Мы неадекватно представляем себе суть информационной войны, когда акцентируем движение информации как основной аспект. Акцент на передаче, имеющий место при обсуждении возможных планов в этой сфере, отвлекает от понимания того, что именно должно быть сказано и как именно сказано, чтобы получился нужный тип влияния, при этом строительство телевышек или, к примеру, создание телеканалов — дело второстепенное.

Военные поняли важность когнитивного пространства раньше гражданских. Гартска и Альбертс помимо информационного аспекта и информационного пространства говорят о когнитивном. В принципе, они акцентируют четыре пространства как важные с точки зрения сетевой войны:

- физическое, где достигаются результаты и находится сопутствующая инфраструктура и информационные системы,

- информационное, где информация создается, манипулируется и передается,

- когнитивное, где существуют восприятия, осознание, убеждения и ценности, а в результате понимания принимаются решения,

- социальное, где происходит взаимодействие с вооруженными подразделениями и между ними [Garstka J., Alberts D. Network Centric Operations Conceptual Framework Version 2.0. — Vienna, 2004].

При этом они считают, что социальное и когнитивное пространства более других понимаются неадекватно, хотя они и наиболее важны для успеха, поскольку люди используют ментальные модели ситуации для того, чтобы принять решение. 

Тут можно вспомнить предшественников этого подхода. Так, Аркилла и Ронфельдт в 1997 г. заговорили о двух взглядах на информацию [Arquilla J. a.o. Information, Power, and Grand Strategy: In Athena’s Camp // In Athena's camp. Ed. By J. Arquilla, D. Ronfeldt. — Santa Monica, 1997]. Первый и основной связан с рассмотрением информации с точки зрения процесса передачи, они же предложили совершенно другой подход, который обозначили как структурный.

Аркилла и Ронфельдт подчеркивают, что процесс и структура являются совершенно различными представлениями. Процессный подход подчеркивает важность технологической инфраструктуры. Структурный подход акцентирует знания, ценности, цели. В качестве иллюстрации они построили информационную пирамиду. На ее вершине находится Мудрость, за ней следуют Знания, и они относятся к структурному подходу. Ниже находятся Информация и Данные, которые принадлежат процессному подходу.

А Шафрански еще в 1994 г. подчеркивал важность ментального измерения и высших ценностей, поскольку военные действия направлены на принуждение оппонента подчиниться чужой воле. Поэтому он подчеркивает: «Знание ценностей противника и использование его репрезентативной системы позволяет нам соотносить ценности, общаться с мозгами противника на вербальном и невербальном языке врага» [Szafranski R. Neocortical warfare? The acme of skill // Ibid.].

Кстати, эти старые работы девяностых, заложившие теоретические основы информационной войны, с одной стороны, выросли из рассуждений о войне будущего, с другой — очень четко акцентировали существование иного типа информации высшего порядка — знаний и мудрости.

Информация и неопределенность связаны, поэтому Гартска и Альбертс строят следующую классификацию проблем [Garstka J., Alberts D. Network Centric Operations Conceptual Framework Version 2.0. — Vienna, 2004]:

- простые проблемы, характеризуемые низким уровнем неопределенности,

- сложные проблемы имеют средний уровень неопределенности,

- опасные проблемы имеют высокий уровень неопределенности.

В случае последних суть проблемы, по их словам, плохо понимается, в ней много динамических элементов, существуют разные взгляды экспертов, а без ментальной модели проблемы сложно вырабатывать решения.

В одной из своих книг Аркилла подчеркивал, что организации меняются в зависимости от информации, которой они обладают и которую обрабатывают. Он пишет: «Умелая работа со всеми видами конфликта требует информации — как встроенной структурной информации, позволяющей понимать, что надо делать и почему, а также систем обработки информации, чтобы распознавать атаки и цели, отличать врага от друга и координировать операции» [Arquilla J. a.o. Swarming and the future of conflict. — Santa Monica, 2000].

Вспомним, как действует гибридная война: она как раз мешает «распознавать атаки и цели, отличать врага от друга и координировать операции».

