В наше время мы часто наблюдаем стирание различий между военными и гражданскими целями, они становятся все более близкими. Одновременно можно отметить, что только сейчас возникает возврат к старым целям, поставленным в первых разработках Авиационного университета в Алабаме, с которых началась теория информационных войн. Их мы можем рассматривать в качестве первого этапа развития данной теории.

Именно тогда заговорили о войне знаний, о разуме солдата как о самом слабом месте на поле боя,об эпистемологической войне [см. здесь, здесь]. То есть еще тогда ставились задачи более изощренные, к которым только сегодня не боятся прикоснуться.

Ричард Шафрански писал о том, что системы знаний не так подвержены иррациональности, они более общие для всех, в то же время системы представлений индивидуальны. Поскольку речь идет о войне знаний, то целью информационной войны называлась атака на эпистемологию противника.

У Стейна в 1995 г. определение информационной войны звучало как достижение национальных целей с помощью информации. И у него снова звучит констатация того, что информационная война имеет дело с идеями и эпистемологией.

Когда мы вдумаемся во все эти первые наброски, то для нас становится ясным, что перестройка как феномен нашей истории так и строилась: в атаке на идеи, знания и эпистемологию того, что составляло советский блок знаний, отличный от западного. Разрушалась база, тогда все остальное как производное от нее уже не имело смысла.

Стейн высказывает это следующим образом: «Целью информационной войны является человеческий разум, особенно разум тех, кто принимает ключевые решения войны или мира и, с военной точки зрения, разум тех, кто принимает ключевые решения на тему, где, когда и как применить активы и возможности их стратегических структур. Можно предположить, что определенные аспекты холодной войны, такие как "Радио Свобода", "Радио Марти" или Информационное агентство США были генеральной репетицией информационной войны».

Шафрански, которые впоследствии стал работать у Тоффлера, говорит уже о контроле или формировании поведения вражеских организмов, делая это так, чтобы не разрушить сами организмы [Szafranski R. Neocortical warfare? The acme of skill // In Athens's camp. Preparing for conflict in the information age. Ed. by J. Arquilla, D. Ronfeldt. — Santa Monica, 1997]. К примеру, сюда подпадает цель заставить противника отказаться от военных действий. И это тоже текст 1994 года.

Если мы посмотрим на еще одну разработку далекого времени, то увидим там очень важное различие. Это разграничение между прямой и косвенной информационной войной. Прямая совпадает с сегодняшним определением Мартина Либики, что информационная война — это атака информации на информацию [Libicki M. Conquest in cyberspace. National security and information warfare. — Cambridge, 2007]. Другими словами оно звучит как влияние на информацию противника вне влияния на его восприятие и анализ. А вот косвенная информационная война представляет собой создание феномена, который противник должен увидеть и проанализировать сам, чтобы придти к нужным для коммуникатора результатам.

Либики уже с первой своей обобщающей работы 1995 г. проводит мысль, что все это не пространство войны: «Информация не является медиумом войны, за исключением узких аспектов типа электронного глушения». Тогда в работе 1995 г. он объединил под шапкой информационных войн всё, что существовало разнородно: от электронной войны до психологической. Он придерживается идеи, что это не пространство войны, и в 2012 г. пишет по поводу киберпространства: «Одно из отличий киберпространства от других, где ведутся военные действия (земля, вода, воздух, космос), является то, что это пространство искусственно созданное». Он считает, что понимание его как пространства войны мешает выработке адекватной защиты и способов атаки сетевых систем.

К примеру, в четырех иных пространствах сила может заставить «замолчать» другую силу, но это сложно сделать в киберпространстве, поскольку там есть, по крайней мере, сразу три разных пространства: «мое», «чужое» и «общее». Также неработающими оказываются методы, заимствованные из наземной войны, например, захват ключевой позиции или маневр. Этот и другие примеры Либики приводит для того, чтобы показать, что принятие такого понимания мешает осуществлять как оборону, так и атаку.

Или такой пример, как невозможность повторить атаку в ответ, который есть в случае кинетического оружия. Уничтожить противника нельзя ответной кибератакой, поскольку все его средства остаются целыми при такой атаке. Значит, и тут нельзя воспользоваться методологией наземной войны.

