Пропаганда, базирующася на цензуре, это пропаганда с помощью ножниц. Она замедляет (а то и вовсе останавливает) функционирование негативных, с ее точки зрения, сообщений и, как следствие, ускоряет циркуляцию тех, которые для нее позитивны. Практически мы всегда смотрим то, что прошло цензуру или цензуру в кавычках — так называемую самоцензуру. Именно таким образом формируется информационная повестка дня, поскольку наше внимание удерживают на нескольких важнейших событиях, оставляя все остальное в тени.

Цензура может быть и политической, и экономической, и какой угодно. Особенно если СМИ не являются экономически самоокупаемыми, а зависят от финансовых влияний, как это происходит на постсоветском пространстве. Нас спасает только то, что мы всё меньше зависим от информации, поскольку в мире наступил избыток информации. Правда, в кризисной ситуации дефицит информации возникает вновь. А мы с достаточной регулярностью в такие кризисные ситуации вновь и вновь попадаем.

Цензура, как и самоцензура, закрывает не только циркуляцию уже существующих произведений, но и не дает некоторым из них вовсе появиться на свет. Забытый писатель тридцатых годов Никандров высказался на эту тему так: «Как писать в такой атмосфере, в таких условиях: врать, как все!?». Это невозможно подсчитать, но наверняка самоцензура убила больше текстов, чем собственно цензура.

Цензурно ограниченная циркуляция останавливает создание новых произведений, если они противоречат насаждаемой или просто удерживамой властями модели мира. В советском случае речь идет о несоответствии текста модели соцреализма. Жесткая цензура ведет к тому, что страна недосчитывается многих произведений. Потенциальное богатство не переводится в реальность.

К цензуре по своим негативным результатам присоединяется и такой феномен, как доносительство, особенно в тех ситуациях, когда оно принимает гигантские размеры и влияет на судьбу человека и его текстов. Тименчик говорит, возможно, несколько преувеличивая: «История тайной полиции или даже тайных полиций — это очень важный аспект истории русской литературы ХХ века в самом широком смысле этого слова». Кстати, все время называют какие-то фантастические цифры доносов, написанных гражданами друг на друга в годы репрессий. И сын Жданова пытался защитить отца в связи с известным постановлением о Зощенко и Ахматовой тем, что, как выясняется, инициаторами были сами писатели-блокадники, которым не понравилась Ахматова, вернувшася из эвакуации.

Подчеркнем еще раз, что всё это идеально работает исключительно в закрытых системах, функционирование которых поддерживается репрессиями. Это и есть использование меча, когда люди из активной позиции переводятся в пассивную. Послевоенный СССР разваливался потому, что к «закрытости» уже не было добавления в виде «репрессивности». Закрытость облегчает эффективность пропаганды, поскольку уничтожает альтернативное информирование.

Как делается строительство подобных виртуальных «скреп», раскрыли сегодня многие российские журналисты (см. тут, тут и тут). Одновременно следует признать, что если война сегодня заставила порождать фиктивную реальность типа распятого мальчика, то  менее отклоняющиеся варианты присутствовали всегда. 

Все постсоветское пространство характеризуется тем, что в России получило название «управляемой (суверенной) демократии», это следует понимать как определенное отклонение, но все же от демократии. Все это происходит от заранее жестко поставленных целей, под которые нет соответствующих средств, поэтому действительность приходится «раскрашивать» красками, предоставляемыми пропагандой.

В новостных потоках стоит цель единообразного освещения, когда, переключая каналы, можно услышать практически одно и то же. Это советская задача, которую очень трудно, а зачастую и бессмысленно решать сегодня. Ее можно понять как противопоставление симметричного и асимметричного информирования. При симметричном информировании население получает одну и ту же информацию из разных источников. При асимметричном — источники могут нести несовпадающую информацию. А это, в свою очередь, ведет к разрушению информации-конкурента.

