В Советский Союз в период холодной войны она приходила, к примеру, в виде джинсов или даже первого появления всего лишь шариковой ручки. Стремясь заполучить ее, советский человек невольно становился заложником идеи, что не все так хорошо, если мы не можем выпустить такую вещь. А Ключевский в свое время, кстати, писал, что беря в руки сделанную чужими вещь, мы невольно перенимаем его мышление, его взгляд на мир.

Интересно, что в случае текста мы в состоянии отследить это влияние, в случае же предмета это практически невозможно. Здесь работает уровень абстрактности на порядок ниже, чем в случае книги, поэтому мы не обращаем на него внимания вообще.

Вариантом такой пропаганды можно считать т. н. kitchen debate, когда Хрущев и Никсон заспорили возле посудомоечной машины на американской выставке в Москве в 1959 г. Это было столкновением вещевой / бытовой нормы американской и советской.

Эллюль в семидесятые различал политическую и социологическую пропаганды. Политическую, к которой мы привыкли, можно еще понять как вертикальную, идущую сверху, а социологическая — горизонтальна. Она базируется просто на том, что мы видим вокруг. Эллюль считал, что США построена больше именно на социологической пропаганде. По этой причине можно сказать, что французская кинокомедия в советское время, — а это были практически единственные западные фильмы, разрешенные тогда, — была как раз социологической пропагандой. Поскольку там можно было увидеть новую марку машины для мужчин или красивое платье для женщин.

Сегодняшний российский телесериал выполняет подобные функции, поднимая на пьедестал, например, российского силовика. Это происходит вне нашего внимания, но можно легко увидеть по героике сериалов. При этом новой является попытка придать чекистам многогранности, что стало недавним решением создателей таких сериалов. Привычное незаметно, но оно формирует мозги точно так, как и то, что заметно. Только незаметное не встречает такого сопротивления, как заметное. Мы принимаем его за данность нашего бытия.

В этой же плоскости лежит также то, что хотелось бы обозначить как «физиологическая пропаганда». Это тоже пропаганда вещей, точнее их отсутствия. В перестроечный период было время, когда продукты сознательно не довозили до Москвы, а разгружали на подступах, таким образом создавая пустые прилавки. Или Ельцин одновременно закрыл на ремонт все 17 табачных фабрик. Вывод-подталкивание ясен. При этом и в последующих выборах Ельцина против Зюганова пустые прилавки использовались в политической рекламе.

Известно, что СМИ своим отбором событий, элементов событий придают им социальную значимость. По сути СМИ совершают перевод события из тактической памяти в стратегическую. Индивидуальное событие благодаря СМИ становится частью коллективной памяти. Теперь любой может на него ссылаться, говоря, а помнишь...

К этой же сфере мы готовы отнести и ритуалы. Ритуалы и сакральные места фиксируют социальную значимость, подобно тому, как это делают СМИ, вынося на поверхность то, что получает в результате социальную значимость.

Интересно, что физиологическую пропаганду с помощью кадров пустых прилавков времен избрания Ельцина можно трактовать как эксплуатацию травм прошлого. Подобными были и обвинения того времени, опирающиеся на репрессии 1937 г.

Нарративы являются традиционным способом организации информации в рассказах, фильмах и телесериалах. Это герои, которые борются за победу, отражая происки врагов, порождающих одни беды. Нарратив представляет собой такой способ организации рассказывания, который задает порядок, что принципиально отлично от хаоса.

Эми Залман пишет о понятии стратегического нарратива: «Стратегический нарратив является результатом сознательных усилий по выработке своего собственного курса и написания своего рассказа. Понимая элементы стратегического нарратива и систему нарративов, в которой мы существуем, мы получаем лучший инструментария для движения и изменения курса».

Исследования нарративов сегодня ведутся военными, а не литературоведами, с тем чтобы понять, почему нарративы «Аль-Каиды» воспринимаются как более достоверные, чем нарративы американцев. При этом для анализа используются методы нейропсихологии, которые являются достаточно объективными.

Все это — попытка придать более объективный характер нарративу, который до этого изучался исключительно литературоведами. Вероятно, что подсказка о степени воздействия может прийти из исследований сакрального, которые вел, к примеру, Этрен. Нам представляется, что если нарратив апеллирует к сакральному, показывая своего врага как противника сакрального, то он должен получать нужный уровень поддержки даже без того, чтобы объект воздействия вступал в долгие дискуссии. Это будет автоматической реакцией в сфере «мы против них». Такую автоматическую реакцию мы также можем отнести к области физиологической пропаганды, поскольку разум человека здесь не включен так, как это происходит, когда реально приходится размышлять, например, над выбором того или иного решения.

Нейропсихология также приступила к изучению феномена лжи. После 11 сентября более 50 американских лабораторий заняты изучением лжи с помощью нейропсихологического инструментария. Исследования мозга с помощью МРТ показывают, как определенная точка мозга активируется, когда человек лжет [см. Ross P. Mind readers // Scientific American. — 2003. — September, Langleben, D. D., Moriarty, J. C. Using brain imaging for lie detection. Where science, law, and policy collide // Psychology, Public Policy, and Law. — 2012. — September 17, а также тут, тут, тут и тут]. Правда, Косслину из Гарварда удалось зафиксировать, что две разные зоны активируются при неподготовленной лжи и той, которая повторяется. Кстати, его мнение таково: поиск точек лжи и нейроизучение мозга — это две разные задачи, поскольку обман имеет множество измерений.

Появились работы, оперирующие понятием “нейровойна» [Krishnan A. Military neuroscience and the coming age of neurowarfare. — London — New York, 2016]. Три миллиарда выделено на проект изучения мозга (президентский проект Обамы 2013 г.). Это десятилетний проект, который будет продолжаться еще долго.

Сегодня бизнес, политики и военные активно изучают сферу автоматического принятия решений, где наиболее известными направлениями стали подход Канемана [Kahneman D. Thinking, fast and slow. — New York, 2011] и Р. Талера [Thaler R.H., Sunstein C.R. Nudge. Improving decisions about health, wealth, and happiness. — New York etc., 2009]. Эти работы породили не только теоретические продолжения, но и множество практических применений. И пропаганда также может стать в этом ряду, поскольку также заинтересована сферой автоматического принятия решений. Если человек начинает думать, у него возникает целый набор возможных решений, автоматическое же принятие ведет его к одному-единственному решению.

Гибридная война как «скрытая» война играет на таком автоматизме. «Зеленый человечек» был как раз направлен на автоматическую реакцию мозга. Гибридная война строится на учете таких наших «физиологических» реакций, чтобы не возбуждать ничьих подозрений, чтобы чувство опасности было максимально приглушено.

Аналитики корпорации РЕНД подчеркивают: «Россия (или Советский Союз) используют "активные мероприятия" (использование разведывательных служб для достижения результата за границей), пропаганду и доверенных лиц с восьмидесятых. В последнее десятилетие Россия добавила к своему инструментарию кибервойну и манипуляции в социальных медиа. Сегодня, частично благодаря эффективной координации и более агрессивному применению этих новых техник, Россия представляется имеющей больший успех со средствами вне войны, чем другие страны. Это значит, что западные страны и организации должны работать быстрее и координироваться лучше, чтобы противостоять российским возможностям, агрессивности и успешности».

Российский метод максимально использует «физиологический» уровень, на котором запрограммированы все наши реакции. Здесь заранее известно наше поведение в ответ на определенные действия. Физиологическая пропаганда — это вариант так называемого цыганского гипноза, только коллективного уровня. Вырваться из этого круг вполне возможно.