Любая новая информационная технология, или культурная техника, по терминологии немецкой медиатеории, несет не только позитивы для человечества, но и определенные негативы. Хотя бы потому, что любая новая технология увеличивает объемы и скорости изменения информации, человек же как биологическое существо не меняет своих параметров входа/ выхода информации. Отсюда следует, что любое изменение технологии оказывается серьезной задачей для перестройки потребителя информации.

Информационные технологии также не повторяют друг друга на новом уровне, а начинают отличаться, причем не с точки зрения каналов или носителей, а с точки зрения их принципиальных характеристик, отличных от других. Если книга была носителем знаний, то интернет стал отличаться скоростью, то есть для него более важным компонентом стали не знания, а транспортировка. А скорость не может нести знания, она несет информацию, из которых потом могут получаться знания.

Скоростная передача информация пришлась по вкусу молодому поколению, сделав книги трудными и нудными. Но книги, будучи обработанной информацией, несут нечто иное, чем может нести интернет. Кстати, потому они и стали трудными для информационных потребителей нового поколения.

Можно вспомнить нашумевшую статью Николаса Карра в журнале Atlantic, за которой последовала и книга, «Делает ли интернет нас глупее» (его сайт — рwww.nicholascarr.com). В книге, вышедшей с характерным подзаголовком «Что интернет делает с нашими мозгами», он затрагивает эту тему намного обширнее [Carr N. The shallows. What the Internet is doing to our brains. — New York — London, 2010]. Интересно, что после изобретения печатной машины Гутенбергом итальянские гуманисты заговорили о будущей интеллектуальной лени, которая придет с книгами, что у людей ослабнут мозги. Сейчас мы слышим те же слова по отношению к интернету.

Карр продолжает эту тему своими новыми работами, ведь книга вышла еще в 2010 г. В2014 году в Wall Street Journal он пишет о том, как автоматика делает нас глупее. В том же году в Los Angeles Review of Books анализирует социальный инжиниринг Фейсбука. В 2013 году в журнале Nautilus он сопоставляет печать и дигитальные публикации.

В последнем тексте он говорит не только о том, что наши любовные послания теперь путешествуют между серверами, но и следующие слова: «Печатные книги все еще составляют три четверти всех книжных покупок в США, а если принять во внимание продажи букинистических книг, которые выросли, то цифра станет еще выше. Последние исследования показали, что даже наибольшие любители электронной книги продолжают покупать много печатной продукции».

То есть наш страх перед исчезновением книги под прессингом наступающего интернета пока не оправдывается. Но люди явно стали меньше читать, в частности и дети. Особенно пострадали от этого объемные тексты. У них постепенно исчезают читатели. И «Войну и мир» сегодня не успевают прочитать даже студенты, специализирующиеся на литературе.

Можно искать различные варианты ответов, но есть взгляд на эти проблемы и с совершенно другой стороны. Это уровень IQ, измерение которого стало вестись в мире. В соответствии с феноменом, названным по имени открывшего его «эффектом Флинна», IQ растет со скоростью 3% в десятилетие с тех пор, как эти измерения проводятся. Это объясняют хорошим питанием, лучшим средним образованием и подобными факторами улучшения уровня жизни в мире (см., например, здесь и здесь). Однако возникла проблема: «хорошие» страны типа Британии, Норвегии, Дании  двинулись по своему IQ назад (см. здесь и здесь).

Сам Флинн отмечает и другие интересные особенности современного развития (см. также его видеолекцию). К примеру, он говорит, что дети перестали совпадать с родителями по своим словарным запасам. Они их понимают, но не пользуются этими словами. Дети имеют только пассивное знание языка взрослых. Такое изменение продолжается последние 50 лет. Он называет цифры в 1950–2000 гг.

Когда в журнале Scientific American его попросили объяснить это наблюдение, он сказал, что студенты теперь называют совершенно других любимых авторов. Если раньше это были Хаксли, Стейнбек, Фолкнер, то сегодня это Толкин или Уилбур Смит. Опираясь на данные другого теста — WAIS, Флинн приходит и к другим выводам: чем человек старше, тем слабее его аналитические способности.