Кстати, в этом тексте он косвенно без отсылок возвращается ко времени своей попытки объединения всего под крышей информационной войны. Он пишет, что это было искусственное объединение, что сотни часов были потрачены бесполезно на выработку варианта единой теории. Информационная война в процессе превращения в информационные операции попутно создала операции влияния и стратегические коммуникации. Созданная кибервойна сбросила с себя психологические проблемы. Единственным плюсом этого процесса стало то, что информационные операции стали более очищенными от чужих представлений.

В базовом тексте 2002 г. американские военные говорят о том, что понятие информационных операций шире, чем понятие информационной войны, поскольку позволяет работать и в мирных условиях. Отсюда возникает законная критика, что информационные операции означают так много, что одновременно это ничего не значит. Кстати, тогда еще писали об информационных операциях как поддерживающих военные действия, а не о самостоятельной специализации. Теперь и это изменилось. Информационные действия могут вестись самостоятельно, представляя для противника такую же опасность, как и просто военные действия.

Сегодня уже даже можно с уверенностью предсказать реакцию на месседж, поскольку определенная зона мозга, которую изучают с помощью функционального магнитного резонанса, делает это лучше, чем слова получателей данного сообщения.

Еще одним источником новых концепций стал РЕНД, где в тот момент работали Джон Аркилла (см. о нем здесь, см. список его основных статей тут) и его соавтор Дэвид Ронфельдт. Аркиллу привлекали к консультациям Пентагона во время всех больших операций. Он практически первым привлек внимание всех как к кибервойне, так и к сетевой войне. Соответственно, он смог реинтерпретировать вхождение этих новых феноменов под нужды военных.

И еще в 1999 г. Аркилла с Ронфельдтом выступили с исследованием по американской военной стратегии [Arquilla J., Ronfeldt D. The emergence of noopolitik. Toward an American information strategy. — Santa Monica, 1999]. Кстати, тогда совершенно необычно они выступили с предложением отказаться от стратегии открытости, которая, хоть и помогла, по их мнению, развалить Советский Союз, но сегодня оказалась не нужна. Новый подход, ограничивающий открытость, они обозначили как «охраняемая открытость».

Еще раньше Аркилла начинал работать в сфере моделирования поведения зарубежных лидеров [Arquilla J., Davis P.K. Modeling decisionmaking of potential proliferators as art of developing a counterproliferation strategies. — Santa Monica, 1994]. И уже тогда основной точкой их анализа стало принятие решений этими лидерами. Это был 1994 г. Холодная война закончилась, и новыми объектами стало нераспространение ядерного оружия, как до этого было сдерживание противника [Davis P.K., Arquilla J. Thinking about opponent behavior in crisis and conflict: a generic model for analysis and group discussion. — Santa Monica, 1991].

Сетевую войну они уже определили как задающую развитие военного дела на десятилетия вперед [Arquilla J., Ronfeldt D. The advent of netwar (revisited) // Networks and netwars. Ed. by J. Arquilla, D. Ronfeldt. — Santa Monica, 2001]. Тогда же они подчеркивали, что речь идет не столько о технологии (например, интернета), как о новых моделях организации. Проявление будущей сетевой войны они увидели не в хакере Кевине Митнике, а в повстанческом лидере команданте Маркосе. Кстати, именно феномену сетевой воны в Мексике была посвящена их отдельная работа [Ronfeldt D. a.o. The Zapatista social netwar in Mexico. — Santa Monica, 1998]. Тогда протестное движение сапатистов получило доступ к мировым СМИ, причем сделано это было случайно, один дипломник из Техаса писал о них свою работу, он и стал связующим звеном. В результате правительство не смогло их просто разгромить, пришлось вступить в переговоры, поскольку они стали объектом международного интереса.

В своем выступлении на выпуске в военно-морской школе в 2014 г. Аркилла заявил, что сегодня вовсю идет война: «Мы находимся внутри мировой войны. Если взять вместе все соперничество, перед нами первый глобальный конфликт между государствами и сетями. Некоторые из этих сетей, хотя они и широко разбросаны, действуют для достижений общих целей. Другие стремятся к отдельным, собственным целям, во многом как Германия и Япония, которые хотя и были номинальными союзниками во время Второй мировой войны, мало работали в рамках прямо координированных, взаимно поддерживаемых действий. Сети определяются своими плоскими, децентрализованными организационными формами».

