Дело Сноудена очень ярко проявило те проблемы, которые ставят перед человечеством стремительно развивающиеся информационные технологии и вызовы, на которые, увы, пока что ни граждане, ни общество, ни государства не успевают находить ответы.

Поэтому MediaSapiens посчитала важным задать экспертам ряд вопросов:

1.Стали ли для вас неожиданностью известия, обнародованные рядом изданий по материалам, представленным Эдвардом Сноуденом?

2.Если да, то что именно стало неожиданным и в какой мере?

3.Считаете ли вы необходимым в демократическом обществе кодифицировать нормы, устанавливающие баланс между обязанностью государства охранять безопасность сообщества и обязанностью масс-медиа информировать граждан (в том числе, о неоднозначных действиях (или бездействии) государственных институтов)?

4.Могут ли, хотя бы теоретически, быть определены и формализованы нормы такого баланса?

5.Соотносятся ли (и должны ли соотноситься?) безопасность общества и безопасность государства? Какова в этом роль СМИ сейчас, и какой она должна, по-вашему, быть?

6.Как развитие масс-медиа (в том числе электронных СМИ, социальных сетей и массовых коммуникаторов) влияет на развитие общества? Меняет ли это развитие сложившиеся отношения между человеком и обществом, человеком и государством, государством и обществом?

7.Меняются ли (или как будут меняться в перспективе) отношения их всех (человека, общества и государства) – собственно со СМИ и к СМИ, к массовым коммуникаторам? 

Мы начинаем публикацию с ответов Валерия Зайцева, который прислал их в виде статьи.

«Зачем нам ссориться? – сказали волки овцам. – Это всё собаки виноваты. Избавьтесь от них, и будем жить в мире».

«Да, – сказали овцы, – вы думаете, это так легко – избавиться от собак?».

Амброз Бирс, «Исправленный Эзоп»

Разоблачения методов и размаха деятельности американских спецслужб, сделанные Эдвардом Сноуденом, вряд ли могли по-настоящему удивить «продвинутую» интернетную публику. И ещё менее – всех тех, кто, как Ваш автор, родился и успел пожить в Советском Союзе или в «странах социалистического лагеря», где вездесущесть и всеведение «Конторы глубокого бурения» были одним из самых устоявшихся трюизмов, растворившимся в идиоматике и разошедшимся по бесчисленным анекдотам.

Там «чукча», моя ноги в волнах Ледовитого океана на самом краю земли, наотрез отказывался говорить о политике: «сошлют, однако». Там неосторожно разговорившуюся компанию наутро забирали, кроме одного человека, потому что «полковнику понравилась ваша шутка с кофе». И даже в эпоху Гласности гражданин пересказывал приятелю передовицу «Правды» только при личной встрече, потому что – ну, совершенно нетелефонный разговор.

При этом на закате СССР ни характер шуток про КГБ, ни их распространённость уже никак не свидетельствовали о каком-то особом ужасе перед «Конторой» (где, вполне вероятно, и сочинялись многие из анекдотов о её всемогуществе). Каждый отдельно взятый гражданин прекрасно понимал, что лично у него сравнительно немного шансов стать предметом особого интереса. Но понимал также и то, что, если интерес возникнет – «под колпаком» может отказаться любой.

Недавно, как раз при обсуждении «проблемы Сноудена» в программе «Политика» руководитель фонда «Русский мир» Вячеслав А. Никонов  поведал: «Когда я был ещё маленьким-маленьким мальчиком, мне мои родители сказали: "Помни, что всё, что ты говоришь, может быть прослушано. И всегда думай, что ты говоришь"». К концу программы с этим напутствием согласились и оба соведущих – Пётр Толстой и Александр Гордон  – причём уже практически безотносительно к проблемам Эдварда Сноудена и всем его разоблачениям.

Личность в штатском – парень рыжий…

Исполнительный на редкость,

Соблюдал свою секретность

И во всём старался мне помочь…

Он теперь по роду службы

Дорожил моею дружбой

Просто день и ночь.

С другой стороны, в последние десятилетия всевозможные сканирования и прослушки стали привычными, а иногда и основными элементами сюжетов огромного количества кинофильмов и детективных сериалов, особенно американских. Там эти прослушки и сканирования либо преступно организуют мафиози, террористы и заговорщики, либо (чаще) осуществляют государственные институты – уже в отношении этих самых мафиози, террористов и заговорщиков. Или в отношении граждан, подозреваемых в бандитизме, терроризме и заговорах. Или в отношении тех, кто потенциально может стать подозреваемыми… Или… Да хоть бы и просто интересных людей.

