Сегодня медиакартинка действительности стала играть свою роль независимо от действительности. Например, можно назвать любое завышенное число выходящих на протест, которое будет функционировать как реальное, на которой и начинают ссылаться как на реальное. Или занизить это число, что также дает возможность в дальнейшем использовать нужную цифру. В Ереване, например, поступили более правильно. Там собрали вместе оппозицию и власть и измерили совместно площадь, чтобы никто не брал цифры с воздуха.

Новые феномены, с которыми человечество столкнулось в последнее десятилетие, имеют в своей конструкции обязательность именно медиапредставления – это терроризм и цветные революции. Медиакартинка ударяет по массовому сознанию, чтобы создать в результате давление на власть:

Это можно обозначить как медиауправление властью. Собственно говоря, мы имеем такое управление, – правда, не в такой жесткой форме, – в виде информационной повестки дня; управление, которое заставляет массовое сознание, а за ним и власть думать и действовать в отобранном медиаполе.

Для терроризма, например, каждый последующий акт должен быть иным, чем предыдущий, и чем больше будет жертв, тем лучше. Именно это заставит содрогнуться население, именно это не даст СМИ смолчать о теракте, именно это включит максимально массовое сознание.

Кстати, однотипно Глеб Павловский видит функцию СМИ в порождении страхов для населения, чтобы доказать необходимость государства, которое может «спасти» от акцентируемых страхов (Павловский Г. Гениальная власть! Словарь абстракций Кремля. – М., 2011). Ему вторит Андрей Илларионов: «Суть внутренней политики сегодня — наведение страха на максимальное количество людей с помощью максимального информирования». Но он видит в этом несколько иную цель: «СМИ доносят до читателей ужас происходящего, а у власти противоположная цель: ужас должен вызывать не противодействие, а паралич».

Вероятным аналогом подобных моделей информирования следует признать советское «лишь бы не было войны», когда государство видело свою основную функцию в защите от агрессивного американского империализма, чем компенсировались любые недостатки бытия. Украинские теленовости также построены на порождении страхов.

Информационные и смысловые войны являются медиавойнами, поскольку все они требуют тех или иных каналов для передачи. Именно их медийный характер привел к тому, что человечество сталкивается с ними всё чаще и чаще, что определяется всё возрастающей ролью медиа в современных обществах.

Информационные войны часто не различают между собой, но они четко делятся на два разных «крыла»: технические (ТИВ) и гуманитарные информационные войны (ГИВ). Отличие ТИВ от ГИВ можно охарактеризовать следующим образом:

- они не имеют отношения к передаче контента,

- они направлены на технику, а не на человека.

При этом интересно, что «техники» не видят проблем ГИВ (и наоборот), описывая всю сферу только со своих позиций.

В свою очередь, ГИВ можно разделить на два других типа:

- (просто) информационные войны,

- смысловые войны.

Мы выделяем подраздел смысловых войн на базе того, что их отличает принципиальная характеристика. Если просто информационные войны имеют дело с подачей новых фактов, то смысловые войны работают с реинтерпретацией имеющихся фактов.

Смысловые войны направлены на разрушение картины мира объекта, что в результате приводит к тем типам решений, которые бы он не принял при старой картине мира. Их инструментарием могут быть не только прямые, но и фоновые воздействия, не только информационные операции, но и операции влияния. Главным же отличием становится их долгосрочный характер, поэтому в сегодняшнем времени такие воздействия могут проходить вне внимания объекта воздействия.

Поскольку смысловые войны меняют картину мира человека, к их числу относится и перестройка. Когда-то Джон Аркилла выделял базовую информацию, от которой зависит структура; смысловые войны направлены в своей конечной цели именно на эту базовую информацию. «Сломав» базовую информацию, можно поменять всю структуру.

