Сегодня медиакоммуникация всё больше привлекает внимание исследователей, отодвигая журналистику как базовую точку на второй план. С чем это может быть связано? Почему появилась эта новая коммуникативная политика? Какие движущие силы сформировали ее и продолжают формировать?

Журналистика в советское время скорее акцентировалась как социальный институт. Частично это было связано с большими акцентами на ее идеологической составляющей. Ведь тогда государство пыталось управлять не только публичным, но даже и приватным пространством человека. В один из периодов, как помнится, во всех дворах даже должны были появиться витрины для вывешивания свежих номеров газет. А телевидение автоматически входило в каждую из квартир.

В отличие от этого подхода медиакоммуникации скорее подчеркивают профессиональные, а не идеологические особенности информационной сферы. Это информационная, а не идеологическая работа. Более того, на постсоветском пространстве всё делается для того, чтобы вывести СМИ из государственного управления и опеки. И пока этот процесс не поддается успешному завершению, поскольку за СМИ тянется старый шлейф.

Советская журналистика, как это ни парадоксально с точки зрения существования идеологической нагрузки, которая должна была всё трансформировать под одну точку зрения, всё же носила авторский характер. В ней звучали имена, которые шли с читателем всю жизнь. Сегодня, кстати, как-то вообще отсутствуют журналисты немолодого возраста, они куда-то все исчезают. А в целом авторский характер журналистики сменяется анонимностью журналиста, его фамилия и личность становятся несущественными, поскольку всё задается политической ангажированностью издания.

Авторский характер определялся и задавался тем, что уровень креативности лучших журналистов был несомненно выше. Тем более что они должны были проявлять эту креативность в условиях несомненно большей цензуры, чем мы имеем сегодня. Прошлая креативность постепенно меняется на стандартность. Кстати, по причине прошлой ориентации на креативность факультет журналистики Киевского госуниверситета был всегда украинским вариантом московского литинститута, откуда вышло достаточно много писателей. И даже соответствующие отсылки звучали тогда в названиях курсов: «Творческие мастерские», «Журналистское мастерство».

Сегодняшняя журналистика получает свои лавры исключительно на одном поле, которое, кстати, было вообще невозможным в советское время. Это то, что можно обозначить как разоблачающая журналистика (не расследующая, а именно разоблачающая). Именно это привлекает внимание читателей, в то время как для телезрителей в теленовостях на первых местах стоят аварии и убийства.

Все громкие имена современных журналистов – это имена протестные. В то же время все громкие имена журналистов прошлого приходили не с поля протестности, поскольку его не было, хотя косвенно часть из них, но только малая часть, были также оттуда.

Повторяется приблизительно та же ситуация, которая была в первые годы после перестройки. Тогда на авансцену вышли диссиденты. Перестройка открыла перед ними возможность общения с народом. Они уверенно вошли в парламент, стали социально значимыми фигурами. Но затем несколько циклов политического развития вынесли их за пределы актуального политического поля. Но эта тенденция внимания к протестности сохранилась, как в заповеднике, в журналистике. Возможно, это связано с тем, что внимание к негативу является нормой в социальных коммуникациях, поскольку он представляет большую опасность, чем позитив. Негативная информация всегда распространяется лучше, чем позитивная.

Социальные сети отбирают у профессии уже самих журналистов, поскольку происходит совмещение функций журналиста и читателя. Читатель, став журналистом, порождает такое количество информации, что даже спецслужбы активно заняты созданием механизмов по обработке больших массивов информации.

Общая тенденция идет к тому, что постепенно роли начинают меняться. Умберто Эко в свое время писал, что массовая литература создается как читателем, так и писателем, в отличие от литературы «высокой», которая создавалась исключительно писателями, а читателям приходилось до них «тянуться». Следующий этап этого процесса пришел с соцсетями, где роль «писателя» вообще сошла на нет, он просто исчез.

Можем выстроить следующие типы соответствий:

- «высокая» литература: автор – индивидуальный читатель,

- массовая литература: автор – и писатель, и читатель,

- соцсети: автор – читатель.

Кстати, видеоигры делают шаг еще дальше – теперь уже сам читатель задает сюжет, в отличие, например, от кино и телевидения. В этом оказались новизна и привлекательность видеоигр. Один из создателей индустрии игр У. Райт видит их глубинную сущность в построении моделей мира (Rose F. The art of immersion. How the digital generation is remaking Hollywood, Madison Avenue, and the way we tell stories. – New York – London, 2012, р. 141): «Мы всё время строим модели мира вокруг нас, чтобы предсказывать то, что может случиться, а игра является одним из первых вариантов построения таких моделей».

Журналистика прошлых этапов несла в себе более четкий идеологический шаблон, она была нужна обществу как генератор картины мира. Поэтому отклонения от картины мира сразу же исправлялись, что делало журналистику действенной. Сегодня можно сто раз писать о примерах коррупции, но это не имеет никакого значения. И это подчеркивает падение влияния журналистики, которое случилось с появлением множества источников информации, пришедших с интернетом.

Интернет также не стал революционным ресурсом, о чём пишут многие на примере тех или иных революций последнего времени (см., например, тут и тут). Правда, при этом и Госдепартамент, и советник по национальной безопасности времен Дж. Буша М. Пфайфл смотрят на эти процессы более оптимистически (см. тут и тут, а также его био). С другой стороны, существуют примеры не только дестабилизации, но и стабилизации ситуации. Россия пытается удержать интернет в стабильном состоянии путем провластных молодежных информационных интервенций (см., например, тут и тут). Очень активна в соцсетях армия Израиля (см. тут, тут и тут).

Если журналистика прошлого, как считалось, обслуживала власть, то сегодняшние массовые коммуникации просто не способны на это. И не потому, что они слабы. Критичность населения сводит на нет любые попытки подобного типа информационных потоков. Выведены даже некие формулы достоверности, гласящие, что в потоке обязательно должны быть отрицательные сообщения, что воспитывает к нему доверие со стороны потребителей. Чисто позитивное информирование воспринимается населением как недостоверное.

Можно свести рассматриваемые различия журналистики и медиакоммуникации в следующую таблицу:

Все эти различия ведут к важному выводу: журналистика прошлого слабо поддавалась объективному научному анализу, поскольку идеологические шоры не позволяли этого делать. По этой причине тут хорошо смотрелись литературоведы и филологи, которые могли дать хоть какой-то неидеологический анализ.

Медиакоммуникации открыты именно для современного научного анализа. А он нужен всем прикладным подходам: от политических технологий до продвижения товаров.

Можно также считать, что журналистика прошлого (социальный институт и под.) является результатом взгляда на массовый информационный процесс как бы сверху, с точки зрения других социальных институтов, например, власти. Медиакоммуникации формируются в новой парадигме. Это взгляд «снизу», являющийся отражением позиции потребителя информации. По этой причине перед нами не столько два конкурирующих, как два взаимодополняющих взгляда на один объект. И постоянное падение роли государства, которое неоднократно усилилось с приходом интернета, начинает резко усиливать новую парадигму. Медиакоммуникации как объект будут становиться всё более интересными в качестве точки отсчета.