Технологии, в том числе информационные, очень быстро завоевывают мир в силу своей экономичности и комфортности. Они ведут нас вперед, принимая иногда форму религии или идеологии и продвигая таким образом идеи, которые обеспечивают человечеству лучший уровень выживаемости. Идеологию мы тут понимаем широко: например, Дуглас Норт говорит как бы о идеологии, которая не имеет письменной фиксации, но именно ей подчиняется жизнь каждого из нас, на ней строится наше поведение [см. Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. — М., 1997; Норт Д. и др. В тени насилия: уроки для обществ с ограниченным доступом к политической и экономической деятельности. — М., 2012; Заостровцев А. Дуглас Норт: постижение истории. — СПб., 2013].

Старые технологии не имели такого оглушительного влияния на население, как нынешние. Книга как технология, с одной стороны, не читалась всеми синхронно, а с другой — оставляя пространство для додумывания, не имела такого сильного форматирующего характера. Читая одну и ту же книгу, можно было прийти к разным результатам.

Новые технологии не дают такой возможности, они приводят к одному результату сразу у всех. Первыми «ломать» мозги в одну сторону начали кино и телевидение. Преобладание визуального над вербальным стало уничтожать статус текста, он во многом потерял свою авторитетность, единственность, важность. Вместе с текстом с арены властителей дум ушли и писатели, их заменили актеры и режиссеры.

Причем каждый информационный инструментарий имеет массу своих собственных характеристик, которых не будет у другого инструментария. Вот мнение американского военного по поводу информационной войны: «Побеждающая стратегия информационной войны требует новых подходов. Западные коммерческие методы рекламы не работают в политике или с целью изменения поведения в военных зонах конфликта. Потребители представляют собой группу, которая уже приняла решение о покупке. Реклама бренда пытается увеличить объем тех, кому он нравится, в целевой группе. Успешная коммерческая кампания может изменить разум 10 % потребителей. Но как указывает Саймон Тэтхем, "десятипроцентное изменение поведения [это цитата из книги Тэтхема: Tatham S. U.S. governmental information operations and strategic communications: a discredited toll or user failure? Implications for future conflict. — Carlisle, 2013], который, кстати, известен своей критикой американского подхода к информационным операциям. — Г.П.] группы повстанцев или враждебного сообщества вряд ли может считаться изменением правил игры в контексте более широкого конфликта". Соединенные Штаты не должны смешивать политическую коммуникацию с коммерческой рекламой. Брендинг и коммерческая реклама — поцелуй смерти для информационной войны» [Farwell J.P. a.o. Using information in contemporary war // Parameters. — 2016. — Vol. 46. — N 3].

Тэтхем в указанной книге и в других работах выделяет три типа коммуникаций: информационные, отношенческие и поведенческие. Именно последние в форме смены поведения английская школа считает наиболее ценными. При этом первые два в конечном итоге также должны приводить именно к поведенческому результату.

Даже специалисты по информационным операциям акцентируют старую истину, что дела говорят лучше слов. Та же ситуация и с визуальностью. Кстати, вспоминается, что Карл Роув, руководивший избирательной кампанией Джорджа Буша, любил следить за ходом кампании по телевизору с выключенным звуком. И именно Роуву приписывают слова, которые характеризуют саму суть президентства Буша. Этот советник Буша сказал Журналист Рон Соскинд цитирует слова этого советника Буша: «Люди вроде вас находятся "в том, что мы называем сообществом, основанном на реальности", что можно задать как людей, которые "верят, что решения приходят из тщательного изучения видимой реальности". Я кивнул и пробормотал что-то о принципах просвещения и эмпиризме. Он оборвал меня. "Это не та модель, по которой сейчас работает мир", — продолжал он. "Мы сейчас являемся империей, и когда мы действуем, мы создаем новую реальность — тщательно, как вы хотите — мы будем действовать снова, создавая новые реальности, которые вы тоже можете изучать, и именно так все происходит. Мы действуем в истории... а вам, всем вам, остается изучать то, что мы делаем».

При этом интерпретаторы фразы не замечают, что речь идет о внешних интервенциях, меняющих чужое государство. США имели опыт выстраивания как бы с нуля таких стран, как Германия и Япония. При этом современные примеры типа Афганистана и Ирака уже не дали такого положительного результата.

