В этом мире всё меняется, даже войны стремятся мимикрировать под не-войны. Причем настолько быстро, что мы не успеваем к этому привыкнуть. Сегодня, кстати, высших американских офицеров решили учить такому предмету, как адаптация, поскольку все остальные предметы устаревают очень быстро и нет смысла им обучаться.

Начальник генерального штаба РФ Валерий Герасимов заговорил о смещении военных действий в информационное пространство. Как следствие, в мае 2014 г. прозвучала информация о создании информационных войск (см. тут и тут). Разоблачения Сноудена стали катализатором по их созданию, поскольку факты подслушивания затронули всех, включая Россию.

В этом докладе Герасимова постоянно идет речь о сочетании военных и невоенных методов, что мы увидели на практике в случае Крыма. С одной стороны, люди с автоматами прикрывали действия людей без автоматов. С другой – украинские солдаты не могли стрелять в россиян, воспринимая их всё равно как «своих».

Подобные типы нетрадиционных задач ставятся начальником генштаба и в области военной науки. Например: «Особое внимание должно быть уделено созданию целостной теории непрямых и асимметричных действий, проводимых различными федеральными органами исполнительной власти по единому плану, в интересах превентивной нейтрализации угроз военной безопасности России». Кстати, почти половина доклада как раз посвящена тому, что названо «военно-научным комплексом».

В отношении комплекса мер по стратегическому сдерживаю прозвучало решение, полностью повторяющее американский подход: «Для предотвращения военных конфликтов спланировано комплексное проведение общегосударственных мер стратегического сдерживания. Его основу составляют политико-дипломатические и внешнеэкономические меры, которые тесно взаимоувязаны с военными, информационными и другими. В целом они направлены на формирование у потенциальных агрессоров убеждения в бесперспективности любых форм давления на Российскую Федерацию и ее союзников».

В современной войне важную роль играет ее справедливость в глазах разных аудиторий, в первую очередь своих собственных солдат. Это привело к дискуссии о необходимости создания военно-идеологического управления в ВС РФ. Хотя государственная идеология конституционно запрещена, пока получается так, что при ее отсутствии это место занимает чужая идеология.

Предложение о создании военно-идеологического управления озвучил Александр Каньшин,  председатель комиссии по проблемам национальной безопасности Общественной палаты РФ (см. его биографические сведения). И поскольку заговорили об этом в конце мая 2014 г., то становится понятным, что перед нами один из выводов, который делает Россия из украино-российского противостояния. Слова самого Паньшина по этому поводу таковы: «В условиях глобального информационно-психологического противоборства неизмеримо возрастает роль морально-политического единства армии и общества, поэтому необходима коренная перестройка и значительное усиление всей структуры в Вооруженных силах, которая будет организовывать, проводить и отвечать за морально-идеологическую составляющую в российской армии, тщательно учитывать в своей деятельности общественно-политическую ситуацию в стране, умело направлять энергию армейских коллективов на укрепление обороноспособности страны и повышение боеготовности войск».

Идеологически для России очень важной является концепция врага, внутреннего и внешнего. Именно этот опыт наиболее адекватно был заимствован современной Россией из СССР. Если внутренний враг известен часто поименно (то Навальный, то Ходорковский, то Немцов, то Pussy Riot), внешний враг всё время ускользает, заставляя быть готовым всегда. Это создает качественную конспирологическую почву, благодаря которой враг становится сколь опасным, столь и вечным.

Враг – это биологически оправданный элемент модели мира. Когнитивные механизмы человеческого восприятия видят враждебность даже там, где ее нет. Хруст ветки за спиной говорит о нападении, хотя ветка могла упасть и сама. Но лучше иметь подобное упреждающее поведение, чем запаздывать с реакцией. Вероятно, возможен перенос этого инструментария с индивидуального на массовое поведение.

Обоснование такого конспирологического подхода звучит в следующих словах Андрея Фурсова: «Для нас анализ субъектов глобального управления важен особенно, поскольку Россия и русские – их экзистенциальный противник. Для уничтожения в первую очередь России или для установления контроля над ее ресурсами и территорией были организованы две мировые войны ХХ в., а по сути одна Большая война 1914–1991 гг., из которой до сих пор не сделаны многие важные выводы. В частности, до сих пор эти события и их последствия анализируются без учета интересов, целей и деятельности главных поджигателей и бенефикторов – наднациональных структур, которые и сегодня продолжают вести психоисторическую войну против России и русских, планируя окончательное решение русского вопроса».

