Читайте также первую часть статьи «Гибридно-информационная война: основные характеристики».

Гибридная война в столь активном использовании заставляет всех пересматривать свои представления о войне. Страны Балтии занялись как контрпропагандой, так и восстановлением своего варианта территориальной обороны, в рамках которой в защиту страны включается не только армия, но и каждый гражданин.

Страны НАТО также впервые стали уделять столько внимания контрпропаганде в более детальном понимании, чем в период холодной войны. Генерал Бридлав, являющийся главнокомандующим силами НАТО в Европе, говорит слова, редко звучащие из уст командующего такого уровня, — что гибридная война атакует достоверность, чтобы отделить страну от поддерживающих ее механизмов: «Информационно, и это наиболее впечатляющая часть этой гибридной войны, всеми инструментами порождается фальшивый нарратив. Мы начинаем говорить о скорости и силе лжи, о том, как победить фальшивый нарратив». При этом военные средства остались прежними, только теперь их использование прячется.

Одновременно восстанавливается и внимание к китайскому варинту неограниченной войны, правилом которой является отсутствие правил и запретов. Джон Рейх Девис говорит, что новым является комбинирование экономических, информационных и дипломатических операций с военными формами войны (см. также тут). Рейх также констатирует, что за счет этого создается неоднозначность, мешающая организации противодействия.

Стефан Дейспринг добавляет к списку инструментария невоенной войны пропагандистский, миграционный, а также юридический, под которым он понимает предоставление гражданства, что делается государствами-соседями [Dayspring S.M. Toward a theory of hybrid warfare: the Russian conduct of war during peace. — Monterey, 2015 / Naval Postgraduate School]. Есть отдельное детальное исследование по российским метанарративам во всех европейских медиа [Fog of falsehood. Russian strategy of deception and the conflict in Ukraine. Ed. by K. Pynnoniemi, Racz A. — Helsinki, 2016]. Тот же генерал Бридлав заговорил о weaponizing migration, то есть речь о том, что миграция стала еще одним видом оружия.

Гибридная война в тех или иных вариантах все время присутствует в истории. Достаточно вспомнить, что речь теперь часто идет о дипломатических, экономических, финансовых, информационных, миграционных войнах, которые стали нормой. Вероятно, этому человечество научилось за период холодной войны, когда нельзя было применять привычные военные средства, поскольку они могли привести к использованию ядерного оружия, поэтому приоритет отдавался нелетальному инструментарию. Сегодня, когда связность человечества с помощью технологий резко выросла, возникли новые невоенные средства воздействия на противника.

Гибридная угроза задается следующим образом: это синергетическое объединение результатов регулярных войск, нерегулярных сил и криминальных элементов, направленных на общую цель. Как видим, в этом определении свое полноправное место заняли и криминальные элементы. Кстати, Донбасс показал реальность такого поворота событий.

И еще одна характеристика, подчеркивающая долгий характер такой войны по мнению Джона Рейха Девиса [Davis J.R., Jr. Defeating future hybrid threats // Military Review. — 2013. — September — October]: «Гибридная война постепенно перешла к длительной битве воль по контролю населения и проверке стратегического терпения оппонентов гибридных угроз. В истории многочисленные технологически более сильные страны не могли достичь решающей победы из-за длительного характера гибридной войны».

Девис также считает важной характеристикой гибридной войны отсутствие моральных или этических ограничений, что всегда до этого считалось приметой терроризма.

Гибридная война невозможна без доминирования в ней информационного компонента. Она покоится на метанарративах, призванных спрятать основные действия. Причем, как заметил Владимир Пастухов, правда и истина являются разными вещами для потребителя: «Правда — это субъективная истина, которая вполне может быть и ложью, но это не имеет никакого значения, если есть субъект, готовый в нее поверить».

Россия в своей символической картине мира вернула на важное место Сталина [см.тут и тут]. Но мы ошибаемся, когда говорим, что это возврат к советской модели. Это новая, совершенно сконструированная модель, в которую в разном порядке вставлены и одновременно существуют, например, и Николай II, и Сталин. В этой модели истории они позитивные персонажи, политически и исторически взаимоисключающие друг друга.

Одним из главных не историков, а конструкторов русской истории является Александр Дугин, которого Запад называет то «мозгом Путина», то, наоборот, его Распутиным (см. также тут). Он говорит достаточно рационально [см. тут и тут]: «Нам необходимо создать русскую историю». Для этого он предлагает воспользоваться идеей «историала»: «Историал — это термин, который предложил Анри Корбен, французский философ, историк религий, как раз для того, чтобы показать эту сконструированную историю, ценностно ориентированную, сопряжённую с идеологическими фундаментальными аспектами. То есть, историал — это то, что конструируется по сути дела, это сконструированная нами история. Вот что такое историал». Однако «историал» Корбена является на самом деле переводом термина Хайдеггера, что можно увидеть по книге Гибсона [Gibson A. Intermittency: The Concept of Historical Reason in Recent French Philosophy. — Edinburgh, 2012].

