Любое общество или группа тяготеют к удержанию базовой модели мира. Но чем сильнее групповое давление, тем креативнее становится мозг, чтобы удержать альтернативность. Сегодня исчезли политические анекдоты, поскольку нет такого жесткого давления. Однако они цвели пышным цветом в советское время. В голове у советского человека при этом прекрасно уживались генсек Брежнев и Брежнев как герой многочисленных анекдотов.

Единая «модельная» точка зрения всегда вызывает сопротивление и недоверие, поэтому специалисты рекомендуют для сохранения доверия к источнику коммуникации давать не только позитив, но и негатив по продвигаемой теме. Советское ТВ не могло давать негатив, поэтому происходило переключение слушателей на западные радиоголоса.

С этим приходилось бороться, причем с самых давних времен. Вот одна из таких реперных точек: «Одной из первых мер для ограничения слушания капиталистических станций явится сокращение выпуска всеволновых радиоприёмников и резкое увеличение выпуска радиоприёмников только на длинных и средних волнах, на которые менее всего рассчитана работа американских станций. Сказано — сделано! Уже летом 1949 года в рамках борьбы с американской пропагандой Агитпроп ЦК докладывал Маленкову, что Совет министров принял постановление № 2348-920 с (буква "с" обозначала гриф "секретно"). В нём говорилось о выпуске ламповых приёмников "Москвич" и "Салют" без коротковолнового диапазона. В 1949 году планировалось выпустить 110 штук этих аппаратов, а в 1950 году — 400 тысяч штук. Отметим, кстати, что идея выпуска приёмников без коротких волн родилась ещё в Германии, где уже с середины 1930-х годов начали выпускать массовые "народные приёмники" и "приёмники немецкого народного фронта", которые имели фиксированные настройки и не позволяли принимать зарубежные станции».

Борьба может вестись как на техническом (чисто физический запрет) и квазитехническом (затруднения в поиске чужого контента) уровне, так и на уровне контента. Это в самом деле борьба, где срабатывают как старые бюрократические, так и новые креативные методы.

Косвенным примером первого типа борьбы можно считать пример Небоженко: «Евромайдан начался — вспомните — из-за того, что Саша-Стоматолог решил отобрать “Интер” у Левочкина и Фирташа». Однотипная связка образуется с национализацией «Приватбанка» и последующими действиями против выдачи лицензии телеканалу «1+1». Одновременно канал стал защитником «Приватбанка», опровергая выдвинутые против него обвинения.

Перед нами типичный пример олигархического типа цензуры, когда смена собственника призвана изменить информационные потоки.

Квазитехническими мы назвали ограничения, сужающие возможности потребителя выйти на нужный тип текста. В СССР, например, были издания с грифом «Для научных библиотек», которые не поступали в продажу. Были малотиражные издания, которые только в силу этого становились труднодоступными, например, Тартуские труды по знаковым системам, связанные с Юрием Лотманом. При этом президент Эстонии Леннарт Мери сказал, что когда он стал президентом, то с удивлением узнал, что в мире Эстония была страной, где жил Юрий Лотман.

Контент может отражать, а может и создавать модель мира. Сегодня это сериалы, которые заменили романы в качестве главной модели трансляции нужного для массового сознания, а раньше это были фильмы.

Нам представляется, что на сегодня все еще недостаточно исследовано влияние фантастических фильмов на формирование мышления нужного типа поколений. Много споров по поводу того, что Стругацкие, например, сформировали поколение Чубайса, Гайдара и других, сформировавших, в свою очередь, постсоветское пространство. Сергей Кургинян, например, видит негатив в идее прогрессоров. Он пишет: «В итоге "прогрессоры" организовали регресс. Иначе и быть не могло, коль скоро на вооружение было взято право вести себя с субъектом, каковым по определению является общество, как с объектом» [Кургинян С. Исав и Иаков. Судьбы развития в России и мире. — Т. 2. — М., 2009].

Нил Гейман, который в своей лекции о пользе чтения рассказал, что сегодня число камер в строящихся тюрьмах планируют на основании простого алгоритма, отталкивающегося от количества нечитающих 10–11-летних, привел также пример, привезенный им из Китая: «Китайцы создавали великолепные вещи, если им приносили схемы. Но ничего они не улучшали и не придумывали сами. Они не изобретали. И поэтому они послали делегацию в США, в Apple, Microsoft, Google и расспросили людей, которые придумывали будущее, о них самих. И обнаружили, что те читали научную фантастику, когда были мальчиками и девочками».

Происходит «ломка» нашего мозга, позволяющая раскрыть его новые возможности. Мы усиливаем возможности нашего мозга в сторону альтернативного мышления.