На ментальных моделях ситуации основывается принятие решений, давно являющееся предметом анализа военных и правительств. Новые подходы выросли из множества нетрадиционных взглядов, которые оказались очень эффективными: из моделирования принятия решений в условиях неопределенности (Канеман), из модели «подталкивания» (Талер и Санстейн), из интуитивной модели принятия решений (Клейн) [Klein G. The Power of Intuition:. How to Use Your Gut Feelings to Make Better Decisions at Work. — New York, 2004; Klein G. Streetlights and Shadows. Searching for the Keys to Adaptive Decision Making. — Cambridge, 2009], из методологии микротаргетинга, которая пришла из бизнеса в политтехнологии, и в последнее время президентские выборы в США, начиная со вторых выборов Буша, строятся именно по этой схеме.

Изменилось и пространство, в котором ведется война. Возникла сетевая война, война в киберпространстве, война в социальных медиа. Новые задачи в области сетевой войны приносят новые результаты. В работе по дестабилизации сетей Карли подчеркивает важность когнитивных ресурсов атакуемой группы и ее лидера. В этих рассуждениях она опирается на теорию когнитивных ресурсов Фидлера [Fiedler F.E. The Contribution of Cognitive Resources and Leader Behavior to Organizational Performance // Journal of Applied Social Psychology. — 1986. — Vol. 16. — I. 6]. У нее также есть отдельная работа по дестабилизации скрытых сетей [Carley K.M. Destabilization of covert networks // Computational & Mathematical Organization Theory. — 2006. — Vol. 12. — I. 1]. Здесь она подчеркивает, что скрытые сети не являются ни случайными, ни иерархическими. Они состоят из ячеек, люди больше взаимодействуют внутри ячеек, чем между ними. Лидер ячейки обладает большей информацией, чем остальные участники.

Военные игры также приносят новые результаты. Например, констатируется как результат одной из таких игр, что нельзя ограничиваться только нарративным пространством, следует подключать и кинетические операции, чтобы усилить посылаемые месседжи. Кстати, в этом случае военные открывают то, что уже было предложено раньше. В свое время возникла интересная модель принудительной дипломатии (coercive diplomacy) Александра Джорджа, которая в наши дни получает развитие.

Когнитивное пространство сегодня привлекает большое внимание [см. Dean F.W Fighting networks. The defining challenge of irregular warfare. — Monterey, 2011; Davison K. C. Systemic Operational Design (SOD): Gaining and Maintaining the Cognitive Initiative — Fort Leavenworth, 2006; Cordrey R. a.o. Mapping the Information Environment // IO Sphere. — 2005. — Summer; и тут]. Одновременно оно слабо учитывается в информационных войнах. Исключением является британский подход, где точкой отсчета является анализ целевой аудитории [см. тут и тут]. Именно там британские военные увидели залог своего успеха в информационной кампании, что позволяет им критиковать британский подход, базирующийся на приемах, пришедших из рекламы и паблик рилейшнз.

Когнитивное пространство человека основано и во многом организовано на его идентичности, которую можно рассматривать как одну из иерархий в нашем мозгу.

И это еще один дискуссионный вопрос, который на сегодня ослабляет Украину. Это вопрос идентичности. Современные представления о демократии видят эту проблему в следующем виде: «Определение демократии не предполагает, что нужно отставить чью-то идентичность как шотландца или католика, и это не является демократией, поскольку она имплицитно признает, что все люди имеют множественные идентичности в обществе. Это включает личностные идентичности, или индивидуальные представления человека; ролевые идентичности, или идентичности, связанные с различными социальными группами. Ролевая идентичность человека как гражданина является ключом к идее легитимности политической системы. Когда социальная идентичность членов этнических или религиозных групп диктует их действия как граждан, тогда демократия становится трудной, если не сказать невозможной». [Wiechnik S. Tracking Democratization: Insights for Planners // Parameters. — 2017. — Vol. 47. — N 1].

Чтобы в результате Украина не получила ситуацию, при которой она смогла противостоять внешним силам, но не смогла выстоять против внутренних. Понятно, что тут возможно возражение, что эти требования будут различны на разных этапах построения демократии. Но никогда они не должны работать на исключение легитимного гражданина из общественного поля страны.

Паризер подчеркивает, что люди реагируют не просто на факты, а на модели в головах, и если они подвергаются сомнению, то это наиболее важно для человека. Он считает, что сколько бы ни говорили сегодня, что Саддам Хуссейн не имеет отношения к 11 сентября, это ничего не меняет. Однако если сказать, что из захвативших самолеты террористов 15 были из Саудовской Аравии, двое — из ОАЭ и один из Египта, то это, несомненно, повлияет на понимание. Кстати, журналистика не учитывает этого в своей работе.

