Информационная практика все еще не имеет однозначных определений и моделей, позволяющих специалистам данной сферы говорить на одном языке. Это отражает как сложный характер данного феномена, так и отставание инструментария социальных наук. На тему информационных операций написаны десятки томов, но и по сегодня не только разные ученые или практики, но и разные ведомства видят и трактуют эту область по-разному и под разными именами.

Можно выделить ряд этапов, которые проходит теория информационной войны, отталкиваясь от нулевой точки - в 1976 г. советник по науке министерства обороны и Белого дома Томас Рона впервые заговорил об информационной войне (он родился, кстати, в Будапеште). В своем тексте он останавливается на таком аспекте как важность информационных потоков для действий противника, анализируя внутренние и внешние информационные потоки.

Рона акцентирует впервые все те аспекты, которые сегодня легли в основу информационной войны: увеличение объема собственной информации, затруднение для противника доступа к правдивой информации, размещение в информационных потоках противника кажущейся достоверной, но фальшивой информации.

Воздействие на информационные потоки противника может привести, по его мнению, к таким результатам:

- противник поймет неадекватность своих знаний, а благодаря этой неопределенности воздержится от агрессивных действий,

- понимая свое незнание, противник распределит свои ресурсы, чтобы закрыть все возможные выборы другой стороны, тем самым буду ослаблены шансы на победу.

По сути эта работа на двадцать лет опередила свое время. Затем развитие информационного пространства заставило вновь вернуться к этой проблематике. В качестве этапов развития теории информационных войн можно выделить следующие:

первый этап: начало девяностых -  группа ученых Авиауниверситета ВВС США, изучая войны будущего, сформулировала требования к такой войне, подчеркивая, что самым слабым местом на поле боя останется мозг солдата;

второй этап: конец девяностых - можно считать, что он полностью «сделан» Дж. Аркиллой, который первый фундаментально осветил проблемы информационной стратегии, кибервойны и сетевой войны, а также войны информационной;

третий этап: нулевые годы - это существенная активность практиков-военных, которые помимо информационных операций уже стали заниматься и операциями влияния, оказавшись в горниле войн последнего десятилетия (см., например, Influence warfare. How terrorists and governments fight to shape perceptions in a war of ideas. Ed. by J.J.F. Forest. - Westport - London, 2009; Ideas as weapons. Influence and perception in modern warfare. - Ed. by G.J. David Jr, T.R. McKeldin III. - Washington, 2009);

четвертый этап: наше время, которое ждет еще своих теорий и теоретиков, поскольку прошлые теоретики уже постарели и не генерируют новых идей.

Интересно, что в этой периодизации имеет место постоянная смена теоретиков на практиков, а потом снова этот цикл повторяется, поскольку накопленный новый опыт требует осмысления.

Среди ученых первого периода можно отметить подходы Дж. Стейна и Р. Шафрански. Дж. Стейн в своей статье 1995 г. «Информационная война» говорит об информационной войне как о достижении национальных целей с помощью информации. Он также подчеркивает, что информационная война в своей базе касается идей и эпистемологии, поскольку она занимается областью того, как люди думают и как принимают решения. Как видим еще тогда двадцать лет назад была четко определена область принятия решений как область интересов военных. Отсюда понятной становится переход к определению целей информационной войны. Это человеческий разум, особенно тех, кто принимает ключевые решения.

Дж. Стейн, обсуждая вопросы революции в военном деле,  говорит, что многие новые технологии случайно получают военное применение, хотя и иллюстрирует это противоположным примером: «Интернет стал результатом потребности в безопасной коммуникации. Потом он расширился до университетов, некоторых университетов. А потом он расширился до каждого. Никто не контролирует интернет сегодня». Кстати, в это время он возглавлял департамент исследований будущих конфликтов в рамках Колледжа авиавойн ВВС США.

Р. Шафрански в 1994  г. подчеркивает важность ментального измерения и высших ценностей (Szafranski R. Neocortical warfare? The acme of skill // In Athena's camp. Ed. By J. Arquilla, D. Ronfeldt. - Santa Monica, 1997). Объектом войны он считает принуждение оппонента подчиниться нашей воле. Поэтому он приходит к следующему выводу: «Знание ценностей противника и использование его репрезентативной системы позволяет нам соотносить ценности, общаться с мозгами противника на вербальном и невербальном языке врага».

Как видим, эти первые наработки ориентировались на человеческое измерение информационной войны, поскольку это являлось главным способом войти в систему принятия решений. Затем знамя было понято технической ориентацией, и главным стал не контент, а вхождение в защищенные информационные потоки. Сегодня вновь происходит возврат к человеческому измерению, только на порядок выше - на уровне знаний и ценностей. При этом каждый последующий этап не отменяет предыдущий, а расширяет его возможности.

