Говоря о роли интернета, следует различать декларируемое от реального. Возможно, что декларируемое было работающим в начале, но когда интернет стал привычнее, когда были освоены социальные медиа, многие декларации потеряли свое былое очарование. Интернет был во многом поглощен человеческой природой. Как только он оказался обжит человеком, вскрылись многие вещи, о которых мало кто думал вначале.

Э. Кин ответил на важный вопрос заглавием своей книги [Keen A. Internet is not the answer. - New York, 2015]: «Интернет не является ответом». То есть интернет не решил тех проблем, которые стояли и стоят перед человечеством. Хотя он заявлялся именно как такая принципиально прорывная технология. Еще более развернуто на эту тему прозвучал голос М. По [см. тут и Poe M. T. A history of communications. Media and society from the evolution of speech to the Internet. - New York, 2011]: «Интернет более не является чем-то новым. Коммерческому телевидению было где-то два десятилетия в 1970-м; оно было устоявшимся медиа. Никто тогда не провозглашал телевидение новой революционной технологией. Интернет не взрослеет, он взрослый. Телевизионное программирование и бизнес-модели были вполне солидными в 1970-м; новая расстановка всегда является немного модифицированной старой расстановкой. Никто не рассуждал со всей серьезностью о радикально новом формате телевидения. В конечном счете интернет не "поменял всего". Телевидение, как ожидалось, тоже собиралось "изменить все". Но этого не произошло. Скорее, оно поменяло то, что мы делали со своим временем. До телевидения в неделе было дополнительных двадцать часов. Телевидение забрало их».

Получается, что коммуникация не является центральным компонентом для решения проблемы. Правда, в случае протестных акций ему приписывают центральную роль в создании проблем.

Но все же интернет внес в нашу жизнь много нового, даже не решая старых проблем. И именно это новое закрывает нам глаза, не позволяя распознать опасности и открывая нам только позитивы.

Реально человечество получило большую связность, доступную миллионам. Не президенты и не разведки могут получать информацию о только что свершившемся событии. Интернет резко увеличил сообщение о событии.

Но это привело к серьезным последствиям в виде переизбытка информации для среднего потребителя. И только в последнее время, когда возникли разнообразные алгоритмы для обработки big data, эта информация стала получать конкретное предназначение: и в президентских выборах, и в торговле, и в управлении покупателем (примеры – «Амазон» и «Нетфликс»).

Появились первые намерения воспользоваться этим новым инструментарием и для случая пропаганды. Госдепартамент создал специальное подразделение для борьбы в интернете, который тоже берет на вооружение алгоритмы big data, что можно увидеть по следующей информации: «Подразумевается, что с Центром будут сотрудничать “Эпл”, “Фейсбук”, “Твиттер” и другие компании, которые помогут анализировать поведение и интересы того или иного пользователя социальных сетей, и тогда Центр (или его протеже) на основании этих данных будет обращаться к этому человеку адресно, лично, напрямую. Как «Фейсбук» или «Амазон» учитывают ваши запросы, посещаемые сайты, покупки и поведение в поисковиках, так и Центр собирается анализировать, насколько опасны интересы индивидуума, и принимать меры. Как это все будет происходить на самом деле и что за меры, помимо сообщений в личку или комментариев, могут быть предприняты, пока совершенно неясно. Сам Лампкин говорит, что это пока еще неизведанная территория и что правительство США еще не работало с такой хирургической доставкой адресных посланий».                                                              

Нечто аналогичное по эволюции можно увидеть в отношении к языку у американских военных после Перл-Харбора и особенно в холодную войну. Ж. Мартин-Нильсен вводит отдельный раздел «Язык как оружие» в свою работу, объясняя это следующим образом [Martin-Nielsen M. 'This war for men's minds': the birth of a human science in Cold War America // History of Human Science. - 2015. - Vol. 23. - N 5]: «Военные хорошо проинвестировали проекты, связанные с языком, от дешифровки до обработки информации. Ранние успехи простимулировали интерес, и как только началась холодная война, военные увидели в языке скрытое и стратегически важное оружие, такое, которое при правильном применении может быть решающим в успехе Запада».                                