«Вы что, прослушивали мой телефон?!» – возмущался герой Дэвида Духовны в весёлой и вовсе не политической комедии Айвана Райтмена «Эволюция». На что «специальный» генерал страшно обижался: «Мы же не КГБ!» И уточнял: «Мы сканировали твой компьютер».

Между прочим, фильм-то ещё 2001-го года. Но уже после «Хакеров» Иэна Софтли и «Сети» Ирвина Уинклера (оба фильма – 1995 г.) и «Нового мирового беспорядка» Ричарда Спенса (1999 г.) тотальные возможности спецслужб, корпоративных структур, негосударственных сообществ или просто умельцев-одиночек по манипулированию информационным пространством не просто подразумевались как само собою разумеющиеся, но интерпретировались, высмеивались, оправдывались, осуждались. В сущности, таким образом на игровых моделях обыгрывались новости, слухи и подлинные «утечки». Тем самым тема выводилась из узких рамок экспертного анализа и осваивалась массовым сознанием (как минимум, на уровне узнавания о том, что такая тема есть). Эксперты же очень давно занимаются осмыслением различных аспектов явления – от чисто технологических и юридических до этических и философских.

Конечно, никаких однозначных решений выработано не было. Да и не могло быть в силу различий в идеологии, политических взглядах и, особенно, – в уровнях личной и/или институциональной ответственности. Причём ответственности как официально делегированной (избираемым властям всех уровней), так и добровольно возложенной на себя гражданскими активистами, вплоть до группы «Анонимус» и организаторов пикетов в поддержку информатора Wikileaks Брэдли Мэннинга.

Тем не менее, в том числе и потому, что темы, связанные с развитием информационного пространства и появлением обуславливаемых этим угроз, никогда не уходили из сферы общественного внимания и интереса, сформировался своеобразный консенсус допусков и умолчаний, приемлемый или хотя бы терпимый основными социально и политически значимыми стратами. В рамках этих «непроговореных договорённостей» претензии и опасения радикалов, как и деятельность радикалистских групп (тех же «Анонимусов») оказались вытеснены в глухой маргинес вместе со всеми теориями заговора, как левацкими, так и ультраправыми.

Тут была (и остаётся) немалая толика лицемерия, однако справедлив и давний тезис Владимира Соловьёва, без малого сто лет назад громко озвученный Николаем Бердяевым: «государство существует не для того, чтобы превратить земную жизнь в рай, а для того, чтобы помешать ей окончательно превратиться в ад». В этом контексте даже лицемерие и соглашательство (в какой-то степени и со многими оговорками) могут считаться механизмами достижения общественного согласия.

Вот его-то и нарушил Сноуден. Действительно, принципиально нового он поведал немного. Но очень наглядно показал масштабы процесса и то, насколько далеко всё зашло. Иначе говоря, его главная фактическая вина перед государством и правительством, причём далеко не только американским, заключается вовсе не в том, что он «открыл глаза» мировому сообществу, а в том, что сделал очевидным: с глазами и раньше всё было в полном порядке. Настолько в порядке, что приходилось прилагать немалые усилия, изображая их «закрытость». Разгоревшийся скандал сделал просто неприличной эту игру в глобальные «жмурки» и тем самым (на какое-то время, вряд ли долгое) затруднил её продолжение.

Косвенным подтверждением того, что дело обстоит именно так, стали дополнившие развернувшуюся по планете охоту на Сноудена мелкие пакости журналистам и уничтожение редакционных компьютеров The Guardian, этого главного рупора экс-агента. Как в царском приказе высечь море, в этих действиях очень много личностного раздражения и совсем никакого практического смысла. Нелепо было предполагать, что сверхважные для издания материалы не сдублированы во множестве иных труднодоступных мест, о чём журналисты, по их словам, честно предупредили офицеров Центра правительственной связи, которые пришли в газету свершать «казнь» жёстких дисков.

Задрав штаны, вдогонку за прогрессом

Мюллер бессмертен. Как бессмертен в этом мире сыск.