В этот список должен быть вписан и развал СССР. Причем это была не просто неправильная игра одного-двух людей наверху; СССР развалился тогда, когда изменился советский человек. Управляющие структуры перестали соответствовать населению, потеряв свою легитимность. При этом идеология и пропаганда стали ритуальными коммуникациями: они были, но не имели реального смысла. Подчинение ритуалу является просто подчинением, это не значит, что существует доверие к его смыслам. Смыслы, которые работали раньше, стали просто историей, поскольку с каждым десятилетием их достоверность размывалась, а власть теряла свою легитимность. Она уже не могла применить массовые репрессии, поэтому все держалась на индивидуальных репрессиях, например, против диссидентов, а также на коллективной памяти о прошлых массовых репрессиях.

Вардан Багдасарян акцентирует один из аспектов перестройки, состоящий в принципиальной смене у населения картины мира: «Идеологическое обновление, возвращение к исходным идеалам человекостроительства было возможно. Вместо этого государство в период перестройки двинулось в прямо противоположную сторону, легитимизировав консюмеризм и делегитимизировав идеологию справедливого общества. Советский проект был свернут, СССР ликвидирован. Итог был неутешительный. Человек консюмерист и конформист не счел необходимым выступить в критический момент в защиту государства».

Но человек изменился благодаря информационным технологиям. Советская пропаганда, условно говоря, пыталась делать из него героя в труде и бою. Но одновременно созданная информационная воронка, не пропускавшая информацию с Запада, наоборот, не просто заставляла его жадно впитывать эту информацию, но и самостоятельно расширять ее, моделировать в голове «западный рай», которого на самом деле не было. Запад завладел воображением советского человека с помощью информации из литературы, искусства, кино, дававшие отдельные элементы пазла, из которых человек сам конструировал Запад. И именно этот Запад победил воображаемый и реальный СССР.

Это все произошло не в физическом или даже информационном пространстве, а в пространстве виртуальном, где действенными оказались даже мультфильмы, которые тоже были значимыми, поскольку формировали головы будущих поколений.

Игорь Яковенко видит один из ответов причины смены ментальности в замене сказок, которые читались детям. Он пишет: «Запрос на новую сказку возник не в детской среде. Его породила городская интеллигенция, которая покупала книги для своих детей и не хотела обходиться традиционным набором советской детской книги. В ответ на этот запрос делались переводы и пересказы произведений известных европейских авторов. Авторы русских версий не ошиблись в выборе материала. Дети, воспитанные на этой литературе, весело похоронили Советский Союз».

Но основная суть состоит в том, что ни ядерные ракеты в физическом пространстве, ни мощные советские СМИ в пространстве информационном не смогли управлять пространством воображения советского человека. То есть решение советского человека нельзя признать иррациональным. Довоенная мечта себя исчерпала, а новая формулировалась в чисто потребительских терминах. Горбачев и Хрущев обещали квартиры каждому, но в достаточно отдаленном будущем. Управление мечтой оказывается важнее управления фабриками и заводами.

Тэтхем напишет об иррациональности, хотя говорит это о противнике: «Когда мы описываем действия противника как "иррациональные", это демонстрирует фундаментальную ошибку в понимании человеческого пространства. Когда государства и их лидеры действуют способом, который США воспринимают как иррациональные, это означает отсутствие знания человеческого фактора» [Tatham S. a.o. Training humans for the human domain. — Carlisle, 2015].

Сюда следует добавить и то, что часто мы анализируем провозглашенные мнения, хотя реальность, стоящая за ними, может отличаться. Пропаганда часто описывает желаемое, а не действительное. Она создает и удерживает упрощенную модель мира, способную объяснять любые ситуации в черно-белых тонах. Как правило, все плохое вытекает из действий врагов, внутренних и внешних. Политика популизма, распространившаяся во многих странах мира в последнее время, является таким простым объяснением происходящего в той или иной стране в частности и в мире вообще.

Сегодняшние пропагандисты вовсе не собираются следовать правде, они живут в мире постправды. Для них это означает, что главным компонентом является соответствие не действительности, а модели мира. Отсюда «распятый мальчик» как уже классический пример фейка, созданного российским телевидением. Но это не значит, что перед нами слабый механизм воздействия; наоборот, он очень мощный, поскольку все его нарративы жестко следует модели мастер-нарратива: все плохое — только у них, все хорошее — только у нас.

Владимир Лепехин не хочет признать, что мы начинаем жить во множестве правд. Он пишет: «В то время как Запад стремится подменить понятие "достоверность информации" понятием "доверие к источнику информации", российская журналистика должна, как я полагаю, возвести "достоверность" факта в ранг аксиомы. В противном случае она рискует свалиться в предлагаемый ей дискурс дискуссий по поводу того, чьи источники в большей степени заслуживают доверия — BBC или, к примеру, RT. После чего масштабными финансовыми вливаниями в социальную рекламу западные нетократы предопределят нужный ответ на данный вопрос» [см. тути тут].