Исследования также показали, что люди с высоким уровнем IQ видят и мир по-другому (см. здесь и здесь). С одной стороны, оказалось, что они скорее видят движение малых объектов. С другой — они хуже замечают то, что находится перед ними. Их мозг не позволяет быстро замечать большое движение. Это пытаются объяснить тем, происходит блокирование раздражителей, позволяющее мозгу работать более эффективно (см. исходную научную статью).

Другие исследования показали, что люди с низким IQ имеют больший риск получить сердечное заболевание. Было изучено 4289 бывших английских солдат. Понятно, что болезни скорее придут к тому, кто имеет более низкий уровень обеспеченности и образования из-за неправильного образа жизни. Но все это привело к интересному выводу о необходимости публичных кампаний по продвижению здорового образа жизни. Ученые считают, что месседжи о диете, физических упражнениях и курению должны быть серьезным образом упрощены.

Наоми Бэрон считает, что цифровые медиа изменяют даже язык. Она выделяет несколько таких направлений. Во-первых, это сдвиг в сторону изменения правил. Во-вторых, это изменения контроля нашего общения. И это понятно, поскольку у смс-сообщений нет редакторов, только авторы, которые не всегда владеют правилами. Кстати, изменения орфографии хорошо заметны даже невооруженным взглядом.

У нее есть также отдельная работа на тему контроля информационных потоков со стороны потребителя. Это действительно интересная тема, особенно в сфере того, как мы избегаем ненужной информации, как мы спасаемся в случае появления нескольких информационных потоков. И понятно, что люди, выполняющие несколько задач (а это позволяют делать современные технологии), будут менять орфографию и язык, поскольку это примета работы с информацией именно нового поколения. Возникающая дополнительная нагрузка и будет вести к трансформации языка.

В книге «Слoва на экране» (2015) она ставит вопрос таким образом: имеет ли значение, какой медиум используется для чтения — бумага или экран? [Baron N. S. Words onscreen. The fate of reading in a digital world. — Oxford etc., 2015]. Она считает, что существенные изменения стали происходить с 2007 г., когда «Амазон» предложил свой Киндл. Но эти трансформации начались еще раньше, с 80-х и 90-х, когда люди начали читать с компьютерных экранов.

Бэрон приводит в книге данные исследовательского центра Pew по читателям от 16 до 29 лет. Среди тех, кто читает длинные тексты, 40% сказали, что стали читать больше, получив доступ к материалам на экране.

Бэрон признает и положительные моменты электронного чтения, которые ей перечисляют в ответах на ее вопросы студенты США, Германии, Японии и Словакии. Везде говорят об удобстве: «легко носить», «компактно». Известным плюсом является как демократизация обучения, а также его дешевизна, так и экологический — защита лесов. Но одновременно 92% ответили, что они концентрируются лучше, читая бумажный вариант.

При этом администрация президента Обамы идет против пожеланий школьников, пытаясь полностью вытеснить бумажные учебники. Министерство образования понятным образом защищает такое намерение, считая, что это даст экономию денег, уменьшит вес рюкзаков, а учебники по математике, истории и английскому устаревают сразу, как только их напечатают.

При этом опрос исследовательского центра Pew показал, что 7 из 10 старшеклассников читают печатные книги, 12% выбирают электронные. При этом согласны читать книги, если они будут у них на ридерах. Сегодняшние цифры реально еще ни о чем не говорят. Гораздо важнее, какими будут эти цифры через 10–15 лет. И они явно будут не очень хорошими.

Опросы Бэрон показали, что во время чтения онлайн студенты чаще оказываются заняты другими задачами, им легче концентрироваться при чтении печатных изданий. 91% выбрали именно книгу для случая концентрации, а не другие платформы. 43% отметили проблемы с концентрацией внимания, а еще жаловались на усталость глаз (см. также тут).