 Т/ф «Семнадцать Мгновений Весны»

Ещё одним следствием разоблачений беглого агента стало (впрочем, уже в который раз) осознание грандиозных масштабов – нет, не систем контроля и шпионажа, а того, в какой степени внедрена во все поры современного общества, насколько переплетена со всеми без исключения общественными процессами, и как тесно связана с ними ИНФОРМАЦИОННАЯ СФЕРА как таковая – с её Всемирной паутиной, социальными сетями, электронным документооборотом, высокими технологиями, спутниковыми системами, навороченными гаджетами и т.д., и т.п.

Собственно, именно по мере роста и развития «инфосферы» и в старании по мере сил ей соответствовать, росла и развивалась пресловутая система слежения и контроля. Верней сказать – «системы», поскольку американская PRISM не первая и, как уже точно известно, не единственная в своём роде. Трудно поверить, что, помимо аналогичного инструментария Франции и Германии, которые оказались на свету по мере разрастания сноуденовского скандала, чего-то подобного нет у Китая, России и других мировых «грандов». А, может, и не только у «грандов».

Разумеется, огромная, всеохватывающая роль информационного пространства в жизни современного общества не является никаким открытием. Абсолютное большинство воспринимает эту «объективную реальность, данную нам в ощущениях» даже не ежедневно, а чуть ли не ежеминутно. (Так же, как уже говорилось, не являются буквально «открытиями» и разоблачения, связанные с «Делом Сноудена». О той же французской системе слежения, как теперь вдруг вспомнили, стало известно ещё несколько лет назад).

Но, парадоксальным образом, именно в силу своей повседневной обыденности, радикальные изменения, произведённые (и ежедневно производимые) «инфосферой» в современной цивилизации и во всей современной культуре воспринимаются, как некая данность. Как что-то подобное предыдущим НТР, «всего лишь» упрощающее бытовые заботы, улучшающее условия труда, разнообразящее сферу развлечений, и (максимум) – создающее новые, условно говоря, «производства». Дополнительные в ряду прочих.

Поэтому, к примеру, десятки, если не сотни миллионов людей во всём мире выкладывают в социальные сети огромное количество информации о самих себе, о своих делах, о друзьях и коллегах, а также (часто) и об их делах. В том числе много такого, о чём никогда и ни за что не рассказали бы не то что посторонним и незнакомым людям, но и самым близким. Оставим пока в стороне спецслужбы, для которых этот информационный Клондайк – соблазн совершенно непреодолимой притягательности. (И нужно ли было дожидаться обличений Сноудена, чтобы такое заподозрить?).

Вспомним лишь, сколько компрометирующих материалов попадало на сайты, телеэкраны и газетные полосы из полностью или почти полностью открытых источников, вроде Facebook, Одноклассники или ЖЖ. И это – лишь примеры публичной и честной работы медиа с несекретной (или не слишком засекреченной) информацией преимущественно личного характера, которая предаётся гласности несколько более широкой, чем, возможно, рассчитывали её авторы, не для гламурной желтизны и компроматных войн, но из высоких гражданских побуждений и для должного информирования общественности. (Так, по крайней мере, декларируется.)

А сколько (и какой?) информации ещё не увидело свет и оставлено «в рукавах», причём явно не только в запасниках СМИ? А сколько информации, ещё ждущей своих хакеров, хранится на серверах госучреждений, частных корпораций и т.д., – вплоть до медиахолдингов и независимых изданий? Да, все они хотя бы имеют защитные системы и охранные службы, но и те, как известно, не всегда спасают. Только нынешним летом происходили грандиозные утечки данных пользователей с Facebook и Google.

При таких обстоятельствах совершенно непонятно, какой был смысл Агентству национальной безопасности (АНБ) США для получения нужных ему сведений ещё и вступать с гигантами IT-индустрии в сомнительные коммерческие отношения, как утверждает всё тот же Сноуден. (Русская редакция Euronews в своей версии этой же новости цинично намекает на коррупцию: «На PRISM потрачены миллионы долларов “отката”»).

Впрочем, было бы несправедливо упрекать частные кампании, даже такие гигантские, если само АНБ, а раньше и Пентагон оказались не вполне застрахованными…

То, что «Информационная революция» изменила, часто необратимо, природу многих явлений и понятий, и радикально ускорила темпы всех процессов, осознаётся лишь при очередной суровой встряске, вроде природных катаклизмов, разом обесточивающих целые регионы. Или, как в данном случае, – когда бунтует и пускается в откровения разочаровавшийся спецслужбист. Именно такие встряски возбуждают общественное мнение и заставляют законодателей принимать необходимые решения.