Перестройку мы также можем рассматривать как первую глобальную смысловую войну. Если религиозные войны прошлого были растянуты на десятилетия, а то и столетия, то сегодняшние смысловые войны благодаря современному коммуникативному инструментарию ведутся быстрее, чем государство может породить ответ на них.

И информационные, и смысловые войны пытаются воздействовать на индивидуальное или массовое сознание, то есть их промежуточной целью является когнитивное пространство. Но это только промежуточная цель, поскольку главной целью являются: для информационной войны – информационное пространство, для смысловой – виртуальное пространство. Мы можем отобразить это следующим образом:

Сегодня открылись новые возможности для информационных и смысловых войн благодаря бурному развитию социальных сетей, которые не только менее контролируемы со стороны государства, но и максимально упростили доступ к той или иной информации.

Государство как иерархическая структура требует бесконечного согласования в своих действиях, сетевые войны базируются на ускоренном принятии решения за счет того, что делегирование управления опускается насколько можно ниже.

Переход на чужую картину мира часто реализуется за счет внешнего управления в виде управления чужим информационным пространством. Это типичный взгляд на перестройку как инициированную – если не во многом, то хотя бы частично – извне. Есть, правда, версия о плане Андропова, где были заложены принципиальные изменения. Например, генерал-майор КГБ Алексей Кандауров говорит: «Посудите сами: в те времена могли арестовать за чтение Солженицына о событиях сорокалетней давности, а вот обсуждение проектов реформ, то есть, по сути, демонтажа советской системы, шло в академических институтах вслух и не очень-то тихо. Случайность?».

Другой представитель КГБ, бывший помощник Владимира Крючкова говорит о зарождении группы Гайдара – Чубайса: «Экономисты делали свою работу, органы свою. Я даже не уверен, что тогда, в начале 80-х, все эти будущие министры понимали, что их работой интересуются в органах. Насколько я знаю от коллег, которые непосредственно с ними работали, некоторые просто не понимали, что находятся в довольно плотном контакте с сотрудниками органов. Ну, им и лет-то было по двадцать — тридцать, интеллигентные мальчики, даешь работать, они и счастливы».

В рецензии на книгу генерала Бобкова «Как готовили предателей» (Бобков Ф. Как готовили предателей. – М., 2011) Авигдор Эскин возражает ему в отношении столь мощного внешнего влияния: «Сегодня известно, очевидно и проверено, что, будь на месте Горбачёва иностранный агент, Советский Союз существовал бы ещё долго. Так развалить страну могли только свои. Такие, как Филипп Денисович Бобков. Обращаясь ко второй половине восьмидесятых, мы можем точно сказать, что роль сионистского движения в распаде СССР была нулевой, роль диссидентов была мизерной. Куда больше для развала сделали националисты-сепаратисты. Но кое-кто застал врасплох западные спецслужбы. Те ведь стремились к небольшим изменениям внутри СССР, а о расчленении его и не помышляли. Зато сама правящая советская верхушка осуществила по своему разумению план по скорейшему развалу, и помогали ей в этом офицеры Пятого управления КГБ».

Информационную войну мы можем определить как скрытое управление чужим информационным пространством. Тогда смысловая война будет скрытым от получателя управлением виртуальным пространством. К примеру, социологи подчеркивают, что фильмы определенной категории способствуют смене религиозных убеждений (см. тут и тут).

Интересный пример такого же рода приводит Нил Гейман в своем выступлении «Почему наше будущее зависит от чтения». Оказалось, что проектировщики частных тюрем в Америке нашли простой способ определения потребности в тюремных местах через 15 лет. Они применяют простой алгоритм к числу сегодняшних 10-11-летних детей, которые не читают, поскольку не находят в этом удовольствия, чтобы получить количество будущих заключенных. Он также приводит другой пример, рассказанный ему в Китае на конвенте по фантастике и фэнтези. Китайцы искали решение проблемы того, что они хорошо работают по чужим проектам, но плохо придумывают сами. В результате они послали делегацию в США, в Apple, Microsoft, Google, чтобы опросить людей, которые заняты придумыванием будущего. В результате оказалось, что все они, будучи детьми, читали научную фантастику (см. полный текст этой лекции, прочитанной 14 октября 2013 года, тут).