То есть человечество получило более тяжелую для восприятия платформу, хотя такой же «плач» по поводу сжигания зрения был и в случае книг. Все новое всегда вызывает отторжение, как видим, даже физиологического уровня.

В другой книге, «Всегда включены» [Baron N. S. Always on. Language in an online and mobile world.- Oxford, 2008], Наоми Бэрон вспомнила пример про печатающих мартышек: сколько бы они ни стучали по клавишам, у них все равно не получится Шекспир. По поводу молодежи она говорит: «Молодежь играет важную роль в развитии потенциала мобильных телефонов. Например, они первыми начали популяризировать лексические сокращения в текстовых сообщениях, такие как сокращение u вместо you или акроним LOL для laughing out loud» (см. также здесь).

Наоми Бэрон задает справедливые вопросы: читают ли сегодня студенты Мильтона, Фукидида или Виттгенштейна? они вообще изучают гуманитарные науки, которые базируются на медленном чтении?

Но дело в том, что способность чтения объемных книг исчезала вне зависимости от наличия чтения с экрана. Вероятно, это связано с тем, что медленные информационные потоки прошлого могли иметь внутри себя единицы в виде объемных текстов. Когда потоки резко ускорились, объемным, длинным текстам пришлось уступить место коротким.

И это повлияло не только на объем, но и на содержание. Мы стали людьми как коротких текстов, так и простых содержаний. В исходной статье в Atlantic Николас Карр написал: «Как медиатеоретик Маршалл Маклюэн указал в шестидесятые, медиа не являются просто пассивными информационными каналами. Они дают материал мысли, но они также формируют процесс мышления. И то, что сеть, как представляется, делает, это постепенное уничтожение моей способности концентрироваться и созерцать. Мой разум сейчас предпочитает получать информацию так, как сеть доставляет ее: в быстром движении потока частиц. Раньше я был аквалангистом в море слов, теперь я скольжу по поверхности, как парень на гидроцикле». В книге же он подчеркнул: «Наше фокусирование на контенте медиа может сделать нас слепыми к глубинным эффектам».

Есть и другие эффекты, связанные с двумя направлениями деятельности. С одной стороны, это слежение за другими, в том числе и со стороны самого мощного собирателя информации — государства. Во-вторых, потери разнообразия информационных потоков, поскольку теперь человек собирает информацию не сам, а с помощью поисковиков, которые выдают ему информацию по определенным алгоритмам, учитывающим его прошлые интересы. В результате постепенно происходит сужение разнообразия.

В предисловии к книге Льва Мановича «Язык новых медиа» приводится его мнение по поводу интернета [Tribe M. Foreword // Manovich L. The language of new media. — Cambridge — London, 2001]: «Западный художник смотрит на интернет как на прекрасное средство, чтобы разрушить все иерархии и принести искусство народу. В противоположность этому как посткоммунистический человек я не могу не видеть в интернете коммунальную квартиру сталинского времени: никакой частной жизни, всякий шпионит за каждым, всегда обозначены общие места вроде туалета или кухни».

Это интересный разворот ситуации. Советский Союз управлял, опираясь скорее на власть невидимую, чем видимую. Такой исследователь как Гетти (см. его биографию) вообще объяснял сталинские репрессии неумением управлять «умными» методами, которыми управляют современные правительства.

Гетти пишет об СССР до периода репрессий: «Сталинское государство не смогло проглотить общество, по крайней мере полностью. Хотя оно было способно к спорадическому и ужасному насилию, государство было слабым. Общество, хотя и дезорганизированное и инертное, было массивным. Однако оно не смогло выиграть раунд в четком конфликте между государством и обществом. Проигрыш политического участия и восстановления силы вряд ли были победой для общества в целом. Взаимодействие между сталинским государством и советским обществом было сложным, многонаправленным, и оно все еще плохо понято».