Возвращаясь к опросу MediaSapiens, на вопрос «Считаете ли вы необходимым в демократическом обществе кодифицировать нормы, устанавливающие баланс между обязанностью государства охранять безопасность сообщества и обязанностью масс-медиа информировать граждан (в том числе, о неоднозначных действиях (или бездействии) государственных институтов)?» – ответ абсолютно однозначный: да, конечно!

Т.е., мы согласились с тем, что предотвращение «окончательного превращения земной жизни в ад» является одной из важнейших функций государства. Но государственные мужи, за редчайшими исключениями, во все времена, во все эпохи и, как показал сноуденовский скандал, не в такой уж существенной связи с политическим строем, чрезвычайно склонны абсолютизировать государство и, если не встречают отпора, готовы расширять его функции и прерогативы за любые пределы. Во имя всеобщего блага, разумеется. Но от того не легче.

Масс-медиа же, даже ангажированные, уже в силу разнонаправленности предвзятости различных СМИ, являются традиционным и одним из самых эффективных механизмов общественной коммуникации, а при необходимости – и мобилизации общественного мнения в сопротивлении всевластию государства. Механизм этот не идеален и не универсален. Но всё же: «Если не дать простора критике должностных лиц, лучшие люди умолкнут, а коррупция и тирания шаг за шагом будут вести к узурпации, наконец, в стране не останется ничего, о чём стоило бы говорить и писать, за что стоило бы бороться». (Александр Гамильтон, первый Генеральный казначей (министр финансов) США).

Сложнее со следующими вопросами анкеты. «Могут ли, хотя бы теоретически, быть определены и формализованы нормы такого баланса?». И «Как развитие масс-медиа (в том числе электронных СМИ, социальных сетей и массовых коммуникаторов) влияет на развитие общества? Меняет ли это развитие сложившиеся отношения между человеком и обществом, человеком и государством, государством и обществом?». Тут необходимо сделать литературно-историческое отступление.

Интерлюдия. Письма, дневники и чёрные кабинеты

…В путь героев снаряжал,

наводил о прошлом справки…

и поручиком в отставке

сам себя воображал…

Окуджава

Заранее прошу у читателей прощения за почти неприлично большой объём приведённой ниже цитаты. Оправдание тому – не бескорыстная радость от замечательной прозы большого поэта, но сугубый прагматизм. В одном из «авторских» отступлений своего исторического романа «Путешествие дилетантов» (1976, 1978 гг.) Булат Шалвович Окуджава с точностью научного исследования описал поведенческие механизмы, обусловившие характер функционирования и массовость социальных сетей, а также их взаимодействия с государством и секретными службами. Что как раз и является предметом нашей работы.

«… блистательное увлечение письменным словом началось в середине екатерининского царствования. Некто вездесущий смог вдруг уразуметь, что посредством этого инструмента можно не только отдавать распоряжения, или сообщать сведения о своем здоровье, или признаваться в любви, но и с лихвой тешить свое тщеславие, всласть высказываясь перед себе подобными. Боль, страдания, радости, неосуществимые надежды, мнимые подвиги и многое другое - все это хлынуло нескончаемым потоком на бумагу и полетело во все стороны в разноцветных конвертах. Наши деды и бабки научились так пространно и изысканно самоутверждаться посредством слова, а наши матери и отцы в александровскую пору довели это умение до таких совершенств, что писание писем перестало быть просто бытовым подспорьем, а превратилось в целое литературное направление…

<…>

И вот, когда бушующее это море достигло крайней своей высоты и мощи, опять некто вездесущий зачерпнул из этого моря небольшую толику и выпустил ее в свет в виде книги в богатом переплете телячьей кожи с золотым обрезом. Семейная тайна выплеснулась наружу, наделав много шума, причинив много горя, озолотив вездесущего ловкача. Затем, так как во всяком цивилизованном обществе дурной пример заразителен, появились уже целые толпы ловкачей, пустивших по рукам множество подобных книг… 

<…>

С одной стороны, это не было смертельно, ибо огонек тщеславия терзает всех, кто хотя бы раз исповедался в письме, но, с другой стороны, конечно, письма предназначались узкому кругу завистников или доброжелателей, а не всей читающей публике, любящей, как известно, высмеивать чужие слабости тем яростнее, чем больше их у неё самой…

