

Исследователи РЭНД во главе с Аркиллой давно отмечали, что иерархические структуры будут проигрывать сетевым, если государство не сможет также перейти на сетевые методы организации [Networks and netwars. The future of terror, crime and militancy . Ed. by J. Arquilla a.o. — Santa Monica, 2001]. Правда, они говорили это о военных столкновениях между регулярной армией и повстанцами.

В информационных битвах имеет место та же ситуация. Бюрократическая структура стопроцентно запаздывает, например, со своими опровержениями после информационной атаки, причем это опровержение лишь расширяет круг тех, кто ознакомился с этим негативом, а не уничтожает его и его последствия. Эта же неудача преследует бюрократические структуры и в борьбе со слухами.

И все это на фоне все усиливающихся информационных атак разного рода, где фейки являются лишь одной их частью. Еврокомиссар по безопасности Кинг утверждает: «Российские власти не скромничают относительно целей этой кампании дезинформации и такого рода деятельности. В некоторых российских военных кругах, а также устами некоторых российских генералов они говорят о распространении ложных данных и дестабилизирующей пропаганде как о законном инструменте. И сегодня информация — это своего рода новое военное оружие. Цель этой кампании дезинформации в том, чтобы заставить людей верить, что дезинформация заслуживает доверия, опирается на факты. Когда знакомишься с опросами, многие люди соглашаются с дезинформацией, распространяемой Россией и Кремлем, и к сожалению, мы можем сделать вывод, что российская дезинформация действительно может очень хорошо функционировать. Вот почему мы должны удвоить наши усилия и разрушить эту пропаганду».

Сегодня агрессивность сообщений уже определяется на лингвистическом уровне, что важно для судебных экспертиз. При этом нет согласия в выстраивании коммуникаций с Донбассом или Крымом, что затрудняет практические действия. Мы давно писали о том, что окончание военных действий на Донбассе не будет окончанием головной боли за Донбасс, поскольку возникнет совершенно новая проблема, к которой мы оказываемся неготовыми.

Уровень доверия / недоверия к конкретным СМИ измерял не только Трамп, но и социологи. Например, высоким доверием пользуются The Economist, Reuters, BBC, а вот CNN, Fox News или социальные медиа находятся в поле недоверия. Понятно, что подрывают доверие к соцмедиа не столько сами фейки как таковые, а почти ежедневные сообщения о найденных фальшивых аккаунтах в Фейсбуке или Твиттере (см., например, см. тут).

Василь Гатов также выносит проблему доверия на первое место, когда говорит следующее: «Основной вред от fake news — что от явления, что от понятия — в разрушении структуры общественного доверия, важным элементом которой являются независимые СМИ. Эти структуры в той или иной форме свойственны любому государству: вместе с институциональным насилием, они удерживают, как пресловутые скрепы, фундамент общественного договора, причем даже не обязательно в демократических государствах» (см. также тут).

Корпорация РЭНД также выпустила исследование «Упадок правды» [Kavanagh K. a.o. Truth decay. An Initial Exploration of the Diminishing Role of Facts and Analysis in American Public Life. — Santa Monica, 2018]. Исследователи отталкиваются от следующих четырех трендов:

• рост разногласий по поводу фактов и аналитических интерпретаций фактов и информации,
• стирание линии разграничения между мнением и фактом,
• возрастание относительного объема соответствующего влияния мнений и личного опыта над фактами,
• понижение доверия к бывшим уважаемым источникам фактической информации.

Как видим, избранные точки отсчета внушают уважение, поскольку ставят фейки в более широкий контекст, демонстрирующий постепенное нарастание важности данной проблемы.

Разрушение правды, к которому пришло человечество, они выводят из следующих четырех причин:

• характеристики когнитивных процессов: люди стараются опираться на уже имеющиеся представления, личный опыт оказывается сильнее информации, они опираются также на мнение других в социальных сетях;
• изменения в информационной системе: рост социальных медиа, увеличивший объемы и скорость информационного потока, широкое распространение дезинформации и информации, построенной на предубеждении,
• образовательная система не успевает идти в ногу с информационной,
• политическая, социодемографическая и экономическая поляризация, которая ведет увеличению несогласия по поводу фактов и аналитических интерпретаций фактов и информации.