Можно выстроить такой вариант переходов в развитии теории информационных войн, в котором меняется акцент с человеческого на техническое, а потом снова на человеческое измерение.

Д. Деннинг, работая в Джорджтаунском университете и у военных, в своей книге 1999 г., будучи профессором компьютерных наук, направила свои усилия в техническую составляющую и трактует информационную войну как направленную на информационные ресурсы (Denning D.E. Information warfare and security. - Reading etc., 1999, p. 21). Близко к этому и определение М. Либики об информационной войне как атаке информации на информацию (Libicki M. Conquest in cyberspace. National security and information warfare. - Cambridge, 2007). Кстати, отсюда понятной является американская военная трактовка любой физической атаки как информационной, если она мешает выполнять информационные функции, например, разрушение телефонной станции или телевизионной башни.

Д. Деннинг также подчеркивает, что сегодняшние технологии позволяет достаточно легко создавать фальшивую информацию или фальсифицировать существующую информацию. Однотипно Либики посвящает отдельный параграф введению информации в систему принятия решений противника. Этот процесс ограничивает то, что форматированные факты не могут сильно отличаться от фактов, которые известны каждому.

Д. Деннинг четко делит в своей книге «Информационная война и безопасность» наступательную информационную войну и оборонительную (защитную). В свою очередь М. Либики, который с 1998 г. работает в корпорации РЕНД, в своей книге «Завоевание в киберпространстве» выделяет два типа структур: «площади», которые не боятся чужих интервенций, и «замки», которые защищаются от чужих интервенций.

Замок выстраивает множество фильтров, которые затрудняют попадание информации вовнутрь. Площадь имеет множество путей, поэтому атакующий будет стараться разместить свой шум в рамках того пути, чтобы помешать принятию решений. Всю информацию, которая не имеет отношения к принятию решений, Либики трактует как развлекательную.

Либики подчеркивает необходимость изучения нарративов, поскольку сквозь них трактуются новости. «Каждая культура любит свои избранные нарративы», - пишет он (Libicki M. Conquest in cyberspace. National security and information warfare. - Cambridge, 2007, с. 216). И это понятно, поскольку нарратив очень четко ориентируется на своих и чужих.

В одной из первых книг по информационным войнам, изданной в 1995 г. М. Либики подчеркивал, что сочетание информационной войны и экономической ведут к порождению двух типов инструментария (Libicki M. What is information warfare? - Washington, 1995): информационной блокады и информационного империализма. Информационную блокаду он связывает с таким развитием обществ, когда потоки информации будут для них столь же важны, как и потоки товаров. И тогда может возникать ситуация блокирования страны от такого потока. Информационный империализм он выводит из понятия экономического империализма. Торговые войны призваны защищать своего производителя. Корпорации защищают свои умения и знания, затрудняя их получение для других стран.

Кстати, уже сегодня военные заговорили о ведении финансовых войн, обсуждая проблемы разрешения конфликта другими способами (Katz D.J. Waging financial wars. - Parameters. - Winter 2013 - 2014. - Vol. 43. - N 4; Zarate J. The coming financial wars - Parameters. - Winter 2013 - 2014. - Vol. 43. - N 4). Как цель финансовой войны рассматривается «разоружение» оппонента, заставив его выбирать между «маслом» и «пушками».  Когда в 1956 г. СССР вошел в Венгрию, а Англия и Франция захватили Суэц, то США требовали, чтобы его союзники покинули Суэц, что дало бы им возможность сосредоточиться на Венгрии. Британия и Франция не хотели уходить. Тогда президент Эйзенхауэр применил элементы финансовой войны, нанеся следующие три удара:

- заблокировал предоставление Британии Международным валютным фондом стендбай кредита в 561 миллион долларов,

- заблокировал кредит в 600 миллионов долларов Британии от американского Экспорт-импорт банка,

- угрожал сбросить находящиеся в Америке британские бонды в фунтах, что привело бы к падению фунта.

Кстати, можно вспомнить, что и Советский Союз подтолкнули к перестройке именно экономической (финансовой) войной, когда: а) договорились с Саудовской Аравией о снижении цены на нефть, б) когда перестали давать кредиты, а когда давали, связывали их с определенными политическим уступками.

Можно признать это и организационно-экономической войной, поскольку к власти в экономическом блоке пришли «люди ниоткуда», не имевшего соответствующего опыта. Н. Рыжков, бывший премьером СССР, так охарактеризовал этих своих «коллег»: «Тогда пришли люди, которые абсолютно не понимали и не знали страну. Гайдар работал в журнале "Коммунист", в газете "Правда". Нечаев работал в каком-то институте или в лаборатории, Чубайс, не знаю, где работал, еще Шохин, Авен... Шесть человек там было, и они не проходили никакую — ни заводскую, ни государственную, ни территориальную работу в республиках или областях! И здесь в Москве они не занимали государственных постов. То есть они были абсолютно далеки от реальной экономики. Да, они начитались книг, а американцы приезжали сюда, десятки каких-то людей ходили в джинсах и командовали, мол, делай так и так, ввели ваучеры и прочую чепуху. Эти люди, младореформаторы, не имели права всем эти заниматься».