<…>

Но этого мало. Высокопарная болтливость человечества была приманкой для любителей чужих секретов, для любителей, состоящих на государственной службе. Они тут же научились процеживать суть из эпистолярных мук сограждан, поставив дело на широкую ногу и придав ему научный характер. Из этого нового многообещающего искусства родились Чёрные кабинеты, в которых тайные служители читали мысли наших отцов, радуясь их наивным откровениям. Перлюстраторов было мало, но они успевали читать целые горы писем, аккуратно и добропорядочно заклеивая конверты и не оставляя на них следов своих изысканных щупалец. Однако как всякая тайна, так и эта постепенно выползла на свет божий, повергнув человечество в возмущение и трепет. Шокированные авторы приуныли, литературное направление погасло…

<…>

Однако мысль уже была разбужена. Сердца бились гулко, потребность в выворачивании себя наизнанку клокотала и мучила… Тут снова нашелся некто, который надоумил своих собратьев заполнять чистые листы исповедями без боязни, что эти листы предстанут перед судом современников или будут осквернены щупальцами деятелей Чёрных кабинетов. И началась вакханалия! Так родились дневники… Они писали для себя, сгорая на медленном огне своих пристрастий или антипатий, они тщательно оберегали свои детища от посторонних взоров в сундуках и укладках, в секретных ящиках столов и в стенных тайниках, на сеновалах и в земле, но при этом, как бы они ни старались уверить самих себя, что это всё должно умереть вместе с ними, они, не признаваясь в этом себе, исподволь кокетничали с будущим, представляя, как опять некто вездесущий много лет спустя обнаружит в густой чердачной пыли эти скромные листки, изъеденные ржавчиной, и прочтет, и разрыдается, восхищаясь страстной откровенностью своего пращура. Ведь не сжигали они листки, исписав их и выговорившись, и не развеивали пепел по ветру…»

Нетрудно заметить, что нынешнее буйство социальных сетей, равно как и настырность присосавшихся к ним контрольно-шпионских организаций представляют собой причудливый микст из старинных, вполне традиционных практик и стремительно развивающихся новых технологий, возможности и само существование которых двумя десятилетиями ранее можно было представить лишь в фантастических романах.

На великом переломе. Революционная эволюция «инфосферы»

Человек построил большую трубу,

чтоб в неё трубил ветер.

Шквал сорвал её и умчал далеко-далеко.

Человек сказал,

что во всём виновата труба.

Стивен Крейн, «Легенды»

Это как раз тот случай, когда перемены в «трамваях, автобусах, телефонах и прочей аппаратуре», как выражался булгаковский Воланд, влекут за собой и «внутренние» изменения в гражданах и обществе. Тут есть парадокс – ключевой и, может быть, довольно опасный. А именно: новая социальная среда, и в целом новая реальность, формируемая под мощным воздействием нынешней информационно-технологической революции, далеко не в первую очередь определяется её возможностями, представляющимися сейчас совершенно безграничными.

Всё же главное в специфике новой реальности – не эти радужные перспективы, но их сочетание с глубинным комплексом поведенческих моделей Homo sapiensа как вида с его устремлениями, мотивами и стимулами, мало изменившимися со времён осады Трои, и практически совсем не изменившимися за минувшие два-три века, когда писали и постили в своих недо-ЖЖ-шках «аффтары» и несостоявшиеся блогеры из приведённого фрагмента романа Окуджавы.

У последних, впрочем, учитывая суровое неравенство сословной Империи, было перед нашими современниками преимущество если не образования, то, как минимум, хорошего воспитания. Ну, и ещё то, что, опять-таки в силу социальных условий при царизме, было их таких сравнительно очень немного. И это невероятно облегчало работу тогдашним коллегам Эдварда Сноудена, которым ведь приходилось в своих перлюстрационных кабинетах лютовать буквально вручную, даже не надеясь, что в будущем их последователи получат в помощь «Эшелон», а затем и всеведущую и вездесущую PRISM.

Кстати, у них (у сноуденовских коллег) тоже, похоже, кружится голова от небывалых перспектив. И это опасно не только в широком гражданском контексте взаимоотношений между спецслужбами, СМИ и обществом, но и в исполнении «службами» своих непосредственных обязанностей. Которые, как ни увлекательно следить за блогосферой и подковёрьем мировой закулисы, но заключаются всё-таки в обеспечении не «контроля» вообще, а защиты от прямых и реальных угроз.