Или другой пример. Когда идентичность оказывается под угрозой, люди более жестко защищают свои взгляды и не принимают не похожих на них. Когда же идентичность поддерживается, люди спокойнее относятся к новым идеям. При этом у человека есть идентичности разного уровня, поэтому убеждение может строиться на других уровнях. Другим вариантом воздействия является то, что эмоциональные истории убеждают больше, чем просто рациональные.

Уже найден термин для таких специально создаваемых нарративов — вооруженные нарративы. Их определяют как использование дезинформации, фейковых новостей и других информационных технологий для создания историй, подрывающих вражеские институты, идентичности, цивилизации и воли путем создания и преувеличения сложности, неразберихи и политических и социальных расколов. Кстати, в этом определении очень хорошо выписаны цели, которые Украина испытывает на себе.

В целом это понятно. Рассказываемые и пересказываемые истории всегда сопровождали человечество. Нарратив — это самый сильный тип воздействия, поэтому становится возможным использовать его и для военных целей. Нарратив помогает человеку создать ментальную картинку действительности. Именно отсюда возникают оценки и действия.

Как пишут исследователи: «Старый авторитаризм часто требовал больших сил безопасности, насильственных репрессий граждан, абсолютного контроля информации (большая ложь). Насколько проще конструировать человеческие сообщества так, чтобы дорогой и беспорядочный процесс явного авторитаризма был заменен на намного более мягкий и более эффективный механизм нарратива».

Авторы этой концепции заговорили и о том, что война по своей сути — это война нарративов, поскольку каждая из сторон пытается представить себя более мощной и сильной, ведущей справедливую войну. Они даже противопоставляют вооруженный нарратив информационной войне: «Вооруженный нарратив отличается от традиционной информационной атаки типа дезинформации или пропаганды из-за нескольких факторов из когнитивной нейронауки и коммуникативных технологий, которые комбинируются неожиданным, синергетическим способом». В этих разработках учитывается и необходимость преодоления ментального сопротивления.

Еще одна фраза: «Нарратив может быть сегодня развернут в быстром режиме как серия взаимно усиливающихся историй, которые людям трудно отвергнуть, он достигнет глобальной аудитории за секунды при минимальной цене».

Белый дом также нацелен на нарративы. Возник документ конспирологического толка, где нарративы также активно используются: «Политическая война — это война. Стратегические информационные кампании, направленные на делегитимизацию с помощью дезинформации, возникают из ненасильственных усилий режимов политической войны. Они принципиально реализуются с помощью нарративов. Поскольку левые выстраиваются с исламистскими организациями на местном, национальном и международном уровнях, следует признать тот факт, что они беспрепятственно взаимодействуют через согласованные, синхронизированные, интерактивные нарративы». Автор этого документа был сразу уволен из Совета национальной безопасности, когда этот документ стал известен, поскольку вышел наружу [25].

Мы находимся в ситуации усиления нарративного воздействия, повествующего о том, кто прав и кто виноват. 11 сентября и последующая война с террором продемонстрировали силу такой нарративной войны, когда враг был четко обозначен, что предопределило развитие даже не США, а всего мира до сегодняшнего дня.

Украина пока не выработала собственного достаточно сильного нарратива, даже нескольких нарративов. Это должен быть один обобщающий нарратив, который должен иметь четыре отдельных подтипа с разными целевыми аудиториями: Крым, Донбасс, Восточная Украина, Западная Украина. Каждая аудитория должна прийти к пониманию справедливости войны, даже с опорой на разные аргументы, поскольку в головах у них находятся различающиеся модели мира.

Кроме усиления собственного нарратива есть еще две проблемы: борьба с дезинформацией и информирование тех, кто имеет иную точку зрения.

Отдельной задачей, сегодня уже активно решаемой, является борьба с дезинформацией. Современные исследователи сходятся на том, что дезинформацию отличает две характеристики: фальшивость информации и намерение ввести в заблуждение. Ниммо предлагает работать в сфере контрмер на базе трех составляющих: точность фактических утверждений, сохранение баланса в изложении и достоверность источников, на которые опираются.

Например, Ниммо предлагает опираться на такие проверочные вопросы:

- легко ли была найдена информация,

- была ли правильная информация доступной из нескольких источников,

- предоставлялась ли исправляющая информация,

- была ли оценочная информация (например, «предположительно», «достоверно»).