Советский Союз, имея в своих руках все СМИ, мог безболезненно решать задачи симметричного информирования. Все читали одни и те же газеты, книги, смотрели те же теленовости. Каждая социальная группа имела свои типы газет и книг, но они всё равно исходили из общего источника. При этом отрицательный отзыв в СМИ, например, становился крестом на карьере человека, поскольку это было не мнение СМИ, а сигнал, пришедший сверху.

Сегодня при наличии интернета достичь подобного симметричного информирования практически невозможно, поскольку всегда выйдет наружу альтернативная интерпретация. Ее, несомненно, сложнее найти, нужно затратить дополнительные усилия, но сделать это возможно.

По этой причине современные государства ставят перед собой другие задачи. Если раньше основным всоцаильном управлении было недопущение ненужной информации, то сегодня на передний план выходит выстраивание в голове потребителя такой картины мира, которая позволит ему самому цензурировать  новостные потоки, отбрасывая ту информацию, которая ей не соответствует. 

Сегодняшняя российская картина наполнения инфоромационного пространства носит следующий характер: «Для тех, кто получают новости преимущественно из одного источника, главным каналом информации является телевидение, в этой группе его доля составляет 85 %. Напротив, тех, кто читает новости в интернете и при этом не смотрит телевизионные информационные программы, в целом не более 5 % населения. Роль новостных телепередач снижается по мере увеличения числа используемых источников информации: среди тех, кто использует 2 источника, доля телевидения снижается до 46 %, среди тех, кто использует 3 источника –  до 33 % и т.д. Чем беднее "информационные наборы" россиян, тем в большей зависимости находятся они от телевидения».

Однако один из выводов этого исследования состоит в том, что современный интернет не в состоянии конкурировать с телевидением в формировании информационной повестки дня. При этом доверяют телевидению далеко не все смотрящие его: это около половины населения России, в Москве — 65%. Но смотрят ТВ и те, кто ему доверяет, и те, кто не доверяет.

И совершенно необычное наблюдение, которое как раз и подтверждает отмеченную выше смену целей в пользу не стандартной цензуры, а цензуры, внедренной в голову потребителя информации. Волков пишет с коллегой из «Левады-центра»: «Критическое отношение к получаемой информации затруднено. Это лишний раз подтвердила кампания освещения событий в Крыму и Украине: чем дольше освещались по ТВ эти сюжеты, тем меньше сомнений в их объективности оставалось у россиян».

Трудолюбов смотрит на эту проблему со стороны того, что подобная картина мира физиологически более приемлема: «Нынешний средний житель сознательно выбирает небольшой, но ударный набор медиапродуктов. Российские пропагандисты не полностью закрывают доступ к иным СМИ (хотя и затрудняют его), а дают людям то, что те могут легко усвоить и от чего могут получить мощный эмоциональный эффект: поглощающий внимание, пугающий, возвышающий. Это продукты, действующие практически на гормональном уровне и вызывающие быстрое насыщение, удовольствие и, если угодно, интоксикацию. Если считать, что чисто физиологически цель любого человека — получение максимума позитивных эмоций (гормонов) при минимальных затратах энергии, то телевизор дает как раз позитивные, иногда возвышающие, победные эмоции. Затраты у человека при получении таких удовольствий минимальные. Смотреть телевизор не очень сложно».

Ножницы и меч не исчерпывают арсенал пропаганды, есть еще и «бочка варенья и ящик печенья» для тех журналистов, которые стоят на пропагандистской вахте. Их могут не любить, но свою задачу они выполняют очень точно, создавая и внедряя свой вариант контроля информации в головах у потребителей.

Россия совершила переход от одной базы легитимизации власти к совершенно другой. И это, кстати, говорит о том, что будущее экономическое ухудшение жизни уже встроено в систему и наперед оправдано.

