Война стремится быть справедливой. По этой причине враг будет становится все страшнее, чтобы победа над ним была самой героической. Каждый день войны — это каждый день пропаганды и контрпропаганды. И чем дольше длится война, тем сильнее становится пропаганда.

Пропаганда гибридной войны разговаривает на языке масок еще больше, чем обычная пропаганда. Все в ней спрятано за масками. Люди действуют так, как это нужно для нарративов. Это Спасители и Герои против Врагов. Они освобождают Жертву — целый народ.

Мир всегда выигрывается на двух площадках: на поле боя и на поле медиа. И часто именно второй выигрыш оказывается более важным, поскольку он предопределяет первый — победу на поле боя. Поле медиа доступно всем, а поле боя — только ограниченному кругу лиц.

Следствием этого является усиленное внимание к словам, которые символически описывают реальность. Давно известно, что реальность — это ее описание. Мы действуем так, как задано этим описанием.

В этом опасность именно гибридной войны, поскольку она никогда не говорит, что является войной. По этой причине она программирует ответные реакции, которые не похожи на ответ на войну, тем самым атакующая сторона получает дополнительные преимущества.

Лакофф хорошо показал, например, что война с террором является войной со способом действия, поэтому такая метафора задает войну, не имеющую конца [Lakoff G. The political mind. A cognitive scientist's guide to your brain. — New York etc., 2009]. Причем «война с террором» была введена в массовое сознание в момент травмы 11 сентября, поэтому вывести ее практически невозможно.  Она употребляется нашим сознанием автоматически.

Первоначально 11 сентября трактовалось в рамках парадигмы преступления. А это вело бы к тому, что террористы являются не героическими солдатами, а преступниками. Именно такую модель применила Британия к своим террористам.

Сегодня эту идею, что война с террором является войной со способом ведения войны, повторил Девятов: «Политика — это вопрос власти в формулировке: “Кто враг”? И до тех пор, пока врагом назначен не субъект, но всего лишь средство ведения войны: с ножичком в руках подростка, с поясом шахида на теле девушки, да хоть и со штатным вооружением “сборищ террористов” (де-факто ведущих боевые действия в войсковой организации батальонных групп), война оружия будет вестись с призраком».

Лакофф подобным образом разбирает фрейм «война» по отношению к Ираку [Lakoff G. Thinking points. Communicating our American values and vision. — New York, 2006]. В этому случае тоже, как он считает, неверно использовано это слово: на самом деле следует говорить об оккупации, в рамках которой возникает понятия выхода из страны. Он пишет: «В случае оккупации проблемой является не зловещий враг. Проблемой становится выход. Решения, которые важны в случае оккупации, полностью отличны от решений, которые важны в случае войны».

Гибридная война страшна и опасна тем, что ее как бы и нет. Она прячется, правда, не за отсутствием оружия, а только за отсутствием формы и знаков отличия. Но гибридная война страшна еще и из-за возрождения пропаганды. Забытый инструментарий вдруг захватил медиа и умы. Причем не только в двух странах, а на всей планете. 

Польский исследователь Марек пишет: «Необходимо обратить внимание на факт ведения Россией работы в информационном обществе (каким являются народы Европы), которое под влиянием невиданного ранее, массированного СМИ содержания утратило природный охранный барьер перед манипуляцией или последовательной пропагандой. Такое общество очень податливо на всевозможные способы ведения информационной войны. Приемы, такие как социальное управление (например, при использовании исторической политики) или социальное маневрирование, которое может проявляться, например, в подчинении агрессором элиты государства, позволяет потенциальному завоевателю свободно использовать почти что беззащитные (в сфере информационной безопасности) демократические общества. Очень ярким примером социального маневрирования, примененного в Украине, но который также может быть свободно применен в Польше, является создание организаций или социальных движений, финансируемых из-за границы. Эти инициативы (на первый взгляд, идущие снизу) при  помощи хватких лозунгов (например, «защита демократии») могут быть использованы для возбуждения социального беспокойства, а в конечном результате привести к дестабилизации государств».

Сегодня мир столкнулся с тем, что гибридная война может проявляться во всех трех пространствах: физическом, информационном и виртуальном. В физическом пространстве начинают появляться псевдособытия, которых на самом деле не было, но медиа рассказывают о них, тем самым делая их достоверными. Информационное пространство как будто вообще создано именно для пропаганды. Нам достаточно вспомнить ради этого советское время.

Виртуальное пространство — это не только мир литературы, искусства, кино, но и мир героев для подражания. Быков интересно заметил, что «поклонение Достоевскому нас привело к Мотороле». И это понятно, потому что тип имеющейся героики предопределяет действия.

Хайнц проанализировала мир девочек, насыщенный моделью принцессы ([Hains R. The princess problem. Guiding our girls through the princess-obsessed years. — Naperville, 2014], см. также тут и тут). Первой принцессой у Диснея была Белоснежка, сегодня это Моана из нового мультфильма. Смена героики включает в себя также и изменения в типе идеализированного женского тела для подражания.

Этот же вариант трансформации затронул не только героев фильмов, но и типы детских игрушек. Барби сегодня получила три новых варианта тела, что вызвало восторг у ее почитателей (см. тут, тут и тут).