Отсюда понятна тяга к конспирологии. В результате мир становится гораздо более системным, чем мозаика его представления в новостях. Кстати, мир также становится системным и в результате пропагандистских усилий Киселева или Мамонтова. Их телевидение повествует о врагах, перечисляя их и аргументируя, доказывая их вражеский характер.

Говоря о войне, нельзя забывать пропаганду, которая является обязательной приметой. В это время идет работа на такие виды аудиторий: своя, атакуемой стороны, нейтральная, союзников. Каждый из этих четырех типов аудитории должен получать свои собственные месседжи.

Своя аудитория будет получать не только больше сигналов, она всегда находится под более системным воздействием, поскольку на нее выходит большее число потоков. То есть у нее будет меньше возможностей для сопротивления.

Что касается российской внутренней аудитории, то Лев Гудков видит следующую периодизацию усилий власти: «Ставка на патриотическое воспитание, пропаганду началась еще в 2004 году, сразу после дела Ходорковского и терактов. Началась кампания подготовки к празднованию 60-летия Победы в 2005 году, и целый год накручивалась вся эта пропаганда войны, победы, милитаризма и прочее. Учитывая, что победа в войне – это центральный опорный символ, основа для современной русской идентичности – это понятно. Эксплуатация шла сильнейшим образом. Так что сейчас это не с неба свалилось. Но резко усилилось это в тот момент, когда начала падать поддержка Путина».

Следующий всплеск он отмечает с 2010 г., года начала падения рейтинга Путина: «С конца 2010 года, если точнее, то даже с 2009 года, но там пока незаметно было. А с 2010 это совершенно отчетливо проявилось как устойчивый тренд, и поддержка падала до ноября 2013 года. Это было очень заметно. Противопоставить этому режим мог только апелляцию к прошлому, героическому прошлому, ценностям великой державы, милитаризму – весь круг этих представлений такого героизма и силы, оправданности силы, справедливости силы. Не случайно все время делается акцент на то, что Советский Союз – победитель над фашизмом».

Потом приходит Майдан как символ выхода Украины из зоны влияния России. Лев Гудков очень четко видит те месседжи, которая российская пропаганда начала порождать, чтобы убить саму идею Майдана как попытки сбросить коррумпированную власть, что также является значимым для россиян.

Это были следующие тезисы: «Первый тезис, который выдвинула пропаганда, это было то, что за Майданом стоит Запад, что это все провоцировано и инициировано Западом. И это было принято сразу. Второе – это то, что к власти рвутся и на Майдане действуют ультранационалисты, нацисты, фашисты, "бендеровцы" – те, которые как бы боролись против Советского Союза. Третье – что на Украине распад государства, хаос. И это создается именно потому, что к власти пришли бендеровцы. Это создает угрозу для русских. Соответственно, это требует экстраординарных мер – введение войск. Четвертое – это очень важное – то, что, собственно, и вызвало такой подъем эйфории – это то, что Россия не вводит войска на чью-то территорию, а возвращает себе свои территории, то есть восстанавливает свою роль великой державы».

Перед нами достаточно системный план воздействия, который, к тому же, имеет внутри уже запрограммированное блокирование возможных отрицательных реакций. Пропагандистское обеспечение месседжа, что «Крым – наш», Россия в глазах своих граждан уже не вводила войска на чужую территорию. Информационная и виртуальная оценка ситуации позволила совершить действие в физическом пространстве.

Опыт квазивойны с Украиной дает России новое понимание возможных подходов в современной войне. Например, одним из таких невоенных методов можно теперь считать проведение квазиреферендумов. Они в результате легитимизируют дальнейшее применение силы, хотя и проводятся в ситуации, когда главными игроками являются люди с автоматами и в балаклавах.

Россия также заинтересовалась прошлым опытом контрпартизанских групп в Прибалтике. Например, такая система распознавания свой/чужой была тогда, выступая прототипом сегодняшних повязок и ленточек (Смирнов В. Особенности вооружение и тактики советских контр-партизанских групп по опыту войны в Прибалтике): «В войну наши войска стриглись наголо – способ опознавания своих. Немцы носили длинные волосы. Тоже применяли и в Эстонии, плюс удобнее в рукопашном бою». И вообще рекомендации вытекают очень конкретные: «Основной способ зачистки помещений – стрельба лежа, под мебелью. Боец закатывается в комнату и падает на пол. При этом одна рука может оказаться под телом, или быть в неудобном положении для стрельбы. Для этого и необходимо два нагана – в каждую руку. Главная задача при зачистке – выстрелить первым. У противника после даже мимо пролетевшей пули будет мандраж, и ответным он в тебя уже не попадет. Вторым ты его свалишь. Первый выстрел – быстрый, второй – точный».