В той своей первой работе Аркилла и Ронфельдт сформулировали характеристики, значимые для контрсетевой войны:

• - иерархиями трудно побеждать сети,
• - надо становиться сетью, чтобы воевать с сетями,
• - освоивший сетевую форму первым и наилучшим образом, получит основные преимущества.

В другой своей работе по поводу будущего развития сетевых войн авторы подчеркивают, что для этих войн индивиды интересны не своим «человеческим капиталом» (личными качествами), а своим «социальным капиталом» (межличностными особенностями). Сами сети они предлагают анализировать по таким параметрам [Ronfeldt D., Arquilla J. What next for networks and netwars? // Networks and netwars. Ed. by J. Arquilla, D. Ronfeldt. — Santa Monica, 2001]:

• - организационный уровень — их организационный дизайн,
• - нарративный уровень — рассказываемая история,
• - доктринальный уровень — стратегии и методы взаимодействия,
• - технологический уровень — информационные системы,
• - социальный уровень — личные связи, обеспечивающие лояльность и доверие.

В другой своей недавней работе в журнале центра комплексных операций Аркилла, в числе прочего, рассматривает опыт построения сетей, начиная с Византии. Он подчеркивает, что взгляд назад полезен для понимания того, что будет впереди. Аркилла пишет [Arquilla J. To build a network // Prism. — 2014. — Vol. 5. — N 1]: «Центральным организационным положением строительства сетей является желание создавать большое число малых действующих единиц, разрешая им свободно функционировать в достижении общей цели, даже в случае отсутствия любого серьезного уровня прямого центрального контроля».

Мы видим, что все в случае сетей отсчитывается от отказа от централизованного управления, что позволяет малым единицам самостоятельно принимать решения. А это в свою очередь резко повышает эффективность их действий.

В книге о роении как способе атаки противника авторы подчеркивают: то, как люди воюют, зависит не только от технологий [Arquilla J., Ronfeldt D. Swarming and the future of conflict. — Santa Monica, 2005]. Информационная революция изменила организационный дизайн атакующих единиц. Аркилла и Ронфельдт выделяют четыре варианта атаки: схватка как бой лицом к лицу, массирование, маневрирование и роение. Масса, к примеру, является важной и для маневра, но в решающей точке. Информационное объединение позволяет победить противника, который будет думать, что это простая схватка, хотя на самом деле это было роением.

Роение характеризуется следующими характеристиками:

• - автономные иди полуавтономные единицы,
• - аморфный, но координируемый удар по всем направлениям,
• - постоянная пульсация силы или огня,
• - множество разбросанных, имеющих интернет-связь маневренных единиц,
• - общее наблюдение и координация на самом верху,
• - атаки направлены на разрушение единства противника.

Роение базируется на двух требованиях. Во-первых, для атаки по многим направлениям надо иметь много малых единиц, маневренных и интернет-связанных. Во-вторых, эти единицы должны одновременно вести разведку, передавая информацию на самый верх. Роение, кстати, давно используется в природе. Так поступают пчелы, волк, гиены, а также вирусы и бактерии.

Все это принципиально новый вид боевых действий, который максимально использует открывшиеся информационные возможности. Кстати, в том своем выпускном выступлении Аркилла перечисляет прорывные концепции, которые исследуются в военно-морской школе: как сделать военные и морские операции более эффективными с точки зрения энергии, создание сетей из нано-саттелитов, создание и экспериментирование дуэлями роев роботов, использование дизайнового мышления для видения будущего военно-морских сил.

Ряд прорывных работ Аркилла и Ронфельдт сделали в сфере информационной войны. В своей известной статье о начале эры кибервойны они подчеркивают, что сегодня побеждает не тот, кто заложит больше капитала, труда или технологий, а тот, кто имеет лучшую информацию о поле боя. Они констатируют [Arquilla J., Ronfeldt D. Cyberwar is coming // In Athena's camp. Preparing for conflict in the information age. — Santa — Monica, 1997 р. 25]: «Информация становится стратегическим ресурсом, который может быть таким же ценным и влиятельным в постиндустриальную эру, каким в индустриальную были капитал и труд».

