Гибридная война возникает в рамках общей тенденции уйти от кинетической войны в сторону некинетической. Запад стал разрабатывать нелетальные виды оружия в ответ на два новых фактора, затрудняющих военные действия: следовало уйти от смерти своих солдат и от жертв среди мирного населения противника. И тот, и другой фактор вызывают возмущение среди своего собственного населения, от которого, как известно, зависит поддержка любой войны, поскольку всегда есть не только внешний, но и домашний фронт.

Все возрастающая роль информационного компонента человеческой цивилизации смогла предоставить новые типы инструментария, который обеспечивал нужные результаты без применения кинетического оружия. Возросшие объемы информации о противнике также облегчили осуществление воздействия. Это также соответствует смене парадигмы: ориентация на противника сменилась ориентацией на население, пришедшей в последнее десятилетие в связи с контртеррористической борьбой. Так в армии появилась новая специальность — антрополог, ведь воюющая армия зависит и от населения страны, с которой воюет.

Появился целый ряд исследований по использованию информации как воздействующей силы у военных. Тетем, например, детально описывает такого рода подходы (Tatham S. U.S. governmental information operations and strategic communications: a discredited tool or user failure? Implications for future conflict. — Carlisle, 2013; Tatham S. a.o. Training Humans for the Human Domain. — Carlisle, 2015; Tatham S. Using target audience analysis to aid strategic level decisionmaking. — Carlisle, 2015; Tunnicliffe I., Tatham S. Social Media — The Vital Ground: Can We Hold. — Carlisle, 2015). Это тексты, где превалируют военные задачи. Продолжается также перенос методов бизнеса по анализу эмоций из соцсетей, но уже для военных целей [см. тут и тут]. И новой-старой задачей оказались манипулятивные действия в киберпространстве и защита от них [см. тут, тут и тут]. Это еще можно обозначить как гуманитарный инструментарий киберпространства.

Гибридная война оказалась для Украины внезапной, но эта внезапность сходна с неожиданностью снега зимой для городских властей. О подобного типа войне писали давно и достаточно много, чтобы не так широко раскрывать глаза военным специалистам. Псевдоновизна ее оказалась нужной, чтобы оправдать свою неподготовленность не только Украине, но и Западу. Если в магистерской работе 2011 года британского офицера гибридная война уже была подвергнута изучению, а работа эта посвящена подготовке британской армии к будущим войнам, то уж точно нельзя говорить о неожиданности.

Кстати, этот акцент неожиданности очень напоминает реагирование властей всех стран мира на угрозу цветной революции. Они считали, что знают все и... легко потеряли власть, чему уже есть десятки примеров: от Украины до Арабской весны.

Одновременно нам представляется, что все это является проявлением одного феномена, когда атакующие действуют нелинейным инструментарием, которому противостоит линейный инструментарий защиты. Украина 2004-го и 2013-2014 годов наглядно это продемонстрировала. В это время атакующие продвигались в одном пространстве, а власть — в другом. Поэтому выигрыш власти в физическом пространстве в виде разгона студентов привел к проигрышу в виртуальном — потере легитимности. А в информационном пространстве обе стороны слышали и видели одно и то же, интерпретируя его каждая по-своему. Одна видела торжество закона, другая — торжество беззакония. По этой причине не имело никакого значения, что власть владеет телевидением, ведь сила оказалась не на стороне информации, а на стороне интерпретации. Власть оказалась переинтерпретированной оппозицией, поскольку одно и то же действие получило противоположные интерпретации. Гибридная война получила важный интерпретационный компонент.

Монеген призывает не думать о России в терминах гибридной войны, считая, что правильнее думать о государственной мобилизации и подготовке к войне. Он также интересно подчеркнул, что с точки зрения Москвы гибридная война является западной концепцией, западным изобретением, западной практикой, а не российской.