Вспоминается, как всегда было странно видеть работы Н. Хомского, у которых на первой же странице в примечании стояло, что они профинансированы ВВС США.

Мы всегда пытаемся встроиться в единое научное пространство, не разрешая никому отклонений от него. З. Зелински, ссылаясь на Эдуарда Глиссана, говорит о проблеме европейских интеллектуалов, что они во всем хотят опираться на пришедшее из средиземноморского центра  [Zielinski S. Deep time of the media. Toward archeology of hearing and seeing by technical means. - Cambridge - London, 2006, р. 25]: «Со времен классической античности все желания и действия были направлены на этот центр, который также выступал в качестве стимула к захватам. Из большого средиземноморского пространства пришли все технические изобретения и все научные, философские, эстетические и политические модели, которые продолжают влиять на нашу культуру по сегодняшний день. Потребность в конструировании универсальной модели мира и соответствующих теорий, которые приводили к разрушительным результатам в нашей истории, может быть понята с учетом следующего: одно море посредине, один Бог, одна идеология, одна правда, которая должна быть связующей для всех. Старые империи, такие, как Древняя Греция или Imperium Romanum, а также разные формы колониализма можно понять в свете этой центральной перспективы. Вся гамма социальных моделей, теорий, картин мира, которые стремятся к универсализации, выросли из этого понимания центра: современные государства-нации и демократия, капитализм и коммунизм, христианский мир, понимание мира как гармонического организма или как единого гигантского механизма».                                    

Интересно, что эти слова странным образом хорошо объясняют и отношение России к Украине. Это как бы проекция прошлой системы на настоящее.        

Главный миф интернета: все получили голос. На самом деле пишущих осталось такое же меньшинство, как и было до интернета.          

Еще один миф - отсутствие контроля. Государства все равно всеми силами пытаются удерживать контроль. Это и создание команд троллей, и иски к провайдерам, и учет недовольных.

Сегодня государство обладает алгоритмами, позволяющими  распознавать на ранних этапах протестность и предсказывать ее развитие. Но важным результатом стало то, что Твиттер, как и другие социальные сети, не мобилизуют толпу. Это показали беспорядки в Великобритании, а также в других точках, включая анализ социальных сетей времен Арабской весны. Наиболее полно работала группа исследователей из Великобритании [см. тут, тут, тут, тут, тут, тут и тут], что даже привело к судебному запрету для Би-Би-Си показывать фильм об этих беспорядках.

Единственно, что многие эти вещи проходят еще и по той причине, что, как оказалось, шесть из десяти постов в социальных сетях размещаются вообще без прочтения [см. тут и тут]. Этот вариант поверхностного прочтения можно обозначить как социальное эхо. Оно есть, но воздействие его минимизировано.

В недавнем интервью британского режиссера-документалиста А. Кертиса прошла еще одна интересная гипотеза, которая, правда, пока не доказана документально. Но как идея она достаточно интересна. Кертис считает, что социальные сети заинтересованы именно в отрицательном.

Кертис написал: «Социальные сети - часть системы, управляющей миром. Они питаются гневом и раздражением. Все просто: сердитые чаще кликают. И если они кликают, они вовлечены. А Facebook только этого и надо. Чтобы сделаться частью системы и обеспечивать ее бесперебойную работу, вам надо нервничать. И очень возможно, что гнев среднего класса вместо того, чтобы стать топливом перемен, просто поддерживает пузырь системы в стабильном состоянии. И на место прогрессивных идей, предполагающих определенный маршрут из точки «А» в точку «Б», пришла статичная система управления обществом. И этой системе не нужно, чтобы вы были довольны. Сердитесь. Корпорациям, владеющим этими ресурсами, только этого и надо. Интересно, кстати, является ли Дональд Трамп частью этой системы».

Тут неясно, как за этот счет может достигаться равновесие системы, если это чисто негативный поток. Пока можно предложить только одно объяснение. Это определенная система «выпускания пара», работавшая в СССР во времена Андропова, который «оберегал» от высылки/посадки определенных актеров, режиссеров, поэтов.