Галина Иванкина в своем обзоре главных акцентов в новогодних фильмах СССР разных периодов напишет: «Разгар 70-х — это вовсе иное. Материальная суть вещей оказалась интереснее космических идеалов. Бородатые физики-лирики закрылись на шестиметровых кухнях, чтобы спорить о Булгакове и Кафке, а их заскучавшие жёны (бывшие скалолазочки) выстроились в очередь за импортными батниками, блейзерами и шузами. Новогодняя сумятица "Иронии…" вся пронизана культом быта. Насмешка над тезисом "чтоб всё как у людей" превращается в гротеск: одинаковость квартир, мебели… судеб, желаний, интересов. Бесконечное смакование французских духов и домашних выпечек, салатиков, заливных рыб (которые, конечно, гадость, но без них уже никак невозможно). Компания — это для пацанов и студенточек. Лукашин не хочет ни к каким Катанянам, а Галя бездарно врёт про ресторан "Седьмое небо". Зачем друзья, когда можно жевать вдвоём? Остаётся только баня как некий жест старинной традиционности — вы можете себе представить положительного героя Оттепели, который бухал бы с друзьями в бане?! Здесь же всё на своих местах: банька, водочка, а дома — телевизор и наряженная ёлка. Даже попадая в передрягу, наш Лукашин оказывается… в точно такой же квартире, но уже в Ленинграде. То бишь выбора-то и нет — всё та же мебель фасона "стенка" и модная электробритва страдающего Ипполита…».

В ряде случаев контент может использоваться и для того, чтобы искусным образом протестное содержание сработало в результате на пользу власти. Гарри Каспаров видит именно такую модель в России, подозревая, что «Эхо Москвы», «Дождь» и «Новая газета» работают в унисон с Кремлём: «Такие режимы существуют в алгоритме выживания, но долгосрочной программы у них нет. Они хотят править вечно, то есть реагируем на вызовы сегодняшнего дня, а дальше посмотрим. Это универсальный прием в диктаторских режимах, но в России он возведен в рамки абсолюта. Именно поэтому такая разветвлённая сеть идеологических лоббистов разных оттенков, она постоянно помогает поддерживать баланс. Почему я говорю "разных оттенков"? У этих людей могут быть разные взгляды, у Латыниной, у Белковского, у Собчак, у Веллера, но, в итоге, вы увидите в их высказываниях четкую составляющую, которая в данный конкретный момент помогает решить режиму какую-то насущную проблему. При этом для эффективности такой работы очень важно, чтобы ключевые месседжи Кремля озвучивали люди, получившие кредит доверия за счёт карт-бланша на громкие разоблачительные заявления. Именно их усилиями создаётся защитный фон, который сегодня является важнейшим условием для выживания режима».

Хороший контент строится на трансляции старых мифов в новой оболочке. Мифы не просто проверены временем, этим самым временем они вписаны в наш мозг как истина последней инстанции. Пропаганде не надо говорить ничего нового, ей надо напомнить старый миф.

Историк Евгений Анисимов пишет: «Мифы удобны для употребления в политическом хозяйстве. С ними проще управляться, на них легко сослаться. А зачастую людям оказывается не нужна правда. Потому что она разрушает государственную гармонию».

Сегодня вскрылось множество подобных «нарушающих гармонию» исторических мифов. Одним из них оказался миф об Александре Невском. И даже на ордене Александра Невского изображен актер Николай Черкасов, который сыграл его роль в фильме. Причем сам фильма был запрещен через восемь месяцев после выхода на экран в 1938 году из-за подписания договора о ненападении между СССР и Германией.

Лев Гудков о том, что интеллигенция оказалась неспособной к выработке новых образцов (особенно важное — в конце цитаты), говорит: «Происходила довольно интересная вещь. Фантастический взлет тиражей “Нового мира”, “Дружбы народов” и ряда других журналов происходил не за счет проработки новой проблематики, а за счет перекачивания того, что было раньше, за счет готового материала. И это убило критику, убило механизмы культурной селекции, убило обсуждение. Потому что отложенная литература — Замятин, Набоков и другие, они не предполагали обсуждения и осмысления. Они шли по департаменту "Классика". И все! Этот пылесос всосал то, что было наработано, — и система рухнула. А вместе с ней и интеллигенция — она оказалась голенькой и абсолютно беспомощной. В столах ничего не было. Ни опыта работы, ни ресурсов знания, ни понимания того, как должны быть устроены новые институты, — ничего. Ну, разве что патерналистские иллюзии по отношению к власти. Для меня то, что выбрали Ельцина, то есть секретаря обкома, а не какого-нибудь именитого и авторитетного гуманитария, уже было знаком того, что протоэлиты, то есть группы, мнящие себя создателями новых образцов, ни к чему не пригодны. Они добровольно отказались от своей роли в пользу властвующей группировки. А дальше все поехало…

И этот диагноз мы поставили не в 93-ем, а в 1991 году. У нас маленькая такая статеечка вышла в "Литературной газете". Она называлась "Уже устали?" — в названии стоял знак вопроса. Это действительно нас занимало очень. Потому что модель групп, задающих образцы, осмысляющих и передающих их, была базовой. И если данный механизм не работал, то в этом случае следовало ожидать подъема низовых, упрощенных моделей поведения и мысли. Ну, и, разумеется, роста традиционализма, который мы, собственно, и диагностировали и довольно рано. Следовало ожидать примитивизации и сдачи интеллектуалов, что тоже наступило».