Еще одной отдельной проблемой, особенно важной для Украины, остается то, что все слушают и прислушиваются только к информации, которая не опровергает уже сложившейся в их голове модели мира. Кстати, это норма, терминологически обозначенная как «информационный пузырь», в котором обитает человек, обычно отбирающий для чтения только то, что не противоречит его представлениям [см. Паризер Э. За стеной фильтров. Что Интернет скрывает от вас? — М., 2012; Quattrociocchi W. Inside the echo chamber // Scientific American. — 2017. — April]. Например, если человек считает, что российских военных нет на Донбассе, он будет соглашаться только с информацией, подтверждающей эту точку зрения. Поэтому особой задачей становится выведение его из этого «информационного пузыря».

Сегодня военные даже заговорили о «когнитивной безопасности». И это понятно, поскольку от принятия адекватного решения зависит успех в бою. А это делается с помощью той или иной ментальной модели, которую вырабатывает человек для понимания происходящего.

Россия также смотрит в когнитивную сторону, кстати, совершенно справедливо ощущая это как угрозу, исходящую извне [см. тут, тут, тут, тут, тут, и Когнитивное оружие // В. И. Якунин, В. Э. Багдасарян, С. С. Сулакшин. Новые технологии борьбы с российской государственностью. — М., 2013]. Хотя пока все это скорее публицистические статьи на тему когнитивной войны, но они соответствуют общей нынешней направленности отторжения всего «западного», где имеет место, например, изъятие из библиотек книг, изданных в свое время при поддержке Фонда Сороса.

США ощущают атаку со стороны России, начиная с президентских выборов 2016 года. Просто сегодня, в отличие от холодной войны прошлого, полем действия стали киберпространство и социальные медиа. Точкой же отсчета российских активных мероприятий вообще можно считать 1903 год, когда были опубликованы «Протоколов сионских мудрецов». И действительно, с точки зрения нашей темы это такая же атака на имеющуюся у населения модель мира.

Мир как бы возвращается ко времени войны идеологий, войны идей [Torkelson T.D. Ideas in Arms The Relationship of Kinetic and Ideological Means in America’s Global War on Terror. — Maxwell, 2008; Schulzke M. Military videogames and the future of ideological warfare // The British Journal of Politics and International Relations. — 2017. — Vol. 19. — N 3]. И здесь атака четко направлена именно на когнитивное пространство, где главным оружием становятся нарративы. В принципе, они повторяются из войны в войну. Например, о российско-грузинском конфликте звучат такие слова, которые достаточно легко трансформировать в российско-украинскую ситуацию: «Ключевые элементы этого нарратива удерживают идею, что российские действия были оборонными по своей сути и что Грузия является агрессором. Даже после того как появились многочисленные свидетельства, что российские силы вошли в Южную Осетию до того, как началась война, идея того, что Грузия двинулась первой, а Россия отвечала, упорно удерживалась» [Schulzke M. Military videogames and the future of ideological warfare // The British Journal of Politics and International Relations. — 2017. — Vol. 19. — N 3].

И последнее — о том опыте, который выносят западные страны из ситуации в Украине:

• «Российские настойчивые действия в Украине и Сирии не означают фундаментальных изменений в российской внешней политике. Московская реакция на развитие ситуации в Киеве в начале 2014-го просто ускорила и усилила тренды, которые были в действии задолго до этого» [Giles K. The turning point for Russian foreign policy. — Carlisle, 2017];
• «Успешное использование информационной войны позволило российским силам оккупировать восточную Украину и аннексировать Крым без крупномасштабного ответа Запада» [Gery W. R. a.o. Information Warfare in an Information Age // Joint Force Quarterly. — 2017. — I. 85];
• «Базовый анализ вскрывает,что все основные принципы и подходы российского правительства, реализуемые сегодня, были взяты из советского инструментария». Кстати, это хорошо понятно, поскольку все действующие лица, занимающие высшие управленческие позиции, пришли из советского времени и учились в советских школах и вузах.

Когнитивное пространство является целью любой информационной войны и в мирной, например, во время выборов, и в военной ситуации. Собственно, передача информации, над которой все бьются, является вторичной целью, поскольку первичная состоит в изменении модели мира в мозгу человека. Можно прекрасно передавать сообщения, которые в результате не ведут никуда.