Автор новой книги о финансовых войнах прямо заявляет: «Геополитика сегодня является игрой, где лучше всего работают финансовое и коммерческое оружие. Новая геоэкономическая игра может быть более эффективной и утонченной, чем прошлые геополитические схватки, но она не становится от этого менее безжалостной и разрушительной».

Война в Персидском заливе 1991 г. признается первым четким вариантом  информационной войны, именно технического типа. Чем более сильно мы становимся зависимыми от информационной составляющей, перекладывая на компьютеры ту работу, что раньше делали люди, тем большую опасность для нас представляют технические информационные атаки. Р. Кларк, работавший в Белом доме при четырех американских президентах, видит независимой от кибератак только Северную Корею, поскольку она не является столь компьютеризированной, как остальные страны (Clarke R.A. Cyber war. The next threat to national security and what to do about it. - New York, 2010).

Сегодня начинается новый этап концептуального пересмотра понимания и киберпространства, и кибератак. Киберпространство трактуется как уникальное, поскольку оно создано человеком, соответственно, параметры его могут быстро меняться, чего не происходит с «горами» и «морями» в физическом пространстве (Bryant W.D. Cyberspace superiority. A conceptual model. - Air & Space Power Journal. - 2013. - November - December; Butler S.C. Refocusing cyberwarfare thought  Air & Space Power Journal. - 2013. - January - Februaty). Киберпространство может быть повторено и может быть восстановлено. Контроль киберпространства не принесет победы, как это имеет место с контролем суши. Еще одной особенностью является скорость, с которой там ведутся операции.

Дж. Аркилла, который во многом сформировал американские представления об информационной войне, исходно начинал с создания американской информационной стратегии (Arquilla J., Ronfeldt D. The emergence of noopolitik. Toward an American information strategy. - Santa Monica, 1999). Он анализирует войну в Сирии как хаотическую. Изучение иррегулярной войны в США является распространенной формой анализа (см., например, статью М. Бута). В последнее время Аркилла ушел от работ в сфере информационных войн, поскольку занялся именно иррегулярной войной (Arquilla J. Insurgents, raiders, and bandits. How masters of irregular warfare have shaped our world. - Chicago, 2011).

Современный конфликт Аркилла рассматривает как расположенный между двумя полюсами: кибервойна и сетевая война (Arquilla J., Ronfeldt D. The advent of netwar. - Santa Monica, 2003). Кибервойна - это конфликты высокой и средней интенсивности, а сетевая война - конфликты низкой интенсивности и операции, отличные от войны. В последней не применяются иерархические формы организации, стратегии и коммуникации. Сетевая война полностью меняет суть угроз, роли и миссии.

Термин «информационная война» является для него слишком широким в попытке охватить все, с другой стороны, он слишком узок, поскольку в первую очередь отсылает к узким техническим вопросам уязвимости и безопасности киберпространства.

Аркилла - сторонник более активных действий в киберпространстве. Например, он предложил три возможных сценария таких упреждающих действий:

разрядка в Южной Азии: если Пакистан и Индия сосредоточат армии на границе, следует использовать воздействие на центры управления двух сторон, прежде чем эти имеющие ядерное оружие армии вступят в войну;

распад Аль Каиды: если разведка сообщит, что готовится новое 11 сентября, следует продемонстрировать боевикам, что они находятся под наблюдением, что они не находятся в безопасности в сети;

сдерживание России: если Россия готовит войска к нападению на соседей, то следует разорвать военные коммуникации, что приведет к  отсрочке начала военных действий, а это может быть использовано для дипломатических переговоров.

Аркилла считает, что упреждающий удар является единственным способом, обеспечивающим безопасность Америке. Позитивом такой стратегии является для него ее малая затратность. Правда, можно вспомнить и неоднозначное отношение к этой концепции в мире.

Сейчас Аркилла возглавляет Центр информационных операций в системе военно-морских сил США. Современную войну в отличие от «холодной» (cold)  он именует «крутой» (cool). Она может вестись битами и байтами, позволяя тайно вмешиваться в любую точку земного шара. Такая война может быть полностью анонимной и совершенно недорогой.

Аркилла также призывает к определенной порядочности, человечности в ведении войны. Проявление человеческих отношений даже в вооруженном конфликте, как показывают приводимые им примеры реальной практики, дает в результате позитивные результаты.