Это несколько не соответствует образу «вежливых людей», который стали трактовать как новый образ российской армии. Также это один из выводов из данного типа войны, где очень четко проявилось следующие варианты использования местного населения:

-                    опора на местное население для легитимации своих действий, включая проведение референдумов,

-                    использование населения в качестве щита,

-                    использование населения для остановки передвижения войск.

Опрос экспертов по поводу нового образа российской армии выявил позитивное восприятие «вежливых людей». Министерство обороны РФ сразу поставило «вежливых людей» на службу имиджа военных, что вылилось в следующие действия: «Начальник управления культуры военного ведомства Антон Губанков написал слова для гимна "вежливым людям", который был исполнен во время гастролей Ансамблем им. Александрова в Крыму и принят на ура. Помимо этого ко Дню Победы Минобороны решило начать продажу фирменной продукции с логотипом "Вежливых людей". Специальные павильоны, где желающие смогут приобрести футболки и другую продукцию, будут работать в праздничные дни в Москве, Петербурге, Ростове-на-Дону, Екатеринбурге и других крупнейших городах России».

Мы можем также посмотреть на опыт США, на который Россия, несомненно, опирается, поскольку ситуация почти полностью повторена в Крыму и на востоке Украины. Это связано с тем, что Россия, конечно, усваивает чужой опыт, именно на это работают многочисленные эксперты и переводчики.

Дэвид Килкуллен своим анализом войны в Ираке и Афганистане дал подробное описание многих таких приемов. Кстати, он считает ввод войск в США в Ирак в 2003 г. стратегической ошибкой. Но это точка зрения военного. Известно, – и такова точка зрения политических психологов, – что эта война резко усилила шансы Буша на победу, поскольку его электорат в такой ситуации быстро группируется вокруг сильного лидера.

Килкуллен считает, что повстанцы существуют только там, где есть поддержка населения. То есть главной точкой является местное население, а не террористы. Поэтому все усилия должны быть направлены как на коммуникацию с населением, так и на обеспечение ему безопасности. Только так пропадет эта поддержка. Он так и пишет, называя свой подход «центрированным на населении» (Kilcullen D. The accidental guerrilla. Fighting small wars in the midst of a big one. – Oxford, 2009, p. 266): «Эффективная контртеррористическая политика предоставляет безопасность население в местах проживания, 24 часа в сутки. Это, а не поражение врага, является центральной задачей».

Кстати, с его точки зрения, если известно, против чего США воюют, то одновременно неясно, за что они воюют. Такой четкой позитивной цели мы не видим и в случае Украины. Именно по этой причине население восточных областей начинает воспринимать свои собственные украинские войска как инструмент насилия.

Террористы в Украине полностью повторяют тот опыт, ставя свои огневые точки возле жилых домов. В тех войнах они были возле мечетей и госпиталей, а после атаки на них команды журналистов привозились к разрушенным мечети или госпиталю, чтобы продемонстрировать варварство войск.

Группа под руководством Сергея Глазьева, проанализировавшая развитие ситуации в Украине, занялась, в том числе, и попытками понять украинскую революцию. Они увидели ее в следующем виде: «"Информационная война" является качественно более высоким уровнем конфликтности, чем война обычная, "деформационная", направленная против материальной, физической структуры противника. А "трансформационная война", соответственно, является более высоким уровнем конфликтности, чем "война информационная". Средства и инструментарий информационного и трансформационного уровней конфликтности достаточно часто объединяются в понятии "организационного оружия", или "оргоружия", введённого в научный оборот известным отечественным "системщиком" Спартаком Никаноровым. И это отчасти справедливо, поскольку "ценности", которые являются объектом воздействия трансформационной войны, базируются на "смыслах", которые являются объектом воздействия войны информационной. Но они вовсе не тождественны между собой. И этот момент необходимо учитывать при оценке Евромайдана в координатах "цветных революций"».

Следует также подчеркнуть, что Россия играет в подобные военные игры гораздо более серьезно. Соответственно, это выражается в подключении более сложных концепций для объяснения происходящих событий, а не просто противопоставления России и Запада, где Украине отведена роль просто плацдарма.