Бессильное надругательство над журналистами и компьютерами The Guardian стоит в том же ряду, что и прошляпленная всеми PRISM’ами подготовка Бостонского теракта (15 апреля 2013г.). И это при том, что на организаторов была ещё за два года получена «наводка» российских коллег. Но, видимо, не впечатлила (вот если бы путём «перехвата»…).

Таким образом, становится не просто «важной и актуальной», а прямо-таки насущной задача, с одной стороны, - ввести вмешательство спецслужб в границы, допустимые, или хотя бы терпимые в рамках современных представлений о демократии. И, с другой стороны, – установить нормы для реализации СМИ своего права (и, если уж на то пошло, то и обязанности) содействовать гражданскому контролю над соблюдением этих границ.

Но кодифицировать и, т.с., «делимитировать» все эти границы и рамки может оказаться сложней, чем «просто» ввести юридический запрет спецслужбам необоснованно вмешиваться куда бы то ни было (в частную жизнь, в общественную сферу и т.п.), а средствам массовой информации – юридически же предписать останавливаться там, где свобода слова может действительно (к сожалению, бывает и так) поставить под угрозу безопасность государства, общества и отдельных граждан.

Сложность не столько в том, что, как мы уже отмечали вначале, нет, и не предвидится подлинного единства мнений по вопросу о том, где должны проходить границы допустимого вмешательства. Эта-то проблема разрешима. Единомыслия – слава Богу!  – нет, но приемлемый консенсус достижим и почти всегда находится. Собственно, это и есть суть и смысл демократии.

Но, во-вторых, велик риск злоупотребления правом, особенно со стороны государства, особенно в странах, где демократия отсутствует, как действующая традиция, и где она лишь декларируется, как бессодержательный символ почтения к столпам современного миропорядка. Попытку подобного злоупотребления мы все могли видеть прошлой осенью, когда через Верховную Раду напролом тащили пресловутый «Закон о клевете».

Наконец, в-третьих, помимо названных препятствий, есть ещё одна проблема, и её решение мало зависит от чьей-либо злой или доброй воли. Она состоит в том, что новое, постинформационное общество, как объект приложения сил государства и масс-медиа, всё ещё находится в стадии становления. Причём его метаморфозы происходят с невероятной скоростью, ранее совершенно неведомой эволюционным процессам, и отличавшей исключительно самые настоящие революции.

Из сказанного ни в коем случае не следует ненужность или нецелесообразность введения законодательных норм там, где их ещё нет, и максимально возможного уточнения – там, где они есть, но уже пробуксовывают. Напротив, совершенно очевидно, что без жёсткой законодательной базы процессы могут и вовсе пойти в разнос. Необходимо лишь сознавать ограниченность влияния кодификации на естественное течение событий.

Екатерина II однажды чеканно сформулировала: «Весьма худая та политика, которая переделывает то законами, что надлежит переменять обычаями». (Из Наказа Комиссии о составлении проекта нового Уложения. 1767г.). Однако, как известно, сама матушка-императрица вне своих литературных упражнений прислушивалась, и чрезвычайно чутко, скорей к биению реальной жизни, чем к догмам, в том числе и собственным. Мысль же её верна не в том, что законотворческое обеспечение «весьма худо» для упорядочения и смягчения нравов («обычаев»), но в том, что без перемены «обычаев» буква закона останется мертва и невостребована. Собственно, об этом прямо говорится в том же «Наказе»: «Для введения лучших законов необходимо потребно умы людские к тому приуготовить. Но чтоб сие не служило отговоркою, что нельзя становить и самого полезнейшего дела, ибо, если умы к тому еще не приуготовлены, так примите на себя труд приуготовить оные, и тем самым вы уже много сделаете».

Спасение утопающих

- Он, видите ли, лечится сам; он весьма учёный доктор. Только представьте: он даже изобрёл три новых болезни, не говоря уже о новом способе ломания ключицы.

- А это приятный способ?