Российские, как и некоторые другие медиа-ресурсы, заполнили мир большим количеством псевдофактов. И, в принципе, отдельный факт не может отображать реальность, поскольку реальность состоит из миллионов таких фактов. Советская пропаганда всегда строилась на замене реальности отдельным тиражируемым фактом. Например, рассказ о жизни конкретного токаря Иванова подавался как рассказ о жизни всех советских людей.

Нынешняя пропаганда действительно расшатала понимание правды. И это оказалось ее сильной стороной. Сегодня можно тиражировать любой факт, выдавая его за истину. В ответ на обвинения всегда можно повторять, мол, врут же все.

Пропаганда стала сильнее, чем раньше, поскольку старая тоталитарная пропаганда действовала в режиме монолога, когда все альтернативное было подавлено. Нынешняя пропаганда действует в режиме диалога, ее фоном является разнообразие мнений, которое она пытается заменить одним-единственным. И она научилась побеждать в таких неоднозначных для нее условиях.

Виктор Шендерович говорит: «Мы действительно недооценивали возможности пропаганды. Не только в Эстонии — до Сиэтла и Сиднея дотягивается облучение путинского телевидения. Это, безусловно, самое эффективное русское оружие, и противостоять такой тотальной пропаганде очень трудно. Честно говоря, нивелировать ее может только реальность. Поэтому я приглашаю всех, кому нравится Путин, побыстрее переехать в путинскую Россию и вкусить нашей реальности».

Мы можем признать за нынешней пропагандой функционирование в роли идеологии, характерной для прошлых обществ. Пропаганда — это сегодняшняя идеология, поскольку она не только отражает, но и формирует идеологические установки. По этой причине многие политологи говорят, что российские руководители сами верят той пропаганде, которую слышат с экрана. Кстати, и о Дональде Трампе написали, что в принятии решений он более ориентирован на телевизионную реальность.

Пропаганда, в отличие от идеологии прошлого, очень гибка. Вчерашний враг может стать другом и наоборот, как это случилось, например, у России с Турцией или Украиной. У Шендеровича, кстати, есть серия так называемых шендевров, среди которых такое высказывание: «Главное — накормить идеологов! Остальные перебьются». Правда, сегодня, наверное, идеологов в этой фразе следует заменить на пропагандистов, ведь именно они определяют теперь, что такое хорошо и что такое плохо.

Пропаганда отличается от идеологии, связанной больше со стратегическим пониманием, и должна меняться, поскольку она во многом задается тактическими задачами (см., некоторые примеры тут и тут). Современная пропаганда создается на наших глазах, потому она будет искать более эффективные приемы воздействия.

Пропаганда хочет обеспечить сильную циркуляцию своему факту вне зависимости от его правдивости / неправдивости, поскольку этот фактор не стоит в приоритетах у пропаганды, которую больше интересует удержание нужной рамки. Когда пропаганда говорит о «чужом», она отбирает из потока информации исключительно отрицательные новости. Даже когда они правдивы, они все равно в результате создают искривленную картину мира.

Исследователи видят следующие особенности в процессах распространения подобного типа информации:

- ложная информация распространяется не ради распространения правды, а по политическим причинам или ради зарабатывания на интернет-трафике,

- ложная информация распространяется журналистами, не понимающими, что это ложь,

- в ложной информации всегда есть хоть крупица правды, обеспечивающая ей элемент достоверности.

Даже министр обороны Великобритании Майкл Фэллон заговорил на тему пропаганды: «Еще одной особенностью российской деятельности является увеличение того, что Черчилль называл "терминологической неточностью" до художественной формы. Существует особое русское слово для этого... Не "маскировка"... старый вариант обмана, совершаемого спецслужбами... но "вранье" [причем он передает это слова английскими буквами — vranyo — Г.П.], где слушатель знает, что говорящий лжет, и говорящий знает, что слушатель знает, что он лжет, но продолжает все равно лгать».

Можно предположить существование двух типов пропагандистских интервенций в иную страну. Первые — разовые — способны взорвать общество выходящими за рамки конкретными обвинениями власти. Они начинают распространяться сами, поскольку подтверждают бытующие у населения опасения в отношении власти. И вторые — сознательно тиражируемые в разных формах — направлены на удержание чужой картины мира. Они не распространяются самим населением в прямой форме, поскольку это уже сделано. Они становятся материалом для дискуссий и обсуждений в неформальной среде, например, в семье.