Кибервойну и сетевую войну они сближают на основании того, что на глубинном уровне все это формы одной войны — за знания, за то, кто знает, что, когда, где и почему. Здесь они задают сетевую войну чисто информационно: «Сетевая война относится к информационному типу конфликта на самом высоком уровне между странами и обществами. Она пытается разрушить, повредить, модифицировать то, что целевое население "знает" или думает, что знает, о себе и о мире вокруг. Сетевая война фокусируется на мнении масс или элит, или тех и других вместе».

И, кстати, кибервойну они также не привязывают к технологиям, считая, что базовым здесь становятся психологическое и организационное измерения. Всё это позволяет им анализировать, например, под этим углом зрения действия татаро-монголов. Их стратегия не опиралась на битвы, а старалась обходиться без них, если это было возможно. Монголы хорошо знали место расположения своего противника, хотя он не знал, где они, до самой атаки. Монголы вели координированные операции, направленные на разрушение планов противника. Монголы имели преимущества в мобильности. В стратегическом плане они сначала разрушали коммуникации противника, а затем нападали в его самое сердце.

Аркилла и Ронфельдт рассматривают холодную войну как конфликт информационного типа [Arquilla J., Ronfeldt D. Information power and grand strategy: In Athena's camp — section 2 // Ibid.]. Они детально продвигают свою идею охраняемой открытости как необходимую сегодня после 11 сентября.

Аркилла и Ронфельдт вообще предлагают иное понимание информации. Они видят три таких понимания: информация как сообщение, информация как медиум, вырастающее из работ Шеннона, информация как базовая составляющая физической реальности, сходная с материей и энергией.

Но для прикладной сферы более важным является еще одно разделение информации на типы, предложенное ими. Они видят информацию не только в контексте передачи, но и структурно как базис, лежащий в основе любой структуры [Arquilla J., Ronfeldt D. Looking ahead: preparing for information age conflict // Ibid.]. Мы же всегда трактовали информацию именно в контексте процессов передачи. Структурное же ее понимание, в отличие от общепринятого процессуального, дает ответ на многие вопросы. К примеру, перестройка занималась тем, что изменяла базисную (ядерную) информацию, лежащую в основе такой организации, как СССР. Смена этой базовой информации ведет к разрушению самой структуры. Все цветные революции, включая Арабскую весну, также работали на разрушение базовых знаний этих обществ в плане информации об их властных структурах. Информация становилась знаниями, а знания требовали действий по изменению реального мира под введенную виртуальную картину мира.

С точки зрения авторов, процессуальное понимание, имеющее дело с передачей сообщений, часто рассматривает их как входы и выходы системы. Тут приоритет отдан технологической инфраструктуре. Структурное понимание концентрируется на ценностях, целях и принципах. Речь идет о «знаниях», а не о «фактах», поскольку факты не могут определять суть системы.

Есть также важный акцент, который существенен для любой страны: «Развитие информационной теории зависело от ученых из естественных наук, а коммуникативных исследований — от ученых из социальных наук. В то время как работы информационных теоретиков пошли в сферу улучшения американских систем вооружения, коммуникативные эксперты занимались защитой нашей системы ценностей. Когда идеи информационных теоретиков двигались в направлении кибернетики и общей теории систем, идеи коммуникативных экспертов вели к новым школам и центрам, поднимающих изучение общественного мнения, медиа и журналистики». То есть информационная безопасность не может замыкаться только в кибербезопасности, не менее важной составляющей являются гуманитарные аспекты информационной безопасности. Для этой сферы, к сожалению, у нас даже нет единого обобщающего понятия, как это есть в случае кибербезопасности или киберзащиты, где также развернута и подготовка специалистов.

Значимость гуманитарной составляющей подтверждает также возникающее в это время концепция мягкой силы Джозефа Ная. Она получила сегодня достаточно широкое распространение, хотя в ней все еще нет внятного понимания имеющего инструментария. Но это явная работа в трансформационной и виртуальной сферах.

Аркилла на время уходил в своих исследованиях и занимаемой должности от исследований информационной войны, занимаясь в этот момент анализом терроризма и нетрадиционной войны. И по результатам он выпустил книгу, подзаголовок которой передает ее суть. Он звучит так: «Как мастера нерегулярной войны сформировали наш мир» [Arquilla J. Insurgents, raiders, and bandits. How masters of irregular warfare have shaped our world. — Chicago, 2011]. Среди знакомых нам имен, которым посвящены отдельные разделы книги, есть и такие: Денис Давыдов, Джузеппе Гарибальди, Иосип Броз Тито, а замыкает книгу Аслан Масхадов.