У самой американской армии нет определения гибридной войны, зато есть определения гибридной угрозы. При этом подчеркивается, что «российская гибридная война во время российско-грузинской войны (2008) и российско-украинской войны показала себя эффективным инструментарием. Ее возможности за пределами близости к российской границе неизвестны, но она все равно представляет собой уникальную проблему для современных и думающих о будущем военных лидеров». Кстати, авторы говорят, что это уникально русский подход, ведь любая форма войны связана с обществом, от которого получает властные полномочия.

И еще одно важное замечание из этого американского анализа. Данный вариант гибридной войны не был направлен на уничтожение противника. Вместо этого происходило навязывание своей политической воли без разрушения политических институтов противника. Правда, на это есть такое возражение, что местные политические институты (Крым, Донбасс) все же были уничтожены. Так что можно переформулировать это замечание так, что местные политические институты были уничтожены, поскольку они мешали выполнению военных задач. Центральная власть, пребывая в бездействии, не являлась мешающим фактором, ее разрушение не имело места.

Россия в свою очередь «перебрасывает» авторство в сторону США. Бартош пишет: «Нельзя признать обоснованными и попытки приписать России сомнительную честь авторства гибридных войн. Ведь само понятие «гибридные угрозы» использовалось в трех последних четырехлетних американских обзорах по обороне, вышедших в 2006, 2010 и 2014 годах» [см. тут и тут].

Неожиданность повлияла не только на Украину, но и на весь мир. Адекватного реагирования не было ни со стороны Украины, ни со стороны Запада. Никто не был способен принять решение, когда Россия перебрасывала дополнительные войска в Крым, когда происходил захват крымского парламента или симферопольского аэродрома.

Сегодня действующие лица оправдывают свое бездействие угрозами со стороны России, что если они бы что-то сделали, то через два часа десант бы высадился в Киеве. Этого теперь нельзя доказать, но то, что Крым потерян из-за бездействия, наглядно видно. И Донбасс был остановлен только потому, что появилось действие со стороны Украины.

Однако есть информация, что Крым отдавался в условиях ядерного шантажа со стороны России. Это кардинальным образом меняет контекст ситуации. Впрочем, между угрозой и реальным применением — большая разница. В принципе, есть такой сектор знаний, как принудительная дипломатия, где детально рассматривается, что нужно делать, чтобы твоим угрозам поверили. Например, это будут не просто слова о возможном вводе войск, а реальное передвижение войск и подобное. Но, как пишут в исследовании о принятии решений в условиях гибридной войны: ни одно решение не принимается в вакууме, всегда есть контекст.

Кстати, о «радиоактивном пепле», в которой готова превратить США Россия, говорил не только Дмитрий Киселев; Владимир Путин открытым текстом заявил о возможном применении ядерного оружия из-за Крыма. Причем странным образом никто также не обратил внимания на информацию на тот момент министра обороны Украины Гелетея, что Россия применила тактическое ядерное оружие в Луганском аэропорту.

Методология атаки методом роения, о котором в свое время много писал Аркилла [Arquilla J., Ronfeldt D. Swarming and the future of conflict. — Santa Monica, 2000], также получила в гибридной войне новое развитие [Edwards S.J.A. Swarming and the future of warfare. — Santa Monica, 2005]. Роение задается как максимализация направлений атаки, в результате которой происходит разрушение психологической силы противника.

Еще одним компонентом, привнесенным в гибридную войну из современности, стала война нарративов [см. тут и тут]. Россия тиражировала нарратив о защите русского населения в Крыму и на Донбассе, занимая позицию «спасителя», которую уже использовала в войне с Грузией. В том случае речь шла о защите осетинского народа. Нарратив спасителя достаточно древний, он есть и в религии, и в литературе. Роли в нем четко разделены на позитив и негатив. Если раньше нарративами занимались только литературоведы, то теперь эту профессию вполне профессионально освоили военные.

