Социальные медиа принесли новое понимание правды. Если раньше оно было связано с авторитетом (газетой, религией и под.), который был промежуточным фильтром между источником информации и ее потребителем, то теперь правда оказалась привязанной к источнику. Чем больше источников, тем больше правд. И также понятно, что это касается массового сознания, а не учебника или суда, где все еще сохраняется естественная для прошлого единственность правды.

Сегодня правд стало много, и это порождает проблемы не только борьбы с фейками, которых полно в любой конфликтной ситуации, от российско-украинского конфликта до президентских выборов в США. Объемы неправдивой информации, которая циркулирует на равных справдивой, сегодня просто зашкаливают.

Фейки оказались выгодным информационным объектом даже не в том понимании, в каком с ними борются. Они не только лживая информация, но и информация, порождающая дискуссии. Кстати, по теории фреймов Джорджа Лакоффа, даже опровергая фрейм, мы лишь усиливаем его. Поэтому он считает, что следует не опровергать их напрямую, а выстраивать в массовом сознании другой фрейм противоположной направленности.

Фейки на президентских выборах в США привнесли еще одну проблему. Несмотря на то, что они неправдивы, их распространенность создает ощущение широкого признания, что, в свою очередь, придает им несомненную ценность.

Исследователи отмечают в этом плане: «Проблемой является не столько установление правдивости продвигаемой информации, это было важно и до того, как выросла роль социальных ботов и находится за пределами алгоритмических подходов. Новым аспектом, который принесли боты, является то, что они создают ложное впечатление, вне зависимости от их точности, что эта информация популярна и разделяется многими, создавая тип влияния, против которого мы пока не выработали противоядия. Наша уязвимость делает возможным для бота получить существенное влияния, даже случайно. Сложные боты могут порождать личности, кажущиеся достоверными, которых труднее распознать людям и фильтрующим алгоритмам».

На президентской кампании США боты были распределены неравномерно, их было больше на Юге и Среднем Западе. Соответственно, люди считали, что там есть мощная поддержка снизу, хотя ее не было.

И все это имеет последствия. Можно считать, что любая информационная конфигурация, которая удерживается сознательно, будет иметь последствия и на поведенческом уровне. Это связано с тем, что человек всегда ориентируется на поведение других, будучи социальным животным.

Мы живем не в своем мире, а в том, который является желательным для других. У нас общие враги и общие друзья. У нас одни и те же любимые писатели и эстрадные певцы, разве что они серьезным образом соответствуют представлениям поколений. Меняя (или делая вид, что меняем) групповую норму, мы заставляем индивидуального человека поменять свои привычки.

Даже простые боты могут порождать существенные изменения в поведении социальной группы. Исследователи именуют это явление «социальной архитектурой». То есть физический мир начинает подстраиваться под мир информационный.

Совершенно понятно, почему это происходит. С одной стороны, перед нами не просто коммуникация, а коммуникация, сопряженная с определенным влиянием, например, властным или социальным давлением. С другой стороны, возникающая конструкция является менее конфликтной, чем в случае несовпадения или даже конфликта между информационным и физическим миром. К примеру, революционный лозунг «Мир хижинам — война дворцам» несет в себе такую конфликтность, которая разрешилась революцией.

Эта проблема давно изучается по отношению к кино и его воздействию на зрителя. Например, в случае молодежи найдены такие виды закономерностей [Wilmoth P. What effect does media have on youth?]:

- чем больше сексуального контента дети видят на экране, тем раньше у них начинается сексуальная активность, тем более вероятной становится молодежная беременность,

- насилие на экране влияет на агрессивное поведение и мысли,

- за год ребенок видит 300 случаев рекламы алкоголя, в 80 % фильмов демонстрируется употребление алкоголя,

- подобное наблюдается и для случая курения.

Все это можно трактовать как перенос моделей поведения с экрана в жизнь, и понятно, что именно молодежь будет первым объектом такого воздействия.

Таким новым пропагандистским инструментарием становятся также компьютерные игры. С их помощью порождается виртуальная реальность, которая может изменить всю систему обучения. На это работают целые научные институты, например, Институт серьезных игр в Великобритании, в котором есть отдельная программа, направленная борьбу с ожирением, поскольку в ЕС на эту проблему уходит 7 % бюджета медицины. Другой такой центр — Институт креативных технологий в США, работающий, в частности, на Пентагон. Здесь изучаются возможности виртуальных продуктов для самых разных целей: от обучения с целью передачи боевого опыта до выхода из посттравматического синдрома. У Эндрю Гордона, например, был проект по компьютерному моделированию нарративов [см. тут и тут]. Тут изучается не только нарратив, но и схемы поведения людей, поскольку на их базе строятся нарративы [см. тут и тут]. Все это делается с активной опорой на нейробиологию и нейропсихологию, как это происходит сегодня повсеместно (см., например, исследование Массачусетского технологического института о том, как предупреждать людей о зараженности вирусами, в котором говорится, что предупреждение работает хуже в момент, когда человек чем-то занят).