Следует честно признать, что перед нами проходит даже не столько крушение понимания, что такое правда, это явное крушение всей ментальной модели человечества, когда люди отказываются видеть то, что есть на самом деле, предпочитая вместо этого видеть вокруг то, что хочется.

Это как бы желание отдельного человека массы. Но одновременно это требование инфраструктур, которые обслуживали интересы ментальности человека. Например, телесериалы оказываются более убедительными в удержании интерпретации истории, чем школьные учебники.

Еще одно изменение, приведшее к появлению фейков, лежит в возрождении пропаганды, произошедшей в последнее время. Пропаганда — это не только война, это и новые типы воздействия, которые подталкивают население к иному типу поведения. Это подталкивание (nudge), которое взяли на вооружение некоторые достаточно демократические правительства, оправдывающиеся тем, что выбор все равно сохраняется [Thaler R.H. a.o. Nudge. Improving Decisions About Health, Wealth, and Happiness. — New York etc., 2009; Thaler R.H. Misbehaving. The Making of Behavioral Economics. — N.Y., 2015; Санстейн К. Иллюзия выбора. Кто принимает решения за нас и почему это не всегда плохо. — М., 2016; Sunstein C.S. The Ethics of Influence. Government in the Age of Behavioral Science. — Cambridge, 2016]. Но это все равно такое же управление другим, как и пропаганда.

Эксперт по медиаэтике Казаков говорит, разграничивая журналистику и пропаганду: «журналист, в силу природы профессии, обязан оглядываться на профессиональные стандарты, согласовывать свое профессиональное поведение и свои тексты именно с журналистскими профессионально-этическими нормами. Там, где он перестает обращать на них внимание, журналистика плавно переходит в нечто иное: в рекламу, дурной PR, в ту же пропаганду. У пропагандистов все куда как проще: цель оправдывает средства. Пропагандист не ориентируется напрофессионально-этические нормы: за их отсутствием в его специальности. Не профессии, заметьте. Там же, где журналистика скрещивается с пропагандой, появляется, как мы это назвали в решении, «гибридная журналистика». Это условная конструкция, конечно же. Журналистика заканчивается там, где появляются первые признаки пропаганды».

Все это тектонические сдвиги, порождающие и новый тип человека, и новый тип государства, в котором мы еще не жили, но активно движемся к нему. И для этого государства отнюдь не случайно оказывается важным аспект распознавания фейков [см. тут, тут и тут].

Один из исследователей влияния коммуникации на человеческое поведение Висванат из Гарварда подчеркнул следующие последствия взрывного развития информационного компонента, который теперь преодолевает временные, географические и дисциплинарные границы:

- демократизация информации, порождение и потребление которой раньше ограничивалась географией или специальностью,

- уход от командной модели контроля к низовым моделям участия.

Перед нами возникает иной тип политики, иной тип организации государства. Кластр описал такого типа революционный переход, который был в далекой истории человечества: «Настоящая революция в протоистории человечества — это не неолитическая революция, потому что она оставила прежнюю организацию общества в нетронутом состоянии, а политическая революция, загадочное, необратимое, смертельное для примитивных обществ явление, которое знакомо нам под именем государства. И если нам хочется сохранить марксистские термины базиса и надстройки, тогда, наверное, придётся признать, что базис — это политическая сфера, а надстройка — экономическая. Единственный глубинный структурный переворот, который был способен трансформировать примитивное общество, попутно его разрушая — тот, что был вызван внутренними процессами или извне, тот, чьё отсутствие само по себе определяет примитивное общество, иерархическую власть, властные отношения, подчинение людей — короче говоря, государство».

Кластр говорит о возникновении государства, мы же находимся в эпохе исчезновения государства. Все те приметы нового, которые нас окружают, в сильной степени доказывают нам ненужность государства.

Множественность правды связана и с потерей авторитетов. Современный мир превратился в мир равных, но только якобы, поскольку 1 % населения держит в своих руках 82 % собственности. Авторитеты уходят везде, начиная с литературы и искусства. Уже не играет роли тот интеллектуальный продукт, который они производят. На первое место выходит другой параметр: о ком и сколько говорят. И фейки полностью соответствуют этой модели, потому что о них говорят больше других.