Причем, как показывают недавние исследования, человек легко сам превращается в тролля, когда его подталкивает к этому не то онлайновое обсуждение [см. тут,тут и тут]. Антисоциальное поведение одного человека вызывает в ответ антисоциальное поведение другого. Тем самым тролли прерывают онлайновое обсуждение.

Если сюда еще добавить, что боты породили в 2016 г. больше половины интернет-трафика, то открываются еще более широкие возможности по блокировке ненужной с точки зрения пропаганды информации. Ведь пропаганда заинтересована не просто в тиражировании «своей» информации, ее не меньше волнует глушение «чужой».

Сегодня каждый третий заходящий на веб-сайт является ботом (см. подробнее тут,тут и тут). При этом не следует забывать, что есть не только плохие, но и хорошие боты (см. их анализ тут).

Фейки также являются предметом постоянных дискуссий [см. тут, тут и тут]. Их начинают отслеживать до появления интернета, вводят понятие фейковых фотографий, появившихся до фейковых новостей, Россию обвиняют во вмешательстве в американские выборы с помощью фейковых новостей; фейковые новости предлагаются в качестве слова года, создается масса сайтов по проверке фактов, а также предлагаются соответствующие подсказки для индивидуальных читателей [см. тут и тут], публикуются занимательные рассказы о производстве тех или иных конкретных фейков [тут и тут]. Фейки стали частью этого мира, причем достаточно важной. Хотя постизбирательный анализ Стенфордского университета показал, что ни социальные медиа, ни фейки не играли доминирующей роли. Социальные медиа были важным источником только у 14 % американцев.

Сегодня интернет стал улицей с односторонним движением. Все мы понимаем, что без него жизнь остановится (см., например, исследование Би-би-си на эту тему тут и тут). Однако именно интернет создал идеальную среду для распространения фейковой информации. То есть интернет — это базис фейка. Приблизительно так проектировщики перестройки воспользовались базисной структурой советской пропаганды, чтобы громить СССР. Советская информационная инфраструктура развернула свои «пушки» в сторону собственного населения с новым антикоммунистическим контентом. По сути, Советский Союз был уничтожен советскими пропагандистскими интервенциями. При этом часть населения верила им, потому что они были «свои», другие — потому что там был «чужой» контент, который теперь спокойно тиражировался.

В качестве интересного эксперимента можно посмотреть и на так называемую оттепель. Хрущев от нее отнекивался, говоря, что это слово сына троцкиста Булата Окуджавы. Правда, Хрущев и сам был троцкистом, спасшимся от невзгод благодаря учебе с женой Сталина. Третьяковская галерея в своей выставке взяла более широкий период для оттепели — с 1954 по 1968 год: после смерти Сталина и до входа танков в Прагу.

Оттепель демонстрирует, что даже в закрытой системе можно вводить элементы открытости, которые в результате стимулируют новое развитие. Причем не только в сфере литературы и искусства, как мы обычно представляем достижения этого периода. Например, Валерий Торгашев, работавший в это время в сфере разработки вычислительной техники, вспоминает: «Люди старшего поколения помнят фильм М. Ромма "9 дней одного года", где была хорошо показана творческая атмосфера у физиков-ядерщиков. Могу определенно утверждать, что у нас в ОКБ-590 была такая же атмосфера». Это потом СССР перешел на копирование западной техники.

То есть оттепель стимулировала творческое начало во всех сферах. Читающие стихи поэты — просто наглядная картинка, а глубинные процессы оказались (причем, скорее всего, случайно) более широко распространенными в обществе (см. о разных аспектах оттепели и шестидесятников тут,тут, тут, тут и тут).

Уль видит разницу двух подходов управления массовым сознанием в том, что в период оттепели появилась моральная инженерия, в то время как до этого была социальная инженерия как более характерная для советского времени. Уль пишет: «В основе советского дискурса о молодежи лежит идея моральной инженерии. Официальные дискурсивные стратегии, нашедшие свое выражение в молодежной газете "Комсомольская правда" и в риторике ведущих комсомольских активистов, были направлены на то, чтобы донести некие представления о прошлом и будущем, используя нравственные категории и лозунги. Моральная инженерия служила инструментом мобилизации и дисциплинирования. Господство над молодежью через нравственные категории вышло на первый план в эпоху "оттепели" и оказалось доминирующим по сравнению со стратегией социальной инженерии, превалировавшей в сталинский период» (см. также и саму повесть Ильи Эренбурга «Оттепель», откуда пришло и само название этого периода истории, а также о теперешней моде на оттепель).