Гудков подчеркивает: «Власть меняет легитимационную базу — это уже не "процветание и стабильность", а "враги", внутренние и внешние. Резко усиливается антизападная пропаганда (хотя идет она давно — с приходом Путина)» (более подробно о динамике антиамериканских настроений см. тут).

И еще одна фиксация роли пропаганды из его уст: «В ноябре 2013 года, когда мы спрашивали о Майдане, две трети никакой враждебности по отношению к вышедшим на площадь в Киеве не испытывали, считали, что не надо вмешиваться в их дела. Но уже в январе 2014 года ситуация резко изменилась, потому что пропаганда начала говорить, что к власти на Украине пришли фашисты, "киевская хунта". А с фашистами какой может быть разговор?».

Как видим, здесь речь идет о результатах пропагандистской работы всего за несколько месяцев. Все дело в том, что фашисты и хунта встроены в систему реакции, которая порождается без размышлений. И, как правило, это именно негативная реакция. Пропаганда в этом плане лишь усиливает то, что уже есть в голове у человека. Просто под эти символизации был подведен новый объект, а реакция осталась той же.

Интенсив пропаганды сразу же породил свой список слов-мемов: от ватника до укропа [см. тут, тут, тут, тут, тут и тут]. В них также оценочная сторона (принципиально негативная) превалирует на содержанием. Поскольку пропаганда разговаривает эмоциями, то такой набор лежит в ее основе, возникая в моменты пика, подлинного накала страстей.

Есть принципиальная разница использования этих слов и слов типа фашист для российско-украинского конфликта. Ватник поменял свое языковое значение, а фашист — нет. Фашист стал использоваться по отношению к другому объекту. Как, кстати, и военторг для передачи иронического отношения к появлению российского оружия на Донбассе.

При этом Запад уходит от того, чтобы называть террористами участников вооруженого конфликта в Украине. Так что в эту модель не попадает и украинское АТО.

Все имеет свой конец. Советская цензура, вероятно, завершилась 8 февраля 1986 г. В этот день вышло интервью Горбачева в «Юманите», где он признал существование цензуры. Он еще оправдывал ее, но уже понятно, что дни ее сочтены. Тем более что к перестройке всегда плюсовалось понятие гласности. А гласность и цензура несовместимы.

А 19 апреля 1986 года в журнале «Огонек» появилась подборка стихов Николая Гумилева, который вообще еще не был реабилитирован на тот момент. Заведующий отделом литературы и искусства «Огонька» Енишерлов так восстанавливает то, что предшествовало этому событию: «В то время в Главлите (цензуре) заместителем начальника работал неординарный и порядочный человек В.А.Солодин. Он любил и знал русскую поэзию и иногда помогал появлению в "Огоньке" сомнительных с точки зрения начальства публикаций. Будучи человеком опытным и информированным, именно он посоветовал за разрешением публикации стихотворений Гумилёва обратиться с письмом, подписанным крупными учеными и писателями, к тогдашнему секретарю ЦК, ведавшему идеологией, А.Н.Яковлеву. Лишь его секретарское «добро» могло открыть двери Гумилёву и предопределить последующую благоприятную судьбу произведениям поэта».