Иная информационная среда (или иное информационное пространство) лишь условно можно трактовать как чужое. Любое информационное пространство в первую очередь является открытым по многим своим параметрам. Одновременно оно является закрытым, когда продвигаемое сообщение несет в себе черты конфликтности с имеющимися в данном обществе представлениями и ценностями.

Кроме иной базовой ценностной матрицы, а она по сути соответствует разграничению информации на передаваемую и структурную (ядерную), выделенную Джоном Аркиллой (Arquilla J., Ronfeldt D. Looking ahead: preparing for information-age conflict // In Athena's camp. Ed. By J. Arquilla, D. Ronfeldt. – Santa Monica, 1997), чужая информационная среда структурируется по своим типам источников, спикеров (и это не всегда журналисты), темам, месседжам. Все они направлены на удержание внимания, что является основным дефицитным ресурсом нашего времени.

Управление чужим информационным пространством дает возможность управлять чужим поведением, что является целью в экономической, политической или военной областях. Управление чужим поведение состоит в стимулировании одного типа поведения и подавлении другого.

Мир вступил в новые соотношения силы/слабости. Физически слабый оппонент/противник может быть медийно более сильным. Или наоборот: физически сильный оппонент может быть медиийно сильнее. Но, как правило, физическая сила имеет соответствие в сфере медиа.

Есть физические действия, которые более и менее выигрышны медийном плане. Поле боя является только частью пространства, где добывается победа. Не менее значимым в современном мире стали медиавойны. Именно там происходит доказательство справедливости войны со своей стороны, которая и должна принести окончательную победу.

Можно вспомнить обратные примеры, когда проигранная медиавойна несла проигрыш и в физическом пространстве. Можно вспомнить следующее:

- бурская война: когда буры стали подаваться в английской прессе как борцы за свободу, англичанам досталось только место «душителей свободы», и они ушли,

- вьетнамская война: та же модель, дополнительно это оказалось первой телевизионной войной, когда гражданское население увидело вблизи то, что до этого могли видеть только профессиональные военные,

- первая чеченская война: «борцы за свободу Ичкерии» в той же модели,

- бархатные революции: власть – против свободы и демократии, население – за,

- цветные революции: власть – против свободы и демократии, население – за,

- эффект CNN: в прямом репортаже из Могадишо сомалийские военные протащили трупы американских солдат, Америка сворачивает операцию.

Во всех этих вариантах именно медийная картинка развернула ситуацию в пользу оппонентов власти. Очень часто это происходит, поскольку подключается не только население воюющих сторон, но и международные СМИ. Ситуация перестает быть «одноинтерпретированной». Возникает несколько альтернативных интерпретаций.

Феномен борьбы с альтернативными интерпретациями можно увидеть и во внутриполитической борьбе. Например, Россия запускает единый учебник истории. Или готовится большое количество художественных фильмов-сериалов, которые призваны закрепить для массового сознания (но не для историков) единую интерпретацию советского периода (фильмы о Фурцевой, Жукове и под.).

Игорь Задорин видит эту проблему под углом введения новой легитимации: «Этот 20–22-летний цикл с чем-то особенным связан, это тот срок, когда появляется потребность в описании соответствующих событий уже в виде некоторого канона. А почему? Похоже, потому что к этому времени во взрослую и активную жизнь вступает новое поколение, у которого отсутствует собственный чувственный опыт восприятия тех событий и участия в них. Оно не связано никакими обязательствами с тем временем. Напротив, поколение, которое к настоящему времени доминирует в обществе (а это доминирование, как правило, является следствием как раз событий 20–25-летней давности), сильно заинтересовано в историческом обосновании своего доминирования, в постфактум-легитимизации своего положения в глазах нового поколения. И эта легитимизация проводится путем описания тех самых давних событий "так, как надо"».