Одним из таких новых подходов является концепция Замятина (см. о нем), на которую опирается статья Николайчука по поводу Крыма в журнале «Национальная оборона», в которой подчеркивается следующее: «Анализ военно-политической ситуации в регионе в данном случае имеет место с использованием подхода, предложенного известным российским ученым, специалистом в области политологии и имажинальной географии Дмитрием Замятиным».

Вот определение Замятина, ставшее базовым для этой статьи: «Геокультурный образ — это система наиболее мощных, ярких и масштабных геопространственных знаков, символов, характеристик, описывающая особенности развития и функционирования тех или иных культур и/или цивилизаций в глобальном контексте. Геокультурные образы относятся по преимуществу к экзогенным географическим образам, то есть к таким, в формировании которых большую роль играют смежные (соседние) образы. Например, в создании геокультурного образа России "принимают участие" географические образы Евразии, Восточной Европы, Балтийского и Черноморского регионов, Кавказа. Геокультурные образы можно назвать "ядерными" по своей мощи; это своего рода образные атомные или водородные бомбы, определяющие глобальные стратегии поведения наиболее крупных политических, экономических и культурных акторов».

Тут также следует отметить серьезную инерционность этих фиксированных образов. Менять и трансформировать их очень тяжело, поскольку они, вероятно, складываются веками, а не одномоментно.

В развитие геокультурной концепции Николайчук подчеркивает следующее: «Специалисты в области массовых коммуникаций обратили внимание на тот факт, что в глазах населения многих государств мира, особенно в Азии и Африке, Россия представляется как "страна, которая съежилась", "потеряла существенную часть своих территорий". При этом речь не идет о "распаде империи", процессе трагическом и глобально-помпезном. Для РФ восстановление в прежних пределах (СССР или "историческая Россия" – называйте, как хотите) остается естественным, ожидаемым. Само же ее "съеживание" воспринимается не как результат необратимого хода исторического процесса, а как непонятное недоразумение».

Это образное восприятие России как «съеженной» страны и выступает в роли оправдания ее возможного расширения. То есть всё это оказалось спрятанным механизмом, который мог быть активированным.

У Замятина есть статья «Национальные интересы как система "упакованных" политико-географических образов». И в ней он четко заявляет (Замятин Д.Е. Национальные интересы как система «упакованных» политико-географических образов. – Полис (Политические исследования). – 2000. – № 1, с. 80): «Современные национальные интересы России есть не что иное, как образно-географическая карта основных внешне- и внутриполитических интересов страны (не путать с обычной политической картой)». Он также связывает образы пространства с экономикой: «Экономические агенты, вступая в отношения с другими экономическими агентами и принимая решения, явно или неявно оперируют сложившимися у них в контексте конкретной экономической деятельности образами пространства. Эти образы могут влиять в той или иной степени на экономические взаимоотношения и принятие экономических решений. Речь идет не только и не столько о случаях принятия решений по поводу определенного географического размещения каких-либо экономических ресурсов, сколько о "рамочных" условиях практически любой экономической деятельности или активности».

Продолжая подобный подход уже в непространственных влияниях, придется признать, что восприятие граждан другой страны в уничижительной манере как «хохлов» или «малороссов», президента другой соседней страны как «бацьки», а их языков как «испорченного русского» говорит о том, что перед нами таким образом проявляется законсервированное имперское мышление, которое всегда будет готово к приведению такой, с его точки зрения «ненормальной» ситуации, к норме. Сюда же можно отнести и зафиксированное понимание Украины как «младшей сестры». Оно передает четкую иерархию отношений, в которой есть центр и периферия. А это и есть картинка империи, которая спрятана в российской модели мира. Кстати, об имперских амбициях России заявляют и американские аналитики.

Кортунов (см. о нем) вступает в обсуждение массово начавшейся в России дискуссии по поводу ее имперского будущего: «Прежде всего хотелось бы высказать утверждение: расхожее мнение о том, что империи — это абсолютное зло, — является в лучшем случае добросовестным заблуждением, а в худшем — злонамеренной ложью. И вот почему. Все наиболее важные прорывы в мировой истории были связаны с подъёмом и расцветом различных империй. И, напротив, упадок империй, как правило, влёк за собой наступление смутных времён, экономическое прозябание целых государств и континентов, закат политических и правовых институтов, морально-нравственную деградацию народов. Место творца, осуществлявшего имперскую созидательную работу, в этом случае занимал демон разрушения и хаоса».