Как видим, система цензуры тогда еще работала, но уже перестала работать система наказаний за нарушения такого рода. Появилась возможность проходить сквозь заслоны цензуры и партийного запрета. В письме к Яковлеву первым стоит подпись Дмитрия Лихачева.  Енишерлов разъясняет ситуацию с появлением именно этой подписи первой следующим образом: «До эпохи горбачевской "перестройки и гласности" он подвергался жестким преследованиям со стороны КГБ. При загадочных обстоятельствах погибла его дочь, была подожжена квартира, академик был зверски избит на пороге своего дома, его не пускали за границу, несмотря на десятки приглашений из зарубежных академий и университетов. Но имя Лихачева и тогда много значило для образованного населения страны, а появление его публицистики в "Огоньке", тираж которого достигал, порой, двух и более миллионов экземпляров и который считался органом официальным, открыл Лихачева для очень широкого круга читателей. А после того, как появилась очередная статья академика о "Слове о полку Игореве", предмете его долголетних научных изысканий и публикаций, супруга Генерального секретаря ЦК КПСС Раиса Максимовна Горбачева, которую эта статья заинтересовала, воспользовалась ею как поводом для помощи академику и написала Дмитрию Сергеевичу письмо, которое, будучи информирована о его тяжелом положении в Ленинграде, отправила фельдсвязью через Ленинградский обком. Там немедленно, как и полагалось, взяли под козырек. "Я всегда буду помнить, — писал Раисе Максимовне после событий в Форосе в 1991 году Д.С.Лихачев, — что Ваше письмо изменило отношение ко мне ленинградских властей". Когда возникла мысль издать в "Огоньке" стихи Николая Гумилёва, мы обратились именно к Д.С.Лихачеву, и он эту идею не только поддержал, но сделал многое, что было для нас недоступно, для ее осуществления. А слово Д.С.Лихачева в 1986 году стало для властей предержащих более чем авторитетным — ведь ему симпатизировала тогда "сама" Р.М.Горбачева».

Система сдерживания, частью которой была цензура, по сути сама приоткрывала новые возможности для своего окончательного уничтожения. Правда, мы не знаем по сегодняшний день — перед нами не совсем удачные попытки построить демократию или удачная попытка перехвата власти, где демократия является только ширмой этого перехода. 

Григорьянц говорит, что сегодня сотрудники  КГБ уже не контролируют, а управляют страной. Это его выступление 2000 г., где он вспоминает еще более ранние времена: «Тогда меня у входа в редакцию (которая располагалась в квартире Кирюши Попова) втолкнули в машину, привезли в какой-то "опорный пункт", и три "историка", как они себя назвали, несколько часов убеждали: "Мы же делаем с вами одно и то же дело – партия нам поручила осуществлять демократизацию страны. Почему вы не хотите с нами разговаривать?" Но я точно знал, что с этой наиболее деятельной частью власти — с теми, для кого лозунг "Европа от Атлантики до Урала" звучал как: "Урал, дошедший до Атлантики", — мы делаем разное дело. В эти годы они прокладывали широкую колею через Финляндию к границам Швеции, строили под разговоры о «новом мышлении» больше атомных подлодок, чем весь остальной мир вместе взятый, переводили за границу сотни миллиардов долларов – и золотой запас России, и деньги КПСС, КГБ, ЦК ВЛКСМ. На совещании глав спецслужб Варшавского договора в Польше они планировали, какие посты будут даны ненадолго в правительствах "демократам" для их дискредитации и создания народного недовольства, — они делали совсем иное, чем мы, дело и, как оказалось, во многом преуспели. То есть сегодня мы частично знаем ответ на вопрос, как это начиналось, но мы очень плохо понимаем, что же было дальше: были ли ими потеряны рычаги управления "перестройкой" или нет, был ли хаос при Ельцине спонтанным или рассчитанным, а перед тем боролось ли ГКЧП с Ельциным или сознательно ему помогало? Полностью ли спецслужбы были деморализованы в середине 90-х годов, как об этом пишет в своем докладе Олег Калугин, или осталась их часть, пусть небольшая, которая сохранила хладнокровие и не просто ждала своего часа, но активно его готовила?».

Правда, и сегодняшняя цензура не так слаба, как это кажется издалека нам, зрителям и читателям. Известный режиссер мультипликационного кино Гарри Бардин описывает современную ситуацию следующим образом: «Сейчас получилась двойная сложность, потому что мы должны искать деньги, чего не было в советское время, и еще при этом, как в советское время, есть цензура, от которой мы отбиваемся — от православной, от политической, военно-патриотической и прочее. И это становится сумасшедшим домом. Потому что сейчас идет такое мракобесие по части идеологии. Я в свое время сказал, что Минкультуры должно уподобиться графине фон Мекк – деньги дает и ничего не требует. Они даже не встретились с Чайковским. У него не было случая ни в письмах, а лично поцеловать ей руку и сказать "спасибо"».