Перед нами возникает интересный феномен подмены памяти, который мы наблюдаем сегодня уже в отношении советской действительности. Реальная память в головах становится не такой важной, как память препарированная, которая тиражируется в массовой культуре. Например, диссидент, маргинализированный в советское время, становится главным действующим лицом в постсоветском описании того времени.

И это тоже вариант медиавойны, только внутренней, когда те, кто находится у власти, пытаются удержать свою интерпретацию не только современных, но и прошлых событий. Это делают СМИ, массовая культура, образование. Это вариант смысловых войн, поскольку действия идут на уровне интерпретаций: своя интерпретация усиливается и тиражируется, а «чужая» – уводится на периферию. И такая периферийная интерпретация уже не представляет опасности.

При этом аналитики отмечают и парадоксальную закономерность: ухудшение материальной составляющей дает большую свободу в нематериальном мире. Например, КВН становится свободолюбивее: «КВН и другие юмористические передачи осмелеют еще сильнее, вызывая у свободолюбивой общественности новые всполохи радости. Как бы вот только не прослезиться по итогам. Отпускай власть гайки просто в порядке доброй воли, было бы замечательно. Но так у нас не бывает. Всё более откровенные "зрелища" дозволяются народу, когда обостряется ситуация с "хлебом". Хрущевская оттепель шла параллельно с кукурузно-совнархозными экспериментами и полуголодным существованием промышленных городов (из-за чего и взбунтовался Новочеркасск). Гласность и свобода слова едва ли не западного образца при Горбачеве соседствовали с опустошением магазинных полок, гиперинфляцией и обнищанием широких народных масс».

В мире конкурентных смыслов, – а Украина в последних событиях 2013 г. как раз оказалась на пересечении западной и евразийской модели, в основе которой лежит несовпадение смыслов, – Украина стала центром смысловой войны, в результате чего смыслы, за которые стоит власть, и смыслы, за которые стоит более активная часть населения, не совпали. Внешние интерпретаторы порождали потоки своих смыслов на головы украинцев. То же самое делали и внутренние интерпретаторы. По сути, шла гражданская смысловая война, которая временами переходила из виртуального в физическое пространство.

Дмитрий Выдрин приводит следующий пример столкновения интерпретаций: «Исходя из этого, любое событие, которое происходит в Украине, освещается, интерпретируется, модерируется, как правило, из-за рубежа. И те, кто это делает из-за границы, имеет свою точку зрения. Например, когда в Грузии два года назад разгоняли людей водометами (по-моему, зима тогда была, холодно), условная мировая общественность сказала: отлично работает президент, как мягко, как корректно с помощью трех водометов он убрал с улицы людей, которые не дают обществу готовиться к святому празднику Рождества. А вот если бы мы, вернее, наше государство или компетентная структура, которая отвечает у нас за водометы, применили бы это средство, то на следующий день, я уверен, во всех главных мировых СМИ появились бы заглавие "Зверский разгон водометами в холодную ночь несчастных людей, которые на утро получили крупозное воспаление легких"».

Внутренние интерпретационные войны типичны для выборов, особенно президентских. И это не только наша особенность (см. исследование по негативным избирательным кампаниям в США (Mark D. Going dirty. The art of negative campaigning. – Lanham etc., 2006)). Правда, только у нас они доходят до уровня гражданских, что связано с сильной привязкой политических предпочтений к географическому проживанию избирателей. Соответственно, источники интерпретационных войн у нас также носят географический характер.