Интернет однотипно помогает человеку «прокричать», как ему кажется, громко, хотя эффект этого «крика» нулевой.

Интернет создал новые возможности для выражения своего несогласия, но это скорее возможности для организации, а не для отдельного человека. А по сути государство всегда боится именно организаций, а не индивидов, что явственно демонстрирует, например, борьба с диссидентством в СССР.

Б. Дженкинс подчеркивает такие новые возможности, которые дал интернет для террористов: «Как пропагандистская платформа, интернет предоставил возможность террористам для прямого общения с большими аудиториями без редакторов и эффективного государственного вмешательства. Он также позволил террористам более легко общаться друг с другом, создавая виртуальные сообщества одинаково думающих фанатиков. Он также предоставляет информацию о целях, инструкции по изготовлению бомб и другие техники насилия. Социальные сети идут еще дальше и дают террористам возможность разговаривать напрямую в манере, воспринимаемой миллионами молодых людей. Так называемое “Исламское государство” использует социальные медиа для своего рекламирования и привлечения рекрутируемых».

Однако не менее сильно развивается и контрпропаганда, причем она часто покоится на тайных информационных операциях (см., например, о британском опыте [тут и тут]). Британцы создали соответствующее подразделение - Research, Information and Communications Unit (RICU), способное работать в тактике холодной войны против пропаганды “Исламского государства”. Это правительственное подразделение, но кроме него создали коммуникационное агентство Breakthroughmedia.

Газета The Guardian вспоминает такое же подразделение времен холодной войны - Information Research Department (IRD) как прообраз сегодняшней структуры. The Guardian цитирует цель агентства Breakthroughmedia, подчеркивая, что оно работает из анонимного офиса. Эта цель такова: «влиять на онлайновое общение, находясь внутри целевой аудитории, с помощью сети умеренных организаций, которые поддерживают те же цели».

Следует также упомянуть феномен вирусного распространения информации. Мы стали говорить о нем как о новом, хотя практически тем же способом, но с другими скоростями и другим охватом работали в советской среде анекдоты и слухи.

Дж. Постилл пишет [Postill, J. Digital politics and political engagement. // Digital Anthropology. Ed. by H. Horst and D. Miller. - Oxford, 2012]: «Хотя наше понимание вирусных кампаний все еще недостаточно, их основные черты должны включать в себя: взрывной рост, пороги социальной драмы, участие в реальном времени, многочисленные онлайновые и живые пространства, интенсивное, но эфемерное отражение в новостях. Эти кампании поднимают интересные вопросы методологических вызовов изучения техно-политических контекстов, которые способствуют и тормозят распространение вирусов, а также степень, с которой вирусы могут усиливать или подрывать общественный дискурс. Еще одним вопросом для будущих исследований является понимание того, не являемся ли мы свидетелями приближения эры, в которой политическая реальность вирусно распространяема дигитальным контентом, эры вирусной реальности».

Это снова-таки взгляд в будущее, а не в настоящее, как и другая терминологическая идея Дж. Постилла - «технологи свободы»: «Я использую термин технологи свободы, чтобы обозначить тех политических акторов, как индивидуальных, так и коллективных, которые объединяют технологическое  know-how  с политической проницательностью, чтобы продвигать большие дигитальные и демократические свободы. Технологи свободы рассматривают будущее интернета и человеческую свободу как неразрывно связанные».

Одновременно социальные сети имеют под собой не только «технологов свободы», но и финансовые потоки. «Фейсбук», к примеру, оценивается в 200 миллиардов (это всего лишь условная оценка, в основе которой лежит стоимость одного человека в $40, см. однако и более детальные исчисления [Skeggs B. a.o. Capital experimentation with person/a formation: how Facebook's monetization refigures the relationship between property, personhood and protest // Information, Communication and Society - 2016. - Vol. 19. - I. 3]).

Следует также признать, что интернет действительно все же сделал одну необратимую вещь: человечество получило глобальную связность. Когда-то две деревни могли отстоять друг от друга как два континента. Сегодня два континента стоят ближе друг к другу, чем те две деревни.