Оттепель стала такой пропагандистской интервенцией, сформировавшей определенные характеристики последующих поколений. В такой же роли выступают многие альтернативные интеллектуальные игроки. Если массовая культура формирует большинство, то они формируют меньшинство. Сюда можно отнести роль Стругацких для формирования постсоветского мышления, за что их резко критикует Сергей Кургинян: он винит их в оправдании экспериментов над собственным народом и связке в своем творчестве с элитой спецслужб путем создания нужных символических образов [см. тут и тут], и столь же яростно об этом пишет Дмитрий Быков. Он не отрицает, что Стругацкие воспитали поколение, но видит это под другим углом зрения: «Стругацкие сделали очень много. Они воспитали — буквально, а не метафорически, — несколько поколений, внушив им на уровне рефлекса именно готовность ловить любых мертвяков, вне зависимости от того, есть ли в этом прок. Плюс, конечно, они научили настораживаться при виде мокрецов. Потому что мокрецы очень несчастны, очень могущественны и при этом очень бесчеловечны — и непонятно еще, кто у кого в лепрозории: они у города или город у них».

На самом деле общество движется не плавно, а рывками. Но эти рывки должны вызреть, они должны быть подготлены во времени, чтобы произошло накопление принципиально нового качества. Не только свой контент, но и своя форма, которая отлична от окружающих ее контекстов.

Шестидесятникам, например, приписывают и создание нового языка: «Свой литературный язык пыталась построить советская научно-техническая интеллигенция, "шестидесятники". Речь идет не столько о диссидентстве, сколько о широкой фронде. Фронда эта, несомненно, имела свой языковой идеал, нигде и никем не зафиксированный. Отчасти здесь сыграла роль так называемая научная фантастика с теми топосами и концептами, которые поставляли братья Стругацкие, отчасти также авторская песня и шутливые переработки детских сказок, отчасти же язык переводной литературы (от Хемингуэя и Ремарка до "восточных" увлечений). Все эти культурные тренды, отражающие реальную историю русского языка, совершенно не изучены».

Вообще роль интеллигенции — а именно от нее, несомненно, зависят прорывные пропагандистские интервенции — еще неясна в полной мере (см., например, разные аспекты этого явления История и теория интеллигенции и интеллектуалов. Под ред. В. Куренного. — М., 2009; Интеллигенция. Интеллектуалы. Университет: теоретический альманах “Res cogitans #6”. — М., 2009 и тут ). В этом есть не только позитив, но и негатив. Как написала Наталья Смирнова в статье со все раскрывающим названием «Интеллигентское сознание как предтеча тоталитарного менталитета»: «Обществам "догоняющей" модернизации присущ жесткий административно-командный тип социальных связей. Традиционалистское же сознание по своим характеристикам предрасположено к жестким связям, например, управления. Апроприация такого типа связей вызванным к "новой" жизни традиционалистским сознанием в результате дало особый менталитет тоталитарной советской системы. Его выражением стала патерналистски-бюрократическая рациональность (при всех возвышенно-идеологических апелляциях к интересам народа, благам человека и пр.) и в ее рамках вся социальная жизнь, включая ее частную сферу и духовный мир человека, была превращена во всеобщий объект управления и регламентирования. Степень жесткости и репрессивности управления обществом как объектом (вопреки заверениям "русских марксистов", что подлинным субъектом истории являются народные массы) была пропорциональна темпам "догоняющей" модернизации» [Смирнова Н. М. Интеллигентское сознание как предтеча тоталитарного менталитета // Полис. Политические исследования. — 1993. — № 4].

Оттепель была «закрыта» с последующим ужесточением. Арутюнян пишет: «Распространение вольнодумных произведений в период "оттепели" нужно причислить к информационным операциям, так как они, помимо своего художественного значения, существенно повлияли на мировоззренческие и идеологические взгляды общества. В связи с этим заметим, что в российском обществе традиционно всегда была велика роль литературы. Отмеченные последствия информационного вмешательства, в числе ряда других факторов, чрезвычайно беспокоили часть партийной элиты. В результате в 1964 г. Хрущев был смещен с должности своими же бывшими соратниками. В послехрущевский период, получивший название "застоя", произошло значительное ужесточение информационной политики».

Пропагандистские интервенции, несомненно, влияют на мир, в противном случае их бы никто не использовал. Любая неправдивая информация не только привлекает внимание своей негативной ориентацией, но и лучше распространяется по этой же причине. Однако мир не может и не должен строиться только на негативе, даже если он и правдив; тем более что картина мира оказывается неверной, когда этот негатив к тому же еще и оказывается подделкой.