Вся эта безумная ситуация была «заварена» во времена Горбачева — Яковлева. Тогда действительно была произведена замена верха и низа, когда Ленин и другие были сброшены со своих пьедесталов, а на их место посажены другие.

Чикин, главный редактор газеты «Советская Россия» не просто того времени, а той газеты, где было напечатано так напугавшее Горбачева и Яковлева письмо Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами», говорит о Яковлеве еще до его поездки в Канаду: «Яковлев всегда был двойственной фигурой. Он долго работал в отделе пропаганды, его никак не утверждали руководителем этого отдела — он был и.о. Его это ужасно раздражало, он искал опору и находил ее не то чтобы в диссидентских кругах, скорее в кругах бравирующих либерализмом. Он стал своеобразным магнитом для этой категории людей. Это было до того, как он уехал в Канаду. Я помню по временам работы в "Комсомольской правде" — там подрастала юная "пятая колонна". Были неплохие, способные ребята, у них не замечалось сильных контрастных проявлений антисоветизма, но тем не менее сердечко их чаще билось от западных поветрий».

И еще одна цитата из этого длинного интервью: «Они заставали нас врасплох. Даже бесстрашный главред "Правды" Виктор Афанасьев бывал эпатирован этими "коротичами". На страницах своих газет мы старались открыто не выступать против них — считалось, что все это идет под флагом "очеловечивания социализма". Мы были тоже за то, чтобы сама коммунистическая идея была раскрепощена, носила созидательный и творческий характер, чтобы она не была достоянием и жертвой ограниченных долдонов. Войны с "коротичами" не было, но возникало чувство какой-то опаски. Это чувство резко обострилось, когда началось "избиение" кадров. Поначалу убирали засидевшихся стариков. Мы, журналисты, относились к этому с пониманием — думали, что так и надо "бонапартам", следует быть умнее, не быть косными. Но когда Горбачев вдруг заявил: "Нам надо обновить состав ЦК", и без всякого съезда, вне легитимности взял и вывел из ЦК более 100 человек, это для многих стало ударом озаряющей молнии. Растоптав проверенные партийные подходы представительно формировать руководящий орган партии, они стали вероломно проталкивать своих единомышленников. И раньше это бывало, но тут интенсивно заработала эдакая «фабрика звезд», падающих с чужого неба».

Несомненно, включилось другое время и другие скорости изменений. Возможно, что это только так и можно было сделать. Но одновременно совершенно понятно, что многие результаты скорости изменений того времени мы расхлебываем по сегодняшний день и будем делать это еще достаточно долго.

Пропаганда, с одной стороны, безумно любит своих героев, но и столь же безумно ненавидит своих врагов. Одни для нее являются выходцами из рая, а другие из ада. Поэтому пропагандисты своим употреблением слов, образов и картинок указывают нам на рай или ад, как бы «прописывая» там тех, о ком повествуют.

Получается, что пропаганда в эпоху определенного падения интереса к художественной литературе, а именно она была генератором эмоционального создания образов героев и врагов, забирает у литературы эти ее функции. Конечно, это странно, но элемент этого явно присутствует.