Американские исследования подчеркивают несовпадение российских и американских национальных интересов. При этом к числу сильных сторон России как страны они относят ядерный арсенал, большие энергетические запасы, всё еще значительную военную силу в Евразии, высокоразвитое научное сообщество, а к числу слабых: сокращающееся население, низкая продолжительность жизни, устаревшая инфраструктура, массовая коррупция.

Вуд видит такую триаду российских национальных интересов:

-                    Россия – великая держава, имея область своих законных интересов в постсоветском пространстве,

-                    США являются равными России, которая может быть либо их партнером, либо противником,

-                    Россия должна защищать себя от внешнего вмешательства.

Сам Вуд приходит к выводам, что всё это основано на эмоциях, а не на объективной или измеряемой реальности и что они слабо соответствуют долговременным интересам россиян иметь честные суды, стабильные законы и открытую власть. Кстати, Макфол вписывает демократию в России в число американских национальных интересов.

По отношению к имперским амбициям России возникают даже чисто «технологические» призывы, как конвертировать их в определенные результаты. Например, Морозов призывает: «Сегодняшняя задача – научиться конвертировать имперские амбиции различных групп населения в координируемые и планируемые экономические, военные и политические усилия, направленные на усиление страны. И первый этап на пути решения этой задачи – осознания всеми слоями общества имперских идей как не менее обязательного атрибута “истинной русскости”, чем матрешки, водка, балалайки и медведей на улицах».

События в Крыму и на востоке Украины показали, как современная война может вестись без оружия, опираясь в сильной степени на информационные операции. Это была в первую очередь медийная война, когда возникала такая интенсивность по освещению событий в Украине российскими каналами, что, казалось, в России вообще нет никаких других новостей. Работали не только теленовости, но и политические ток-шоу, где практически не была представлена другая точка зрения, отличная от властной. Россия создала с десяток документальных лент на эту тему.

Образы, порождаемые российской стороной устами Киселева или Мамонтова, рисуют Украину не только как несостоявшееся государство, а как государство, опасное не только для чужих, но и для своих собственных граждан. Отсюда терминология типа «карательной операции».

Россия прямо заявляет устами Крашенинниковой, что дальнейшее развитие событий в Украине зависит от результатов информационной войны. Правда, Крашенинникова является сторонницей более простых объяснений, где Украина и Крым рассматриваются исключительно со стороны американского влияния (см. тут и тут). Но как активный публицист она с этими идеями не сходит с трех федеральных каналов. И, как и Дугин или Проханов, является главным специалистом по пятой колонне в самой России.

Если Украине кажется, что она объект атаки России, то Россия, наоборот, видит себя под прицелом информационной войны уже сотни лет. Фурсов, к примеру, подчеркивает, что интернет является главным местом прорыва западной пропаганды в Россию. При этом его видение федеральных каналов тоже несколько иное. Он ругает и ТВ и Первый канал, которые переключены на полную развлекательность: «Первый канал можно назвать "информационным рупором Кремля", разве что, в шутку. Это обычный крупный развлекательный канал, который освещает текущие события вяло, без огонька и с явным уклоном в прозападную точку зрения».

Возможно, это и правильное замечание. Но при отсутствии внятной идеологии и необходимости быть нацеленным именно на развлечения ничего другого на экране и не может быть. Только в случае квазивойны с Украиной эти каналы стали другими.

И тут ситуация стала сложной и неуправляемой, после того как была выполнена первая задача — объявить и аргументировать справедливость действий власти. Вероятно, и население самой России уже устало от пугающих страшилок своего телевидения.

Эппле пишет: «Ввести общество в это состояние сравнительно несложно, а вывести из него крайне затруднительно. Общественная истерика, как поднимающаяся волна, не может остановиться сама, но всегда требует эскалации. Раз начавшись, она нарастает, простое возбуждение стремится к надрыву, сдержанная эмоция — к выражению. Как наркоман, это состояние требует все больших и все более сильных доз эмоциональной подпитки и рвется разрешиться в действии — "справедливой" расправе, возвращении "своего", "священной" войне».

И далее о переводе всего этого на набор упрощенных реакций: «Иррациональное коллективное метасознание считывает вместо смыслов элементарные сигналы. Слова "фашист", "бандеровец", "жидомасон", даже "либерал" не должны иметь рациональное содержание, не рассчитаны на критическое восприятие, их задача — быть триггерами, спусковыми крючками, запускающими определенную эмоциональную реакцию».