Льюис Кэрролл, «Сильвия и Бруно»

В странах с реально действующей демократической системой основные соотношения между гражданами, государством (в том числе «службами») и СМИ (в данном случае представляющими совокупность общества) сохраняются в целом неизменными. Когда буква закона не мертва, то даже если она «спит» (мы помним: старательно играя в «жмурки»), то именно встряски, подобные сноуденовскому скандалу, принуждают официальные инстанции реагировать – и жёстко. Точней, ровно настолько жёстко, насколько это соответствует степени и характеру общественного возмущения. Просто потому, что при работающей демократии они (власти) напрямую от общественных настроений зависят. Так же, как зависят от них и СМИ в плане коммерческом.

(Тут мы не говорим о ситуации, в которой СМИ существуют за счёт дотаций и, соответственно, представляют, прежде всего, своих собственников. В той мере, в которой собственники, в свою очередь, зависимы от государства, запускаются механизмы принципиально иных взаимосвязей. Подробнее см. «СМИ между властью и обществом: в ожидании регенерации». Но сейчас речь не об этом).

Поэтому американский Сенат ради поддержания своего авторитета не по-детски «кошмарит» проштрафившуюся АНБ, Европарламент бурлит гневными резолюциями, требует объяснений и расследования , крайне возмущённо высказались почти все публичные европейские политики, не говоря уже о буре гнева в странах Латинской Америки, где общественность была настолько шокирована обращением с президентом Боливии Эво Моралесом, что политические лидеры сочли необходимым лично засвидетельствовать свою солидарность и поддержку обиженному, хотя некоторые из них при обычных условиях не такие уж большие друзья Моралеса, и большинство из них вовсе не поддерживает его антизападных деклараций.

Но, пожалуй, самым впечатляющим примером стало решение правительства Германии расторгнуть Соглашения об обмене данными с США и Великобританией. Как заявил министр иностранных дел ФРГ Гидо Вестервелле: «Отмена соглашения, вызванная событиями последних недель, стала необходимым и правильным следствием споров о защите личной жизни».

Тут важно учесть, что, хотя реакция немецкого общества на «события последних недель» была чрезвычайно острой, опросы показывают, что накануне выборов в Бундестаг (22 сентября) правительство Ангелы Меркель чувствует себя достаточно уверенно. Иначе говоря, решение о расторжении соглашения – не вынужденное, вроде сбрасывания опасного балласта. Т.е., тут, конечно, есть и жест и поза, но уже то, что твёрдо стоящее правительство считает необходимым делать такие демонстративные жесты, говорит о многом. В Германии, надо признать, общественные организации и впрямь необычайно сильны и влиятельны, даже на европейском «общественно-гражданском» фоне.

Иначе говоря, хотя «информационная революция», как и всякая другая «настоящая» революция, породила множество проблем, но почти все они решаемы и решаются. Главной, и действительно трудноразрешимой, остаётся проблема времени. Перемены происходят настолько стремительно, что и гражданам, и государству, и обществу, и всем их сегментам приходится, что называется, перестраиваться на марше. Причём исключительно важна хотя бы относительная равномерность «перестройки» во всех составляющих: в государственных институтах, в обществе, в поведенческих моделях, в «обычаях» и нравах и т.д.

Оперативней всего среагировали СМИ, что неудивительно, потому что масс-медиа, след в след за хай-теком, оказались на самом гребне «революционного» процесса, и все, кто не захотел или не смог адаптироваться, уже просто сошли (или сходят) со сцены. Так и происходит отрыв от остальных элементов.

Потому что с ними дело хуже. Инстанции вообще традиционно инертны, и ужасно гордятся, если хотя бы запускают ФБ-страничку первых лиц, решив (или убедив «лица»), что задача доверительного общения с народом, а, значит, и обретения с ним полного душевного взаимопонимания тем самым … ну, уже практически решена. Впрочем, может всё это и искренне. Скажем, самый дисциплинированный из отечественных «верхних» пользователей ФБ – Николай Янович Азаров – в своих регулярных собственноручных постах… (или не собственноручных, тут уже не важно) … демонстрирует такую же наивную искренность и неколебимую уверенность в собственной правоте, которые отличают и любого матёрого среднестатистического блогера.

Повторюсь, главная, и самая трудная проблема – в сокрушительном несовпадении скорости «революции» и возможностей человека и социальных институтов адаптироваться к «революционным» темпам перемен. По этому поводу можно сокрушаться, но мало что можно изменить иначе, чем по методу императрицы Екатерины Алексеевны: «если умы к тому еще не приуготовлены, так примите на себя труд приуготовить оные, и тем самым вы уже много сделаете».