Смена власти (революция или квазиреволюция) порождает мощные усилия по реинтерпретации истории. Когда современная Россия перешла от советского отрицания монархии Романовых, ей пришлось вновь реинтерпретировать не только роль царей, но и их врагов. Это наглядно показала выставка по поводу истории династии Романовых в ноябре 1913 г. Но ее пришлось назвать по-другому «Православная Русь. Романовы». Владимира Путина водил по выставке архимандрит Тихон, автор известного фильма «Гибель империи. Византийский урок». В своем интервью журналу «Эксперт» архимандрит говорит: «Чаще всего мы слышим от посетителей слова: вы открыли для нас нашу собственную историю. Это и было нашей главной задачей — представить необычайно значимый отрезок истории в некой цельности. А еще мы хотели отдать долг за несколько поколений наших соотечественников: поблагодарить эту великую, самую известную, но и самую оболганную, оклеветанную в России семью. Для нас очевидно, что все правители этой династии, за исключением, может быть, одного-двух персонажей, все свои силы отдавали на служение России». Как видим, здесь также звучит цель реинтерпретационного порядка.

Соответственно, оппоненты выставки это сразу почувствовали: «Впечатление от выставки у меня чудовищное, потому что это модель нашего будущего официоза. Это очевидно и по составу спонсоров, и по тому, как эта выставка преподносится. Это новая казенная идеологема, которая на самом деле совершенно не новая и заключается в том, что монархия для России – спасение. И, собственно, русским человеком может называться только монархист».

Один из авторов выставки Александр Мясников защищает ее такими словами: «Монархов из истории убирали большевики, там был только народ, который жил под гнетом, и всё такое прочее. Мы решили, что необходимо присутствие тех и других».

Оказывается, на выставке проявился и Сталин. Вот как звучит один из откликов: «Заключительный аккорд исторического калейдоскопа посвящен послеромановскому периоду, то бишь веку двадцатому, в котором окончательный порядок навел Сталин, гласит выставочная версия. Короткий ролик из кадров кинохроники не лишен ярко выраженной идеологической составляющей, хотя удивительным образом каждый толкует его по мере своего разумения и познаний в области истории».

Получив монархов, особое внимание приходится уделять врагам монархии, которые сразу меняют свой статус, сравнивая его с советским. Но зато удалось перекодировать новых врагов в старых и протянуть между ними связь. Как иронизируется в одной из статей: «Были у многих правителей и проблемы — об этом в каждом зале сообщают плакаты, подсвеченные красным светом. Это Воры, Самозванцы, Бунтовщики и Предатели. Сначала они продавали русских людей (выделено жирным шрифтом) на невольничьи рынки Крыма и Турции, устраивали разбои и грабежи, насиловали женщин и убивали мужчин, всё это вызывало глумление в европейских газетах. Кончалось это всегда одинаково. Негодяев казнили на Болотной площади (а вовсе не на Лобном месте, как принято считать). Впрочем, с годами Воры, Самозванцы, Бунтовщики и Предатели окрепли. Потому что в России появились европейские масонские ложи. Все российские масоны вступали в тайный сговор с зарубежными собратьями, проводя откровенно антироссийскую политику. Но затем негодяи совсем обнаглели и стали декабристами. Цели декабристов были незамысловаты: "Истребление царской семьи и разделение страны на несколько держав". Деньги они брали у банкира Абрама Израилевича Перетца. К концу XIX века всё стало совсем плохо: негодяям стали помогать Британское и Американское общества друзей русской свободы. Целью последнего была пропаганда в России американских ценностей. Ну, теперь всё понятно. Ниточка связалась». Эта статья претворяет стандартное упоминание «во всем опять виноваты евреи, масоны, англичане и американцы».

Как видим, Россия пытается выстроить новую интерпретацию своей истории. Для этого приходится менять не только друзей и врагов в современности, но и друзей и врагов в прошлом. И то, и другое напрямую подпадает под понятие медиавойны, поскольку речь идет не об академических изданиях, а о работе непосредственно с массовым сознанием. В ответ, например, левые провели антимонархическую акцию в самом манеже на выставке.