Островский фиксирует гибель текста, писателя и героя как в определенной степени взаимосвязанных понятий. Он пишет: «Государство типа nation-state в XIX и ХХ веках в России не было построено. В конце ХХ — начале XXI столетия новые средства коммуникации обесценили литературный текст как технологию (это наблюдение — общее место современной мировой теории коммуникации, пусть и малоизвестное у нас). Трагедия это или только лишь драматическое развитие истории — предмет отдельного разговора. Но в сегодняшнем мире литературный текст уже не может обеспечивать массы прямой причастностью к государственному существованию. Чтение остается важнейшим механизмом причастности к культуре. Но вот непосредственное вовлечение масс в публичное проектирование, которое необходимо для создания современного государства, технологией литературы — недостижимо. Культура жеста, поступка, публичной драмы — вот то, что вовлекает массы сегодня в массовую коммуникацию. Доминирующий формат массового вовлечения сегодня — нескончаемый новостной эпос телепотока (перемещающийся из эфира в интернет)... Но когда эпос нескончаем — он напоминает бормотание... Массовую сопричастность создают те фрагменты видеопотока, которые возвышают на героическую высоту, вовлекают зрителей в сопереживание героям. А герои — это те, кто подвергает себя риску, выступая против потока обыденности, показывая своим примером, что есть вещи поважнее комфорта, рискует собой и своим благополучием, преодолевая страх. Событие — то, что выходит за пределы ежедневной обыденности».

Еще один сегодняшний феномен — множественность текстов, к которым теперь имеет доступ обычный человек. Кстати, каждая новая технология, начиная с книгопечатния, резко расширяет доступ к текстам, увеличивая число потребителей.

Умберто Эко выделил в этом плане даже новый тип цензуры — цензуру шумом. Любая информация сегодня может быть спрятана в потоке, ведь мир перешел от нехватки информации к ее избыточности. Даже разведки констатируют, что большая часть информации есть в открытом доступе, просто до нее трудно добраться из-за бесконечности этого потока.

Мы живем в мире, где информация потеряла свою значимость. И это при том, что данной эрой считается век информации. Это объясняет, кстати, и падение роли негатива, по крайней мере, на постсоветском пространстве. Мы слышим отовсюду столько негатива о своей власти,  что уже потеряли способность на это реагировать.

Стругацкий утверждает: «Избыток информации никого еще и никогда не убивал. Недостаток — да, бывало. А избыток мы просто пропускаем "мимо уха" и озабоченно погружаемся в привычные дела. По-моему, список "важных сведений" мало изменился за последнюю тысячу лет, а по неважным появилось множество специалистов, которые ими в меру сил своих и занимаются как профессионалы».

Сегодня нужный уровень шума поддерживается с помощью огромного количества троллей. Они освоили социальные сети, выступая в роли индустриального информационного потока там, где он по определению должен быть индивидуальным.

Создаються отдельные сайты, которые пытаются бороться с неправдивой информацией. Один из них — сайт  СтопФейк. Но работа по опровержению требует гораздо больше усилий, чтобы доказать обратное. И главным ее недостатком считается то, что обвинение получает  одна аудитория, а опровержение этого обвинения — другая. Тем самым косвенно внось происходит распространение неправдивой информации, поскольку ее надо упомянуть, чтобы опровергнуть. Сегодня созданы целые сети фиктивных сайтов, которые можно отследить по тому, что они  исходят из одного источника.

Самадашвили подчеркивает: «Другой целью, к которой стремится Россия в своей информационной войне, является создание и поддержание инфраструктуры для вхождения в западное информационное пространство, чтобы запускать общественные реакции, нужные для России, которыев свою очередь повлияют на политиков. Российская стратегия проникновения на Запад включает в себя комплексную сеть экономических интересов, паблик рилейшнз и информационных технологий. Опираясь на блокирование в своем собственном информационном пространстве, Россия воспользовалась преимуществами открытой информационной и экономической среды на Западе, чтобы продвигать свои интересы. Множество компаний по паблик рилейшнз, экспертов и журналистов, как и хорошо координированная армия российских троллей в интернете служат инструментами для продвижения российских интересов на Западе».

Пропагандистские модели влияния все время меняются. Они учитывают как новые технологии доставки сообщений, так и новые технологии влияния на человека. Да и интересы самого человека претерпевают серьезные изменения. Тот тип человека и его интересов, который был характерен, например, для Советского Союза, постепенно сходит на нет.