Но Аркилла всё время держит в поле зрения именно информационную составляющую. Он заявляет, например, что США имеют множество устройств для восстановления коммуникаций в любой стране, включая интернет, если какой-нибудь диктатор решит отрезать свою страну от мира. То, что военные способны отключить, они же могут и включить.

Из его последних выступлений 2015 г. следует отметить статью «Три лица кибервойны». Для анализа собственно кибервойны он предварительно выделяет три пространства: военное, где сталкиваются вооруженные силы, социальное, которое используется, чтобы мотивировать действия, а также экономическое, где целями становятся инфраструктура, коммерция и интеллектуальная собственность.

В военном пространстве сегодня произошло как сокращение больших армий, так и переход на меньшие боевые единицы типа бригады, которые являются хорошо информированными. А до этого такой переход совершили террористы и повстанцы.

В социальном измерении возникает «битва рассказа», которая может мобилизировать сочувствующих. Кибервойна будет также вестись так, чтобы породить экономические потери.

Эллюль писал, что пропаганда сама создает мораль и этику, разделение на хорошее и плохое. Это те же задачи, которые стоят перед вышеупомянутой «битвой рассказа». Пропаганда, по его мнению, создает психо-политическую вселенную. И здесь снова возникает борьба с чужой точкой зрения, с другим рассказом, поскольку пропаганда по сути своей всегда является тоталитарной.

Это эссе Эллюля под названием «Этика и пропаганда». На тему «Этики и информационной войны» есть глава в коллективной монографии и у Арквиллы. Это книга 1999 г. об изменяющейся роли информации в войне. Он подчеркивает, что в литературе по данной проблематике очень мало внимания уделено этике. А начинает он свои рассуждения с рассмотрения понятия справедливой войны.

При этом Аркилла разграничивает понятия информационных операций и информационной войны, подчеркивая следующее: «Информационные операции относятся ко всему набору информационно-интенсивных взаимодействий в спектре, который включает в себя психологические операции, менеджмент восприятия, информационную безопасность и, конечно, информационную войну. Использование «информационных операций" позволяет нам зарезервировать термин информационная война за конкретным набором военных действий, для которых важна теория справедливой войны». При этом он считает, что информационная война серьезно меняет этику вхождения в войну, хотя это не касается самого процесса ведения войны.

Аркилла также считает справедливым следующее: «Информационная война делает войну более осуществимой. Это является неизбежным и несет сомнения. Но это не требует того, чтобы информационная война была разрушительной или несправедливой. Наоборот, этические понятия справедливости военных действий скорее всего будут продолжать предоставлять полезные указания на поведения и в век информации».

За время развития теории информационных войн использование информации в военном деле прошло путь от компонента, помогающего военным действиям, до самостоятельного применения. И поскольку речь идет о воздействии на человеческий разум, данный инструментарий никогда не исчезнет теперь из обихода, поскольку никакая технология не сможет заменить человека.

В целом мы видим, как теория информационных войн искала и находила свои ключевые понятия, которые за время развития могли существенно трансформироваться (типа превращения открытости в охраняемую открытость).

Неустаревающим моментом с тех первых разработок является движение к тому, что мы всё это время имеем дело с войной знаний. То есть осуществляется постепенный переход от информации (базирующейся на фактах) к знаниям (базирующимся на правилах). По сути и перестройка как пример меняла факты, но для того, чтобы изменить знания.

А возможное дальнейшее развитие мы можем увидеть по разработкам 1996 г., в которых рассматривалась будущая война 2025 г. Здесь речь идет о разграничении «войны знаний» и следующего этапа — «войны мудрости». Понимание события дает знание. А принятие наилучшего решения на базе этого и является «войной мудрости». При этом к рассмотрению подключаются разные варианты приятия решений в сходных ситуациях прошлого.

Информационные операции/ войны стали сегодня составляющей не только военной, но и мирной жизни. Иначе и быть не могло, поскольку мир вступил в информационную цивилизацию.