Модель советского времени, где декабристы были хорошими, а масоны плохими, теперь меняется на модель, где и декабристы, и масоны становятся плохими. И это вновь соответствует правде, только тоже новой. См. о восстании декабристов как о масонском заговоре: «Вся идейная основа как первых русских тайных политических союзов, возникших после Отечественной войны, так и более поздних, – не русская, чужая. Все они списаны с иностранных образцов. Некоторые исследователи истории восстания декабристов утверждают, что устав "Союза Благоденствия" списан с устава немецкого "Тугендбунда". Но вернее всего истоки политических идей декабристов надо искать в политических идеях европейского масонства и в идеях "Великой" французской революции, которые снова нас приводят к масонским идеям о "всеобщем братстве, равенстве и свободе", утверждаемых с помощью насилия».

Эта же модель «обрезания альтернатив» видна и в фильме «Романовы. Царское дело. Фильм первый. "Под сенью кремлевских орлов"», показанном РТР 9 января 2014-го. Например, выборы Михаила Романова подаются как народное волеизъявление, хотя известно, что именно тогда проявилась то, что сегодня именуется политической агитацией. При этом Василий Ключевский написал интересную фразу о той ситуации: «Хотели выбрать не способнейшего, а удобнейшего» (Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч. ІІІ. // Ключевский В.О. Соч. в 9 тт.- т. ІІІ. – М., 1988, c. 61). То есть нечто, напоминающее причины, по которым Брежнев был избран на замену Хрущеву.

Но однотипно история создавалась и в дореволюционное время. Такой формирующей историю стала концепция Устрялова, который не только «порадовал» императора, что Литва – это тоже Русь, но и реинтерпретировал нужным образом польское влияние в Украине: «Устряловская концепция подводила удобное основание под правительственную политику, нацеленную на ослабление польского культурного и экономического влияния на данных территориях, позволяя описать данные действия не как направленные в первую очередь "против" (поляков), но позитивным образом: на "возрождение", "возвращение" "русского края", где образ "чужака" и "агрессора" – не только против Российской империи, но и против местных жителей, "народа" – приходился уже на долю поляков». Его гимназический учебник русской истории выдержал десять изданий, сформировав поколения гимназистов, точнее их мозги, их видение жизни.

Кстати, Николай Устрялов разрабатывает вместе с Сергеем Уваровым официальную идеологему «православие, самодержавие, народность». Именно она лежала в основании российского режима, фиксируя концептуально его базис.

Медиавойны, а в них и медиавоины, несут потери в информационном и виртуальном пространствах, но не в пространстве физическом. И это является существенным шагом вперед после далекой гражданской войны, в которую перешла революция 1917 года. Россия также имела переход войны интерпретационной в войну физическую в октябре 1993 года, когда стрельбой по парламенту пытались задавить альтернативный взгляд на действительность.

Когда интерпретаторы переходят к пушкам, перед нами сразу возникает опасный мир, напоминающий переход к репрессиям в 37-38 гг. С точки зрения власти, люди, порождающие альтернативные интерпретации, всегда будут выглядеть опасными. Но еще большую опасность представляет сама власть, когда начинает прибегать к методам физического принуждения к своей интерпретации событий.

Власть также не понимает и недооценивает последствия своих «телодвижений». Глеб Павловский говорит, к примеру, о слабом воздействии следующее: «Это, как я думаю, недооцениваемая и Путиным, и Кремлем роль слабых взаимодействий в обществе и умах. Они пугают, но замечают ли, кого именно? Ведь в сущности, что такое изгнание Гудкова или законы о демонстрациях? Это все слабые взаимодействия. Но они создают устойчивые очаги возбуждения и паники у российского нервного премиального класса».

Социосистемы как сложные объекты могут порождать непредсказуемые реакции. И медиавойны становятся катализатором таких трансформаций, которые ничем нельзя остановить.