Сегодняшнее цензурирование приняло форму скорее усиления своего сообщения, чем блокировки чужого, как это было ранее. Все это связано с тем, что социальные медиа мешают блокировке старого типа. Текст все рано проходит в публичную плоскость. Вместо этого создаются команды троллей, которые способны «индустриально» охватить интернет.

В свою очередь, Бодрийяр говорит об оперировании симулякрами [см. тут, тут и тут]. Понятием симулякра пользуются даже росийские военные, разрабатывающие сферу рефлексивного управления противником [Махнин В.Л. О рефлексивных процессах в противоборстве боевых систем // Информационные войны. — 2012. — № 3]. Симулякр, по Бодрияру, маскирует отсутствие настоящей реальности. Именно этим, например, он объясняет создание Диснейленда: «Имажинерия Диснейленда не является ни истинной, ни ложной — это машина апотропии, призванная регенерировать фикцию реального в противоположной плоскости. Отсюда слабость этого воображаемого, его инфантильное вырождение. Этот мир претендует на то, чтобы быть детским, чтобы убедить в том, что взрослые находятся в другом месте — в "реальном" мире, — и скрыть, что настоящая инфантильность повсюду, и это инфантильность самих взрослых, которые приходят сюда проиграться в детей, чтобы ввести самих себя в заблуждение относительно своей реальной инфантильности».

Употребленный термин «апотропия» означает «сдерживание, отпугивание». Ее примерами являются ядерная война, которой нет, камеры видеонаблюдения в гипермаркете, хотя они могут не работать.

И последний вариант ухода от контроля индивидуального сознания в принятии или непринятии информации лежит в более глубинной когнитивной сфере, к которой начинают подступать исследователи, говоря о когнитивной безопасности [см. тут, тут и тут]. Можно ориентироваться на смену фактажа, как это делают реклама или паблик рилейшнз, а можно менять когнтивную структуру, то есть более общие правила мышления.

Мир потерял устойчивость, характерную для прошлого. Если раньше человечество концентрировало свои усилия на трансформации физичекого пространства, то сегодня оно имеет возможности менять виртуальную картину мира с помощью нового типа технологий. Островский называет эти технологии гуманитарными [см. тут, тут и тут], Гельман обозначает свою профессию как «гуманитарный инженер», правда, Сталин уже именовал писателей инженерами человеческих душ.

Еще одним вариантом современной цензуры стал контроль с помощь нарративов. Американские военные уже давно исследуют причину того, почему нарративы «Аль-Каиды» воспринимаются как более достоверные, чем их собственные (см. один из примеров такого исследования). Для анализа были использованы многие объективные методы, включая нейронауку, которая продемонстрировала роль тех или иных веществ, которые выделяет наш мозг при чтении, и того, как они влияют на эмоции и поведение человека. Достаточно часто изучаются методики создания достоверности. В целом это совершенно новое направление, поскольку литературоведение не имело такого рода объектиного инструментария (см., например, исследования в Институте кретивных технологий тут, тут и тут).

В этом плане можно и следует прочертить разницу между идеологическим и художественным объектом в том, что художественный объект в первую очередь подчиняется художественным нормам, в то время как идеологический — идеологическим.

В одном из писем Степун интересно формулирует разницу между Буниным и Зайцевым как писателями: «Мне кажется, что Бунин пишет как большой актер, который сливает[ся] со своими образами, раскрывает их чувства совсем изнутри, из последней глубины своей души, а Зайцев пишет как пейзажист. У него в руке кисть, на палитре краски, перед ним холст, и потому не получается того, что, быть может, наиболее важно во всяком творчестве, не получается творчества из ничего, то есть того творчества, о котором рассказывается в книге Бытия. Бунин, конечно, особенно горяч, страстен и волшебен».