Можно добавить в список освоенного военными нового инструментария и использование интернет-мемов [см. тут, тут и тут]. За счет социальных медиа они получают быстрое распространение, охватывая большое число пользователей. Таким удачным для России сочетанием слов стали «зеленые человечки». Даже при ироническом или отрицательном употреблении они все равно прятали свою подлинную реальность автоматчиков.

На следующем шаге специалисты по гибридным войнам займутся и big data, алгоритмы по обработке которой хорошо освоили политтехнологи [см. тут, тут и тут]. Именно этим скорее всего можно объяснить запрет в Украине российских социальных сетей, поскольку любые настроения населения легко можно снимать оттуда. Можно даже предположить, что это делалось в отношении жителей Крыма и Донбасса в преддверии военных действий, хотя об этом не говорят.

Такое же развитие в будущем получит и инструментарий мягкой силы. В журнале TheNewStrategistисследователи подчеркивают важный вопрос «насколько "мягкой" является "мягкая сила"?». Они также отмечают следующее: «В случае мягкой силы аналитик редко знает, когда произойдет провал, поскольку есть множество факторов, которые могут нести за это ответственность. Из-за зависимости от поведения целевой страны (или общества) "мягкая сила" скорее является понятием сдерживания. В обоих случаях успех или провал находится в руках целевой страны или аудитории. Разница, несомненно, в том, что средства принуждения, от которых зависит сдерживание, находятся в основном в руках государства. Средства мягкой силы, с другой стороны, разбросаны по всему обществу и не могут быть использованы для поддержки политики государства. Нет никакой уверенности, что в результате будет получено стратегическое преимущество».

Будут ли гибридные войны в далеком будущем? Сделав, например, прогноз развития до 2045 года, британские военные говорят, что люди будут меньше зависеть в определении своей идентичности от страны или места рождения. И звучат весьма неприятные слова для современных государств: «Глобально государство будет, вероятно, менее значимым для индивидов из-за движения людей, информации и идей через границы. Став менее зависимыми от государства, люди будут менее заинтересованы поддерживать его». Кстати, к созданию таких прогнозов активно подключают фантастов (см., например, такую встречу с фантастами, которую провели американские военные в августе 2017 года).

Отметим в заключение те последствия, которые возникли и у России. И это не только западные санкции. Россия получила в результате не просто одобрение действий власти, но обеспечение этого одобрения было достигнуто как виртуозной работой телевидения, так и путем ужесточения свободы слова в стране (см. детальный анализ этого репрессивного инструментария). Как акцентируется в этом анализе, подготовленном правозащитной организацией «Агора»: «Российские власти фактически использовали украинские события в качестве предлога для подавления вообще любых независимых голосов и движений».

Гибридная война является одной из реализаций войн нового типа, где главными целями становятся не военные, а население. Поэтому сюда мы также можем отнести участившиеся попытки влиять на выборы извне. Здесь снова именно население становится основным объектом атаки, позволяющим изменить политический режим в стране. Можно вспомнить в качестве примера расследования такого влияния со стороны России на выборы в США [см. тут, тут, тут, тут, тут и тут], Франции [тут, тут и тут] и в ряде других европейских стран, например, в Черногории. А страны Балтии постоянно находятся под подобного рода прессом.

Перед нами возникли настоящие избирательные войны, где оппонент / противник извне страны пытается поставить во главе более приемлемого для него кандидата. При этом никто из западных аналитиков не вспоминает, что до этого Россия уже решала подобные задачи на украинских выборах. В целом избирательный вариант гибридной войны является не менее опасным, чем любой другой. Просто в нем военный конфликт трансформирован в политический.

Гибридная война, по сути, является аналогом мягкой силы, противопоставленной силе жесткой в виде традиционной войны. Но в случае гибридной войны у мягкой силы однозначно есть и жесткое лицо, которое сразу проявляется, когда мягкая сила неспособна достичь намеченного результата. Гибридная война в этом плане напоминает двуликого Януса, у которого, как известно, было два лица, смотревших в разные стороны.