Но это асимметричный тип связности. Мы получаем бесконечное число сообщений на тему, например, свадьбы/развода звезд Голливуда, но ничего не сообщаем взамен. Точнее говоря, мы сообщаем, но нас никто не слышит. Мы слушатели, а не говорящие. Таково распределение коммуникативных ролей.

Тогда была сила оружия, которая выравнивала под себя мир. Там,где эта сила натыкалась на другое оружие, там это воздействие прекращалось, если силы ощущали себя равными.

Сегодня это сила информации, поскольку информация весьма дешева для производства и передачи. Глобализация первой задействовала асимметричную связность, коммуникация только последовала за ней.

Мы живем в информационном и виртуальном мире Голливуда, Гарварда и «Гарри  Поттера», потому что мы потеряли способность производить продукты этого уровня, перейдя на позиции потребителей. До этого мы однотипно потеряли способность производить компьютеры или смартфоны, сегодня не можем произвести даже телевизор.

Интернет и социальные сети создали инструмент для управления квазисознанием населения всей Земли. Телевидение, которое доминировало до этого, оказалось инструментом для управления сознанием группой стран одного региона. Радио давало возможность управлять сознанием одной страны, чем воспользовались Сталин и Гитлер.

Если позитивные рассказы о себе государство порождает сверху, то негативные - идут снизу. Часто государство ощущает их внезапно, как это было с украинской революцией или Brexit.

При этом большие объемы информации отсеиваются, не беря участия в воздействии на человека, не из-за самой информации, а из-за того, где они были размещены. Исследования Ш. Айенгара показали, что люди отвергают не сами сообщения, а их источники. То же сообщение, но под шапкой FOXNews, а не BBC или CNN вполне принимается консервативной аудиторией. Однотипно поступает либеральная аудитория.

Интернет есть и будет, однако его последствия оказались сильно преувеличенными.

В. Чун видит внутреннюю противоречивость в самом интернете, когда пишет: «Кризис централен в создании интернета как массового медиа,направленного на конец массовых медиа - персонализованный массовый инструмент». В своей книге она выстраивает формулу обновления, в которую вписан интернет [Chun W.H.K. Updating to remain the same. Habitual new media. - Cambridge, 2016]: ПРИВЫЧКА + КРИЗИС = ОБНОВЛЕНИЕ. Она подчеркивает, что постоянное обновление становится зависимостью, а не обладанием. Поэтому заголовок ее книги и звучит «Обновиться, чтобы остаться тем же». Эта формулировка, вероятно, и отражает саму суть интернета.

И последнее. Какова реальность наблюдаемых или ненаблюдаемых последствий? Для более точного ответа на этот вопрос мы обратимся к помощи Оксфордского института интернета, созданного Оксфордским университетом в 2001 году для изучения социальных последствий интернета (см. об этом институте). Здесь изучают такие серьезные вопросы, как трансформация наших представлений об информации под влиянием «Гугла» [см. тут и тут] или психологические основы компьютерных игр [тут и тут].

Институт также выпустил отчет на тему осязаемых последствий пользования интернетом. Здесь говорится, что до сего времени все исследования реальных последствий покоились на недостаточно объективной методологии. Авторы попытались сгруппировать последствия использования интернета по четырем направлениям: экономическому, культурному, социальному и индивидуально-личному. Но при этом сами авторы фиксируют, что достижения, достигнутые в онлайновой сфере, ничего не говорят о том, что их же нельзя было достичь в оффлайне.

Сюда следует также добавить военные последствия. Например, кибервойны требуют пересмотра понимания того, что такое война. Одной из идей стала возможность отвечать физически на кибератаку, если она принесла человеческие жертвы.

Интернет есть и будет. Причем в ряде случаев возникли гипотезы, что он ведет к определенному оглуплению населения, однако такая возможность есть и без интернета.  Интернет завтрашнего дня полностью перечеркнет наши представления о возможном и невозможном в нашей жизни и станет источником все новых и новых иллюзий.