Это всего лишь письмо. Но в нем очень четко поставлена разница между внешним вариантом описания (пример: Зайцев) и внутренним (пример: Бунин). Во втором случае резко возрастает эмпатия, которая и передается читателю. Кстати, читатель из-за этого перестает быть читателем, а погружается в другого человека, героя повествования.

Именно эмоции ищет человек в художественной литературе, как, кстати, и в пропаганде. Вне рациональной сферы находится и политическая реклама. В  политике важны тлько эмоции. К такому выводу пришел американский политический психолог Дрю Уестен, посвятившей этой теме свою книгу «Политический мозг» (Westen D. The political brain. The role of emotion in deciding the fate of the nation. - New York, 2008, см. также его интервью тут, тут и тут).

Можно также выделить пропаганду мобилизационную и демобилизационную, как это делают польские исследователи: «Советская пропаганда в основном делала ставку на массовые мероприятия, та система требовала участия в важных государственных акциях всех граждан, она была мобилизационной. Путинская система имеет демобилизационный характер: достаточно, чтобы люди сидели у телевизора и впитывали соответствующую порцию пропаганды. Только время от времени от них требуют, чтобы они сходили на выборы и проголосовали, как нужно. А если они не придут на выборы, результаты можно фальсифицировать, так что народная активность не так уж важна… Никто не ждет, что люди будут ходить на первомайские демонстрации. Лучше всего, чтобы они просто не мешали властям».

По сути, цензура — это способ управления вниманием. Только он носит физический характер, как если бы у нас включался свет в квартире только при чтении «правильных» книг. Управление вниманием должно работать, когда нет никакого управления. Школа, работа всегда имеют внешний «смотрящий глаз».  Внимание дома — это личный ресурс каждого. Поэтому его стараются захватить.

Таким новым способом овладения индивидуальным вниманием стали видеоигры. Чаадаев отмечает интересную характеристику: война между Россией и Украиной появилась в играх раньше реалий, как, кстати, и в фантастике: «Масштабное вторжение игрового мышления в нашу повседневность — глубокий и серьезный процесс: игра стала техникой привлечения и удержания внимания, мотивации, энергии человека. Игра превратилась в еще один тип медиа, наряду с привычными радио и ТВ; именно через игры транслируются те или иные жизненные установки, модели поведения, социальные стереотипы, культурные нормы и даже "горячая" политика. Например, в первых версиях исторической стратегии "Цивилизация", выпущенных в 1990-е, предлагалось основать Киев и Минск, играя за русских, а в 2000-х среди исторических русских городов остались только те, которые находятся на территории современной РФ. Факт, что как средство воздействия на массовое сознание игра не уступает в эффективности новостям, художественной литературе или киноискусству».

А недостаточная информация приводит к неадекватным решениям. Вот мнение Венедиктова по поводу нехватки информации, а также того, что человек, в данном случае Путин, находится в рамках модели мира своего поколения: «Если у президента неполная информация или искаженная или неточная, или ошибочная или опоздавшая, то и решение будет соответственным. Там не глупые люди. Там люди разных взглядов. Повторяю: люди разных политических и этических взглядов, что в политике немаловажно. Но Владимиру Владимировичу, как и мне, человеку моего возраста, ближе сверстники. Поэтому я могу сказать, что ему ближе Сергей Борисович Иванов и Николай Платонович Патрушев. И это костяк людей, принимающих решение. Это глава администрации и секретарь Совбеза. И это люди одинаковых взглядов и одинакового воспитания. Поэтому есть вещи, которые они не понимают и которые они не могут предсказать». Модель мира не допускает отклонений, что мешает принятию правильных решений.

Как видим, если не с помощью цензуры, так с помощью улучшения своего собственного месседжа достигается нужный результат. При этом все поняли, что сегодня при избытке информации, главным ресурсом становится внимание потребителя информации. Взрыв развлекательных жанров четко демонстрирует, куда именно уходит внимание. Цензура является самым примитивным способом управления нашим вниманием.