Игры активно включены в российско-украинскую войну как постфактум, так и еще до начала реальных событий. Вот лишь малая подборка таких игр в войну России с Украиной [см. тут, тут, тут, тут, тут, тут и тут]. Виртуальное пространство было готово к этой войне больше, чем пространство реальное. И это понятно, потому что игры-стрелялки имеют только военно ориентированные сюжеты.

Подобно играм на войну с Украиной получила направленность и российская фантастика, и эта тема теперь, уже постфактум, активно освещается [см. тут, тут, тут, тут и тут]. На это же работали и исторические реконструкции, как показал Сергей Медведев. Если сюда добавить кино, получается модель войны до войны, которая создавалась в виртуальной действительности, и только потом виртуальная война перешла в реальную. Хотя эта виртуальная война и не была мейнстримом, но подобные вещи могут служить хорошим индикатором возможного дальнейшего развития событий. Ведь всегда считалось, что поэты и художники в состоянии чувствовать будущее куда лучше ученых. Например, российский режиссер Александр Сокуров говорит в ряде своих интервью: «Для меня это не было каким-то сюрпризом. Еще в 2008 году я публично сказал, что война с Украиной неизбежна. Никакой тайны для меня во всем этом не было» [см. тут и тут].

Подобные случае мы можем характеризовать как формулу «невидимое становится видимым», когда сильные факторы пробиваются сначала в виртуальном пространстве, потом переходят в информационное, лишь затем реализуясь в физическом.

Сегодняшняя ситуация, когда война перешла из виртуального пространства в физическое, уже другая, теперь особую роль играют источники информации, начиная со СМИ. Исследование декабря 2016 г. дало следующие результаты по Украине:

Источники информации о событиях в Украине:

- украинское телевидение — 87,1 %,

- российское телевидение — 7,9 %,

- родные, друзья, соседи — 47,7 %.

Уровень доверия к информации о военных действиях в сообщениях:

украинского телевидения — 40,4 %,

российского телевидения — 1,3 %,

от родных, друзей, соседей — 18,8 %.

Здесь удивительным является большой процент, отданный информации от родных, друзей и знакомых. Наблюдается переход на наиболее близкие источники, поскольку именно там наименее вероятно появление фейков. Пропаганда будущего, несомненно, также попытается переключиться на подобные источники, имеющие принципиально неофициальный характер.

Это в определенной степени разрушение всей системы информирования, которая выстраивалась долгое время. Как справедливо было подмечено, «фейковые новости подрывают авторитет журналистов как арбитров правды». Авторитетность источника уничтожается скоростью информации, поскольку первичное освещение становится важнее, чем адекватное.

Даже Мюнхенская конференция по безопасности в 2017 г. вынесла постправду в одну из своих тем. Возможным оказалось также подключение нейропсихологии к объяснению того, чему мы верим больше [см. тут и тут].

Никто не любит пропаганду, но все ею пользуются. Вопрос только состоит в чистоте наших помыслов. Дурные помыслы приведут к плохой пропаганде, хорошие — к хорошей.

Современный мир попытался забыть пропаганду. Эта мотивация пришла из политики. На Западе пропаганду жестко приписали к двум тоталитарным государствам — довоенным Германии и России. Соответственно, даже студенты не хотели брать курс с таким названием. Поэтому пришлось придумывать новое обозначение: теперь это «стратегические коммуникации», «операции влияния»и «стратегический нарратив». Все это серьезным образом «оседлали» военные, а задачи остались теми же — удержать свою точку зрения на события. Именно военным принадлежит идея, что война выигрывается не столько на поле боя, сколько в медиа пространстве. И все это реализуется, по сути, и в выборах, и в бизнесе, то есть уже и во вполне мирных контекстах.

Новые методы воздействия, включая современную пропаганду, имеют на порядок большую объективность. «Старый» пиар еще задавался и как наука, и как искусство, теперь это только наука или на 90 % наука. То есть интуитивные решения оказались потеснены на периферию. К тому же сегодня более серьезно изучают свою целевую аудиторию. Последние американские президентские выборы, как до этого первые и вторые выборы Барака Обамы, продемонстрировали возможность разговора даже на уровне индивидуального получателя нужной информации. И последний формирующийся сегодня инструментарий — это использование самого получателя информации, его собственных контекстов типа Фейсбука и социальных сетей. Это не будет современным «внешним вторжением» в мир человека, как в случае с телевизионной рекламой, которой хочет избежать зритель; речь о другом: условно говоря, это совершенно незаметный приход, «домашний» и  «в тапочках». Это как разница между жесткой и мягкой силой. Пропаганда будущего не даст возможности увильнуть — настолько она будет соответствовать интересам потребителя. При этом будет возрастать и роль автоматического порождения текстов, когда вас убеждают роботы, а не люди. При этом ни один старый метод умереть не может, поскольку физиология, психология человека-получателя информации не меняются. Аристотель никогда не стареет, потому что мы не отличаемся от человека Древней Греции.