Потоки информации, которые порождались тогда, охватывали всё население и без интернета. Единственной и принципиальной разницей стало то, что этого удалось достичь за счет резкого ограничения числа объектов тиражирования. Все читали одни и те же книги, смотрели одни и те же фильмы. Человеческую память тоже жестко контролировали тем, что наказывали за анекдоты или рассказы не о тех людях. И поскольку все эти тексты и фильмы были сделаны исходя из одной политической модели мира, то это общество контролировало знания, не допуская «неправильные» знания к циркуляции.

Зигфрид Зелински подчеркивает, что интернет оказался хорошим инструментарием для глобализации. Однако, по его мнению, в нем созданы парадоксальные процессы взаимодействия. Все находятся в телекоммуникационных сетях, обсуждая самые банальные вещи. В то же время чувствительные события и решения находятся вне этой техно-коммуникативной прозрачности.

Интернет создал сверхбыстротекущие потоки информации. На них, как на быстрых реках, выстроили аналоги электростанций — информационные поисковые системы. Они стали вырабатывать новую энергию — информационную, создав ее потенциально бесконечное разнообразие, до которого пока не дорос человеческий мозг.

Шерри Теркл выпускает в 2011 году книгу «Одинокие вместе» о влиянии технологий на социальные взаимодействие людей (см. ее биографию, сайт книги — alonetogetherbook.com). Она также возглавляет инициативу Массачусетского технологичеcкого института о влиянии технологий на личность.

В выступлении на конференции TED она говорит, что люди всё время обмениваются сообщениями, на лекции они уходят в Фесбук и т. д. Но ее главная идея состоит в том, что хоть они вместе и связаны, они в то же время одиноки.

Она говорит: «Мы научились новому типу быть одному, будучи вместе. Люди хотят быть друг с другом, но также и всюду — связанными со всеми теми местами, где они хотят быть. Люди хотят организовать свои жизни. Они хотят входить и выходить из всех мест сразу, поскольку наиболее значимым для них является контроль того, куда именно они направят свое внимание». Когда ей говорят, разве эти частицы информации, которыми люди обмениваются, не являются залогом будущего большого разговора, она отвечает: нет. И объясняет это тем, что люди не учатся узнавать друг о друге, они не понимают друг друга в результате.

Ее общий вывод достаточно оптимистичен: «Технология делает заявку на пересмотр человеческих отношений — как мы заботимся друг о друге, как мы заботимся о себе — но это также дает нам возможность подтвердить наши ценности и нашу направленность».

Однако подзаголовок ее книги «Одинокие вместе» не демонстрирует такого оптимизма. Он звучит как «Почему мы ожидаем больше от технологий и меньше от самих себя». В своей книге она пишет [Turkle S. Alone together. Why we expect more from technology and less from each other. — New York, 2011]: «Когда часть своей жизни мы проживаем в виртуальных местах — это может быть вторая жизнь, компьютерная игра, социальная сеть — между тем, что правда, и что является "правдой здесь", игровой правдой. В играх, где мы будем играть аватаром, мы перестаем быть самими собой самым разоблачающим образом, в таких социальных сетях, как Фейсбук, мы думаем, что будем представлять себя, но наш профиль завершается тем, чем и у других — часто это фантазия на тему, кем мы хотели бы быть. Различия делаются неясными. Виртуальные места предлагают связи с неопределенными обязательствами. Мы не надеемся на кибердрузей, чтобы они пришли, когда мы заболеем, отметить успехи наших детей, или помочь нам оплакать наших родителей».

В предисловии к книге Теркл пишет, что в ее исследовании связности принимало участие 450 людей: 300 взрослых и 150 детей. Она также говорит такие справедливые слова: «Технология соблазнительна, когда то, что она предлагает, соответствует нашей человеческой уязвимости. И как оказывается, мы действительно уязвимы. Мы одиноки, но боимся интимности. Электронные связи и социальные роботы могут предложить иллюзию компаньона, но без требований дружбы. Наша сетевая жизнь позволяет нам прятаться друг от друга, даже когда мы связаны вместе. Мы скорее отправим текст, чем заговорим».