Другой пример — это идея берсерка как насилие без контроля, которая получила распространение в американской культуре [Farrell K. The psychology of abandon. Berserk style in American culture. — Amherst, 2015]. Автор подчеркивает, что условности нашего мира мы усваиваем с самого раннего детства. Модель без контроля автор проанализировал также на примере Трампа.

Причем этот переход к миру, выстроенному пропагандой, может осуществляться достаточно быстро. Каждый год учитель в США играет со школьниками в мир, описанный у Оруэлла в книге «1984». В 2016 г. в момент президентских выборов он стал очень напоминать реальность.

Получается, что мы достаточно легко входим в мир пропаганды, и человеку не так просто выжить в мире демократии. Многие страны выстроили квазидемократию, поскольку власти гораздо легче управлять обществом без демократии. Гибридная демократия распространена в мире больше, чем демократия подлинная. Главное — назваться демократией, а потом пусть попробуют опровергнуть.

Лукас, известный своей книгой о новой холодной войне,  очень четко видит новые типы опасностей: «В виртуальном мире Россия представляет большую угрозу, чем Китай. Поднебесная сосредоточена на кражах интеллектуальной собственности и использовании ее в своей промышленности, хотя китайцы способны уничтожать сети и компьютерные системы. Действия России — это сочетание хакерских атак и обнародования похищенной информации, здесь есть элементы радиоэлектронной разведки и информационной войны. Это новый вид гибридной угрозы. Вы видели, как это влияет на политику Польши, США. Я уверен, что такое влияние распространится также на политику других государств, и это сильно меня тревожит».

Чем сильнее пропагандистский поток, тем активнее начинает работать контрпропаганда. Однако здесь есть определенные сложности. Центральная из них такова: опровержение расширяет круг лиц, которые услышали неправдивую новость. То есть нам не обязательно удастся опровергнуть, но проинформировать других точно удастся. Именно по этой причине Лакофф в своей теории фрейма все время подчеркивает, что лучше не отрицать введенный фрейм, а попытаться выстроить рядом новый.

Федченко, руководящий сайтом Stopfake.org, говорит: «Танки всегда можно посчитать — военный баланс известен. А с фейками никакого баланса нет». По поводу ток-шоу его мнение таково: «Главное — чтобы люди кричали, перебивали друг друга, подогревали эмоции. Ведь нормального человека не заинтересует программа, в которой два академика будут три часа обсуждать, выгодно ли вести войну против Украины».

Мы сегодня не особенно знаем ни как действует пропаганда, ни как ей противостоять. У нас нет подсказки на эту проблему со стороны объективных наук типа нейропсихологии. По этой причине уже многие страны Европы создали структуры-центры, которые будут противостоять российской пропаганде. Заговорили на эту тему и белорусы. Мацевич заявляет: «Я бы не сказал, что информационная война против Беларуси уже началась и ведется. Скорее, мы переживаем эхо российско-украинской войны, нам немножко достается по сопричастности. При этом мы должны понимать: если вдруг поступит команда из Кремля, то массированная информационная война против Беларуси начнется, начнется быстро и будет вестись в тех же самых отвратительных формах, которые мы наблюдали и в информационной войне против Украины. Но мы оказываемся более уязвимыми и беспомощными даже по сравнению с украинцами; в Украине тоже транслировались российские телеканалы, но там существуют национальные СМИ и очень хорошо отлаженная медиасистема. У нас ничего подобного нет: в Беларуси по-прежнему доминируют российские телеканалы, большая часть населения ориентирована на российское мнение, которое транслируется. Поэтому если информационная война обрушится на Беларусь с той же силой, что и на Украину, она сомнет и раздавит нас» (см. также тут).

И это достаточно простой переход на охват новой аудитории, поскольку сама машина пропаганды уже выстроена и эффективно функционирует. Эйдман подчеркнул: «Созданная в России монструозная, дорогостоящая и достаточно эффективная машина дезинформации успешно справилась со своими задачами внутри страны. Потом она была направлена против Украины, где спровоцировала столкновения и войну. А теперь на всех парах движется на Запад».

Причем пропаганда полностью повторяет прием Оруэлла по смене своих представлений, когда это необходимо. Конечно, в современной жизни для этого нужна определенная пауза. Но часто ее и не бывает. Например, всех в России удивило внезапное превращения Турции во врага, а потом столь же внезапная трансформация в друга. 

Гусейнов подобным же образом посмотрел на ситуации со сбитым «Боингом»: «Однако сентябрь 2016 года запомнится в России и как попытка больших похорон правды. С небывалой политико-дипломатической помпой весь правящий класс России отказался признать доказанную международной комиссией экспертов ответственность России за гибель малайзийского Боинга, выполнявшего рейс MH17. То, что в первые минуты после катастрофы российское телевидение официально преподнесло как успех “ополченцев Донбасса”, спустя несколько часов начали выгрызать и вырезать из эфира. Но было поздно. Неудачно проведенная операция по уничтожению, предположительно, украинского военно-транспортного самолета кончилась полновесным военным преступлением, за которое никто из ответственных лиц в России отвечать не готов и пока не будет».      

Гибридная война всегда будет одновременно пропагандистской войной. Если гибридная война прячет реальность, то тем более нужна пропаганда, чтобы скрыть эти агрессивные действия. Солдаты и пропаганда являются главным оружием гибридной войны. Солдаты выполняют свои задачи, а пропаганда изображает, что их нет. В результате мы даже получили новое слово «ихтамнет». И оно вполне могло стать слово года, так часто его повторяли.