Российские новости заполнены событиями в Украине, что говорит о необходимости как можно больше удерживать информационную ситуации, даже в том случае, когда ничего нет в физическом пространстве. ТелеРоссия воюет с Украиной, хотя реальная Россия этого не делает.

Путин до Крыма пытался строить империю в виртуальном пространстве, как это имеет место с современными империями, когда физическое пространство уже не подлежит расширению. «Русский мир» как концепт, который Россия продвигала до этого, был именно такой империей, поскольку покоился на нематериальном («Русский мир» ‒ это там, где говорят по-русски). Именно так задавали его отцы-основатели Е. Островский и П. Щедровицкий. И это было подхвачено властью, поскольку осуществляло расширение пространства (информационного и виртуального, но не физического).

Все страны (Франция, Великобритания, США, Япония, Китай, Германия) заняты продвижением своего языка и культуры. Но есть и существенное отличие. Они продвигают свои языки тем, кто их не знает, пытаясь их обучить, создавая в результате новое знание. Россия же опирается на прошлое знание ‒ на тех, кто знал язык в прошлом. И это тоже имеет свое объяснение, поскольку в западных университетах произошло резкое падение интереса к русскому, после того как Россия перестала быть главным противником. На славянском отделении американского университета сегодня, к примеру, больше студентов хотят изучать чешский, чем не русский. Это объясняется тем, что многие были там в период Пражской весны.

Империи в истории зиждутся как на производстве виртуального продукта, так и на ресурсной составляющей. Очень часто свой виртуальный продукт они меняют на реальный ресурс. По сути, многое из того, что они несут в колонии, является в первую очередь виртуальным продуктом. Это правила поведения, школы, книги. Империи вводят свои образы успешности, правильности, заменяя ими старые.

Империи не настолько богаты, как кажется, когда смотришь на них со стороны колоний. Н. Фергусон подчеркивает, что британский флот плавал за счет кредитов, которые составляли до трети всех расходов (Фергусон Н. Империя. Чем современный мир обязан Британии. ‒ 2013). Но империи явно более умело распоряжаются и своими, и чужими деньгами.

Россия была квазиимперией, как подчеркивают российские историки, поскольку принимала присоединяемые народы на равных с собой. В этом, несомненно, присутствует некое преувеличение, но элемент правды также есть. Люди действительно могли подниматься по иерархии вверх, но не двигались вверх; с другой стороны, язык, литература, искусство других народов с той же скоростью поднимался, что и русская литература и искусство. Есть даже такое правило, что империи не позволяют никому, кроме столиц, производить символический продукт.

Современные войны ‒ это квазивойны. У. Эко называет их неовойнами. И что интересно, одно из первых его правил напрямую возвращает нас к «зеленым человечкам», поскольку звучит следующим образом (Эко У. Война, мир и ни то ни се // Эко У. Полный назад. ‒ М., 2007, с. 20): «В неовойне трудно понять, кто является врагом». И этот принцип максимально был использован в крымской ситуации, поскольку Россия в ответ на обвинения могла лишь разводить руками, мол, нас там нет.

Квазивойна, с которой столкнулась Украина, выдвигает более серьезные требования к информационной составляющей. Как и во всякой войне, активизировались как внешние враги, так и внутренние оппоненты. Очень высокого уровня достигает невозможность адекватной оценки и осмысления ситуации. Как в физическом пространстве действуют люди без опознавательных знаков с автоматами в руках, так и в информационном пространстве активно циркулируют идеи, которые столь же опасны, как и человек с автоматом.

Характеристики операции в Крыму говорят о том, что перед нами не простая, а отрицаемая война. Это война, поскольку в ее результате Украина потеряла территорию, но это и особый вид войны, поскольку отсутствуют приметы стандартной войны. Можно привести следующий набор таких характеристик:

-                    отсутствие применения огневой мощи,

-                    нет разрыва дипотношений или введения визового режима,

-                    сохранение торговых отношений,

-                    сохранение риторики братских отношений между народами, российская сторона даже проводит митинги в своих городах.

Единственным явным признаком разрыва отношений стало отключение российских телеканалов, однако и оно произошло как результат активного использования их по продвижению российской точки зрения в украинской среде. Кстати, это привело и к тому, что российские журналисты, стоявшие первыми в списке узнаваемых лиц, стали отторгаться своим собственным населением (Д. Киселев, А. Мамонтов, В. Соловьев, П. Толстой), точнее, профессиональным сообществом. Они перестали быть своими для тех, чье мнение для них важно.

Информационная война становится основным видом конфликтного инструментария в такой войне. Именно здесь можно употребить термин «информационная война», а не «информационная операция», поскольку перед нами порождение информационных потоков в интенсивном режиме, которые не имеют ограничений ни во времени, ни в пространстве.

Действует единственное правило: не говорить ничего такого, что было бы выгодно противнику. В результате возникает определенная тоталитарность освещения: не говорится то, что должно, замалчивается то, что должно освещаться. Украинская сторона также строит свою аргументацию (например, в случае А. Музычко или нападения на и. о. президента Первого национального) на том, что эти действия будут активно освещаться российскими СМИ. То есть главным аргументом становится не то, что эти действия плохи сами по себе, а то, что они дают аргументы для противника.