Тут опять мы встречаемся со скрытой проблемой, когда технология на самом деле не является технологией, она превращается в такой же гуманитарный объект, поскольку ее влияние не технично, а гуманитарно. А эффекты и последствия для нас часто бывают даже более важны, чем сама технологическая передача данных.

В исследовании Теркл поиск не тех последствий вообще облегчен, поскольку она имеет возможность сравнивать два объекта: стандартный и его аналог в техническом исполнении. Теркл пишет:

Мы как-то забываем, что технологии имеют еще одно важное преимущество — они удобны. Сидя дома, можно одновременно находиться в музее. Находясь в кровати, можно вести серьезные беседы.

Теркл находит еще один фактор, который поспособствовал тому, что технологии овладели человеком. Опрашиваемые ею дети жаловались на отсутствие внимания со стороны родителей. Дети выросли в культуре родительского отторжения. И в этом контексте технология выступила в роли конкурента.

Она говорит и следующее: «Социальные медиа удовлетворяют некоторые потребности.  Люди чувствуют себя связанными. В определенных онлайн ситуациях люди чувствуют ответственность и близость. Но в реальности люди могут все бросить, когда захотят, они френды, но не друзья. То, что я нахожу в своей работе, так это то, что жизнь в онлайне создает ощущение дезориентации. Скорость создания онлайновой дружбы так велика, вы получаете ощущение интимности так быстро, как и чувство близкой связности. [...] Но вы не знаете, каковы ваши обязанности, с чем вы можете обратиться, что попросить».

Речь идет о понятных вещах. Наши системы знакомства, коммуникации, поддержания контактов выстроены на базе живого общения. Все стадии такого поведения хорошо расписаны в нашей голове. И они оказались не совсем работающими в технологическом исполнении.

В рецензии на книгу Теркл в газете New York Times приводятся и другие данные, которые говорят о позитивных последствиях онлайновой активности на социальные отношения. К примеру, исследования дали и такие результаты. Пользователи Фейсбука имеют больше социального капитала, чем те, кто от него отказывается. Активное блогерство увеличивает уровень интеграции и социальной поддержки.

Сама Теркл говорит о том, что подростки таким способом выстраивают свою идентичность. Причем в отличие от прошлого, теперь они могут позволить себе несколько идентичностей.

Теркл говорит об еще одной характеристике электронного общения: «Тексты, имейл и пост дают нам возможность представлять себе такими, какими мы хотим быть. Это означает, что мы можем редактировать. А если мы захотим, мы можем стереть».

Можно назвать это возможностью заднего хода. Такая коррекция отсутствует в живом общении. «Слово не воробей», — гласит пословица. Это самое быстрое в мире общения одновременно позволяет осуществлять коррекцию, что принципиально отличает компьютер от печатания на машинке.

С чем еще эти трансформации могут быть связаны? Думается, что такими факторами могут быть следующие:

- другие физические параметры (иные скорости, иные объемы, визуальные, а не вербальные алгоритмы),

- очень суженый канал передачи информации, до этого мы считывали информацию о собеседнике сразу по многим каналам, как это делают, например, сегодня в распознавании лжи в аэропортах,

- появление иных неиерархических социальных систем, в то время как прошлое более тяготело к иерархиям, а не сетям.

Человек по сути своей очень инерционен. Но в случае электронной коммуникации он вдруг оказался впереди планеты всей. И теперь результат этот нельзя однозначно оценить, ни как позитив, ни как негатив.

Мы разобрали несколько направлений, по которым идет трансформация человечества под влиянием интернета. Наиболее важными из них становятся, по нашему мнению, три:

- биологические (физиологические) изменения, связанные с обработкой информации человеком (концентрация внимания, объемы текстов и под.),

- социальные, включающие новые типы онлайн поведения, знакомства и расставания в интернете,

- политические, ведущие к требованиям большей открытости власти, к которым сразу были прикреплены цветные революции как инструментарий.