Как видим, опыт борьбы власти с либералами (причем многолетний опыт) пригодился и в новой войне, когда «враг» к тому же уже исходно был чужим, а с либералами это еще нужно было доказывать. В украинском случае пропаганде только следовало отделить братский народ Украины от «плохишей», затесавшихся в их ряды.

Опыт ситуации в Крыму и на востоке Украины показал хоть и непрямую, но поддержку со стороны России сепаратистским движениям. Сегодня появилось множество документальных свидетельств на эту тему (см. тут, тут, тут, тут и тут).

Маломуж, экс-глава разведки Украины, добавляет еще и «народный» вариант: «Это народный вариант помощи братьев-славян наемникам. В Краснодарском крае кубанские казаки, чеченцы, наемники из местных граждан получают предоплату, например, 600 долларов аванс, а когда выезжают на территорию Украины, уже больше – две тысячи долларов. Люди бедные, соответственно, идут. Это форма не прямого действия спецслужб, но стимулирования таких движений под контролем спецслужб».

Кстати, секретарь СНБО Парубий сказал, что обучение прибывающие в Украину боевики проходили на военной базе под Ростовом-на-Дону за последние два года. То есть это можно считать временем начала подготовки, которая, вероятно, велась под события будущих президентских выборов 2015 г. Однако неожиданное развитие украинской ситуации заставило российскую сторону поспешить.

Парубий также назвал главной составляющей гибридной войны информационные операции: «Самым ключевым элементом гибридной войны являются информационные атаки с привлечением СМИ для проведения информационной работы на нашей территории. Потому сегодня российские СМИ действуют не как свободная пресса, а как воинское подразделение, которое имеет целью с помощью геббельсовской пропаганды убедить мир в неучастии России в противостоянии».

России пришлось очень серьезно поработать со своим собственным населением. Такой уровень одобрения действий Путина свидетельствует об этом. Макаревич подметил еще одну черту этого пропагандистского действия. Отвечая на вопрос о меньшинстве, он говорит: «Просто они не орут, а те, кто сдвинулся, очень громко орут». В его интервью на канале «Дождь» 30 мая 2014 г. была отмечена еще одна интересная характеристика: шла цепочка разочарований, теленовости были переполнены негативом. Потом вдруг — Олимпиада и победа на ней, и в этом контексте возникает Крым как продолжение того, что было воспринято как начало успехов. Он также говорит и об эксплуатации феномена врага: «Надо ж против кого-то настроить — против евреев, против гомосексуалистов, против национал-предателей… Какая разница, против кого. Главное, против кого-то». Кстати, то, что Макаревич стал «национал-предателем» сразу же отразилось на продажах его дисков — они выросли. И верь после этого социологии...

При наличии врага, как объясняют политические психологи, происходит объединение населения вокруг лидера. Именно этим и можно объяснить как большие цифры поддержки  Путина (см. данные ВЦИОМ «Крым и Россия — порознь или вместе?»), так и те глобальные цели, которые возникли после Крыма.

По Крыму четко видна поддержка населения. При этом не артикулировано, от кого нужно защищать интересы русских. А ответы таковы:

Вопросы и полученные ответы ВЦИОМ по другому опросу («Россия — великая держава?») были такими: Россия имеет большое влияние в международных делах — 2008 г. – 58%, 2014 г. – 82%.

На вопрос «К каким целям должна стремиться Россия в XXI веке?» были получены следующие ответы:

- вернуть статус супердержавы, какой был у СССР — 2008 г. – 36%, 2014 г. – 42%,

- быть одной из 10–15 экономически развитых и политически влиятельных стран мира — 2008 г. – 45%, 2014 г. – 41%,

- добиться лидерства на постсоветском пространстве — 2008 г. – 8%, 2014 г. – 10%.

Получается, что немного озадачивающие ответы получены на второй и третий вопросы. Как видим, желание стать экономически развитой страной упало, или возникло понимание того, насколько это сложно. По третьему вопросу очень малое число людей видит ситуацию в плане самого этого вопроса.

Наше поведение определяется той картиной мира, которую мы имеем, то есть определенным набором смыслом. Россия, активируя советские смыслы, делает реальным претензии населения на расширение своей территории. Если концепция Русского мира делала это в виртуальном пространстве, российское телевидение — в информационном, то военные действия в Крыму привели к параллельным действиям в физическом пространстве.

Мы рассмотрели некоторые типы проявившихся невоенных действий в военной ситуации, которые реально останавливали реагирование украинской стороны. В результате опыт появился не только у России, но и у Украины. И этот опыт начинает принципиально менять ситуацию.