За последнее время прошла серьезная трансформация непубличной сферы, где в советское время функционировали анекдоты и слухи. Власть создавала серьезное давление в сфере публичной, что приводило к «выплескиванию» в сфере непубличной. Более того, даже просто чтение или театр создавали поле для поиска скрытых месседжей, поскольку другие цензура не могла пропустить.

Если посмотреть сегодняшними глазами на Зощенко, то это прямая критика советской власти, ее бюрократизма, ее неустроенности быта и подобных вещей. Одновременно можно вспомнить постепенное «исчезновение» Жванецкого в постсоветское время, который по сути исчез с исчезновением цензуры.

Виртуальный мир Зощенко был негативен для советской власти, но явно это стало видно только сегодня. Виртуальный мир Жванецкого негативен для постсоветской власти, но он не интересен для большинства населения.

Массовая культура в этом плане становится ярким выразителем двух направлений: спрятанной протестности, когда население ищет и считывает протестность, и комфортного ухода, когда население прячется от протестности в более радостный для него мир.

Это серьезным образом упрощающая модель мира, где заранее известно, кого нужно хвалить, а кого — ругать. В этой модели мира не исчезли недостатки, но за них власть, как правило, не несет ответственности, перекладывая ее на внешние силы. Это мир без вопросов, поскольку пропаганда уже заранее приготовила на них свои ответы.

Виктор Мараховский подчеркивает: «Главная из этих опасностей — в том, что таблоидность есть не только хаотичность. Это ещё и примитивизация, недопустимое упрощение картины мира. И поэтому она противоположна цивилизации. Задача цивилизации, вопреки наивным заблуждениям, вообще состоит не в том, чтобы упрощать жизнь людей, а напротив — в том, чтобы усложнять её (ну или обогащать, что то же самое). "Упрощение" культурной и политической жизни до понятия "скандалы звёзды преступления гороскопы" — с точки зрения цивилизации является одичанием и деградацией. Безусловно, в любом обществе присутствуют силы, постоянно играющие на понижение (то есть на упрощение). Те самые злые клоуны, открывшие в себе счастливую способность показывать зад в качестве аргумента и столь вовремя публично обзывать что-нибудь или кого-нибудь, что это даёт гигантскую цитируемость.Однако задача медиапространства — именно в том, чтобы не вестись. Чтобы упростители (не популяризаторы, излагающие доступно сложное, а сказочники, населяющие мир эльфами и гоблинами, или трикстеры-надомники, время от времени пробегающие по площадям нагишом) ютились в своих песочницах и не получали ни внимания, ни голоса в публичном пространстве. Оно не должно вестись на упрощение и трюки по одной простой причине. Оно просто перестанет быть пространством».

Это не совсем так, поскольку пространство нацеливается на определенные цели. Если советское пространство видело конечную цель в модернизации, то власти прямо и косвенно приходилось заниматься образованием и наукой, что вызывало к жизни определенные информационные и виртуальные контексты. Порождение и потребление самой разной информации было необходимостью. Сегодняшнее постсоветское пространство не имеет подобного рода целей. Оно плывет по течению, а не против него, как это делали в СССР, удерживая, к примеру, состояние читающей страны.

Мараховский предлагает также иначе посмотреть на проблему популярности в сегодняшнем времени, поскольку СМИ дают нам узнаваемость, а не популярность: «Сегодня телевизор и светские рубрики всё ещё гарантируют своим персонажам узнаваемость (впрочем, тоже уже не абсолютную), но уже не обеспечивают популярности их творчеству. Из-за этого упомянутые персонажи повисают в странном вакууме: у них есть известность, но нет популярности. В некотором роде на весь российский "масскульт", оккупировавший телевизор, распространяется тяжёлая судьба российских кинорежиссёров, которым дают призы и деньги чиновники, но фильмы которых не смотрят зрители. Отчасти, конечно, виновата "миграция в интернет", особенно заметная в поколениях».

Прошлую идеологию заменила сегодняшняя «развлекательность».

«Оптимизм — социальная функция здоровых обществ. Достаточно сравнить советское общество середины 30-х — середины 60-х годов ("Нам нет преград на суше и на море", "Туманность Андромеды" Ефремова и многое другое) с советским же обществом 1970–1980-х годов — усталым, циничным, саркастичным и безрадостным. И это при том, что жить в 1970-е годы стало комфортнее, легче и сытнее; страх ушел, а счастье не наступило. 1960-е годы были кратким мигом надежд, которые не осуществились ни у нас, ни в мире» [Фурсов А. Мир будущего. Беседа с историком].

Будущее будет строиться сквозь ментальные изменения, которые сформируют класс людей, способных жить в принципиально новых условиях. Мы все время живем в старом мире, которого реально уже нет. Такая инерция затрудняет развитие страны. Помочь в развитии новых людей может нейропсихология (см. некоторые наработки тут, тут, тут, тут, тут, тут, тут, тут и тут).

Картина мира не менее значима, чем сам мир, поскольку его строят в соответствии с имеющейся картиной мира. Борьба идеологий и религий ведется именно за картину мира. Сегодня мир просто заменил инструментарий этой борьбы, перейдя от инструментария жесткой силы к инструментарию силы мягкой. Но даже мягкая сила не отменяет феномен жесткости этой борьбы.