В результате Украина дает хорошие объекты для использования профессиональными российскими пропагандистами. А они и так работают качественно. И. Шувалов, к примеру, подчеркивает: «Если говорить про российское телевидение, то оно, бесспорно, занимается пропагандой. Этого никто не скрывает. Но в русской пропаганде очень точно подбирают слова. Как называют в России аннексию Крыма? Воссоединение. Этот термин в российской истории использовался только один раз ‒ по отношению к Богдану Хмельницкому. Так что аннексия Крыма для них ‒ воссоединение с Украиной. Понимают ли они, что теряют страну в целом? Не знаю».

Существенным негативным последствием для всей Европы стало примеривание украинской ситуации на другие страны. Польша, Прибалтика, Финляндия, Швеция сразу забеспокоились о своей безопасности. Даже Беларусь и Казахстан оказались внутренне не готовы к такому развитию событий.

Латвия заговорила уже не только об информационной войне, что привело ее, как и Литву, к отключению российских каналов, но и о возможной экономической войне, которая для нее еще опаснее (см. тут и тут).

Начали анализироваться разные варианты развития событий. Например, В. Прибыловский пишет: «В восточном регионе Латвии – Латгалии – русских 38,9% (латгальцев вместе с латышами ‒ 46,0%). Этнические латгальцы не подвергаются в Латвии этноязыковой дискриминации, но в социально-экономическом отношении Латгалия – самая неразвитая часть ЛР и многие латгальцы считают, что общегосударствнный “пирог” делится между регионами несправедливо, разделяя с русскими недовольство политикой Риги».

Существенным негативом для самой России. В результате создаются жесткие ограничения не только в плане информационных потоков (закон о блогерах, ограничения на сайты, телеканалы, причем не только свои, но и чужие, например, 10 украинских сайтов попали под запрет), но и по содержанию. Вот название одной из статей на эту тему – «Россию ждет тотальная фильтрация Интернета».

Ужесточение разрешенного содержания и цензуры информационных потоков автоматически ведет к борьбе с теми, кто придерживается иной точки зрения. В этот хор сразу вплетаются известные фигуры: Стариков выступает со статьей «Предатели России», а Дугин заговорил о «Шестой колонне».

Сюда можно отнести новую концепцию культуры, где главным инструментарием вновь становится и негативизм, и аналог железного занавеса, поскольку вводятся достаточно четкие ограничения, которые определят правильный и неправильный контент.

Чисто теоретически это возможная концепция, где Россия становится не просто страной в рамках общеевропейской цивилизации, а отдельной страной-цивилизацией. Но для этого надо иметь гораздо больший виртуальный ресурс. Возьмем обратный пример: Запад только выиграл, взяв себе произведения русской классики, затем писателей, художников и композиторов эмигрантов, от наследия которого отказывался советский вариант цивилизации. Мы как-то забыли, что такая попытка уже была, когда все, начиная с паровоза, изобреталось только в России. И оформлено было в целую кампанию борьбы с «низкопоклонством перед Западом».

А. Баунов формулирует следующие доводы против выбора подобного пути: «Отказавшись от Европы, мы не окажемся на Востоке, и мы не окажемся отдельной цивилизацией. Мы окажемся нигде. Проблема новой концепции отечества в том, что Россия – как про нее ни заявляй – филиал европейской культуры. Как наша претензия, что мы настоящая, верная себе Европа, – чистое самозванство, еще большее самозванство наша претензия на то, что мы другая цивилизация. Это и есть та новая ложь, которая будет горше первой».

Кажется, совсем недавно А. Чубайс вводил понятие «либеральной империи» (Колесников А. Анатолий Чубайс: биография. ‒ М., 2008). Он имел в виду, что российское государство будет способствовать движению российского бизнеса за пределы страны, причем делать это всеми своими силами. Всё это забыто и перечеркнуто, поскольку на смену той эпохе пришла совсем другая, характеризующаяся, наоборот, изоляционизмом.

Однако слово «империя» не сходит со страниц российской публицистики. Но странным образом подобного типа движения почему-то ассоциируется у этих публицистов с закрытием страны (Леонтьев М. Государство-цивилизация: неуязвимо для чужих, комфортно своих. Реставрация будущего России // Леонтьев М. и др. Крепость «Россия». ‒ М., 2008; Юрьев М. Крепость Россия // Леонтьев М.  и др. Крепость «Россия». ‒ М., 2008). Если вам не нравится слово «империя», говорит М. Леонтьев, поменяйте его на «государство-цивилизация». И оно уже зазвучало с высоких трибун.

Войны легче поддаются пониманию, когда они есть. Империи также встречают сопротивление, когда они применяют жесткую силу, явно проявляя себя. На мягкую силу пока не выработано никакое противоядие, кроме усиления своего собственного информационного и виртуального продукта.