Сконструированная история присутствует в любой стране. Но это процесс обычно более эволюционный и не столь принудителен для населения. Он даже опасен, когда попадает в руки ученых. Пример такого создания интенсивными и принудительными методами дают идеи чучхе в КНДР [см. тут, тут и тут]. Они созданы и удерживаются только ради противопоставленности с врагом. При этом такая система уже не может жить тогда, когда нет врагов.

В реальности Дугин оперирует единицами более высокого уровня, поэтому он все видит сквозь призму войны с Западом: «Те войны, в которых мы участвуем, в том числе в Грузии, на Украине, в Сирии, — все это и есть опосредованно Великая война континентов. И эти две цивилизации, на самом деле, взаимоисключают друг друга. Мы совершенно разные не только с точки зрения интересов (здесь можно было бы искать компромисс), но и с точки зрения ценностей. У нас вообще другая религия, у нас другое представление о человеке, о Боге, о мире, об истории, о благе, о добре, о ценностях, о жизни. Вообще взаимоисключающие. К сожалению, это глубочайшее противоречие».

По сути, это отражение конспирологических воззрений Дугина, которые во многом сформировали его со времен кружка Головина, куда он входил [см. тут, тут и тут]. Конспирология является достаточно мощным аппаратом для интерпретации и реинтепретации, которому достаточно сложно противостоять, поскольку он, как правило, дает достаточно четкое объяснение тому, что значимо, но непонятно.

Галеотти акцентирует следующую особенность современной России: «Имеется что-то вроде рынка идей, людей, с помощью газет, мозговых центров, личных контактов в основном предлагаются идеи Путину. Поэтому многие из вещей, которые реально происходят, имеют место не потому, что какая-то прекрасная идея зародилась в его голове, а потому, что кто-то подбросил ему какую-то привлекающую внимание инциативу, которую он решил реализовать».

При этом он забывает упомянуть, что есть соответствующие государственные институты и ведомства, в функцию которых и входит аналитическое обеспечение работы президента, идеи которых скорее попадают на стол, чем идеи из газет.

Существенные выводы были сделаны на основе контент-анализа выступлений Путина, то есть при помощи объективных методов [Сулакшин С.С., Хвыля-Олинтер Н.Ф. Опыт контент-аналитического портретирования национальных лидеров. — М., 2015 ]: «Крайне интересен эффект диссонанса между предпочтениями лидера и его основной экспертной группы поддержки, вырабатывающей проектно-экспертный продукт для правительства страны. Выводов отсюда следует два. Лидер не озабочен формированием профессиональной и идейно релевантной собственной программе экспертной поддержки. Он, по всей видимости, одинок. Процесс пущен на самотек и очевидно находится под угрозой лоббистских и внешних несуверенных влияний. Конкретно речь идет о выращенных за 20-летие постсоветской жизни страны либеральных экспертных эшелонов в виде института Гайдара, Высшей школы экономики Ясина Е.Г. и Кузьминова Я.И., РАНХИГСа Мау В.А., ИНСОРа Юргенса И.Ю. и других. Это явление в принципе представляет собой элемент вполне определенной угрозы национальной безопасности России».

Конструированием истории в сегодняшнем дне занимаются и спецслужбы. Они создают сттруктуры и события, которые облегчают им управление ситуацией. Например, в советской истории было известное письмо 99 математиков в защиту Александра Есенина-Вольпина [см. тут и тут]. Но спустя десятилетия идею этого письма связывают с КГБ, обвиняя в двойной игре правозащитницу Кристи (см. воспоминания известного математика Новикова тут и тут, см. также тут). Считается, что при Андропове просто посадить за мысли уже не могли, поэтому были нужны действия. И письмо стало таким действием, после чего «почистили» мех-мат МГУ и возродился государственный антисемитизм, поскольку в соответствующих кабинетах было подсчитано, сколько евреев подписали это письмо (о волне антисемитизма в советской математике см. также здесь, тут и тут).

То есть спецслужбы тоже пытаются (и часто успешно) писать историю (см. также фигуру Андрея Синявского в интерпретации Григорьянца, он также называет осведомителем НКВД известного поэта Павла Когана). Сюда же, но уже с другой стороны границы, можно отнести и роль ЦРУ в присуждении Нобелевской премии Борису Пастернаку (см. подробнее тут, тут, тут, и Толстой И. Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ. — М., 2009).

Гибридная война порождает подобные «историалы» не только для своих, но и для чужих. СМИ начинают порождать и удерживать нужную для атакующего интерпретацию чужой истории. То есть конфликт разворачивается и в истории, поскольку там находят и удерживают причины причины данного конфликта, обосновывая его тем, что атакуемая сторона имеет не тех героев и не так понимает историю.