Аркилла видит проблему в столкновении сетей и иерархий, которую формулирует в виде следующих характеристик (Arquilla J., Ronfeldt D. The advent of netwar (revisited) // Networks and netwars. Ed. by Arquilla, D. Ronfeldt. - Santa Monica, 2001, p. 15):

- иерархиям сложно бороться с сетями,

- для борьбы с сетями также нужны сети,

- тот, кто первым освоит хорошо сетевую форму, получит неоспоримые преимущества.

В случае движения сапатистов, которое имело место в Мексике, правительству не удалось их просто уничтожить, поскольку они получили связь с международными неправительственными структурами. Тем самым сетевая структура сапатистов стала глобальной, а не локальной. Аркилла подчеркивает, что международные сети, которые борются за права человека, меняют информационную среду для государств-акторов (Ronfeldt D., Arquilla J. a.o. The Zapatista social netwar in Mexico. - Santa Monica, 1998, р. 20).

Аркилла разделил информацию на два типа: процессную и структурную (Arquilla J., Ronfeldt D. Looking ahead: preparing for information-age conflict // In Athena's camp. Ed. By J. Arquilla, D. Ronfeldt. - Santa Monica, 1997). Привычная нам процессная занята передачей сообщений. Структурный подход к информации, отражающий ядерный характер информации, которая лежит в основе любой структуры, акцентирует ценности, цели и принципы. Это проблемы идентичности, значения и цели вне зависимости от того, имеет ли место передача информации. Речь идет о знаниях (knowledge), а не о фактах (data), поскольку фактаж не определяет суть структуры.

Еще в монографии 1999 года издания по ноополитике, посвященной американской информационной стратегии, Аркилла призывал смотреть как в сторону информационного структурирования, так и информационной обработки. При этом он выделял три информационных пространства: киберпространство, инфосферу и ноосферу.

Ровно двадцать лет назад Аркилла предсказал и приход кибервойны (Arquilla J., Ronfeldt D. Cyberwar is coming! - Santa Monica, 1993). Сегодня в качестве ее примера он приводит российско-грузинскую войну 2008 года. Тогда движение танков было облегчено кибератаками на военное управление Тбилиси. В этом Аркилла видит повтор ситуации с возникшим 75 лет  пониманием роли авиабомбардировок во время испанской гражданской войны.

Интересно, что по завершении холодной войны у Аркиллы возникает требование пересмотреть стратегию открытости, которая принесла Западу победу в холодной войне (Arquilla J., Ronfeldt D. Information, power, and grand strategy: in Athena's camp - section 2 // In Athena's camp. Ed. By J. Arquilla, D. Ronfeldt. - Santa Monica, 1997). И хотя он сам занимается проблемой открытия закрытых обществ, делая это по отношению к Кубе, с точки зрения США ему представляется необходимость «закрытия», например, распространения новых технологий.

Тематика его исследований достаточно разнообразна. Это и трансформация американской армии (Arquilla J. Worst enemy. The reluctant transformation of the American military. - Chicago, 2008), это и изучение опыта иррегулярной войны (Arquilla J. Insurgents, raiders, and bandits. How masters of irregular warfare have shaped our world. - Chicago, 2011). В первой книге есть также глава об операциях влияния, а в последней, где он изучает повстанческий опыт, отдельные главы посвящены Денису Давыдову и Аслану Масхадову.

В целом следует признать, что за более чем двадцать лет развития информационной сферы уровень войны знаний, заданный в работах прошлого (например, в этой), так и не был достигнут. Но поскольку тогда описывали далекую войну 2025 года, есть еще время достичь намеченных целей. Причем тогда говорили даже не о войне знаний (knowledge warfare), а о войне мудрости (wisdom warfare), то есть предполагался выход на еще более высокий уровень, тот, который у Аркиллы (а задолго до него у Вернадского) именуется ноосферой. То есть это уже даже не информационная, а «ноовойна». Вероятным прообразом ее можно считать холодную войну, поскольку перестройка, ставшая ее результатом, заменила советскую картину мира на альтернативную. Так что и ноовойна уже была представлена на нашей территории. И это то, о чем мы говорим, не как о войне информационной, а о смысловой.

Как следствие, возрастает роль социальных наук. Причем некоторые ученые дают уже такую дифференциацию (Frank A.B. Pre-conflict management tools: winning the peace. - Washington, 2005): если вторая мировая война была выиграна при помощи естественных наук, то третья (холодная) - при помощи наук социальных. Тем более, что сегодня осуществляется переход к еще одному инструментарию - операциям влияния (Vandomme R. From intelligence to influence: the role of information operations. - Toronto, 2010). А они уже полностью находятся в сфере социальных наук.

При этом исследователи согласны, что на сегодня нет единого академического подхода к проблеме информационных войн (Armistead L. Information operations matters. Best practices. - Dulles, 2010). Получается, что расширение практики пока не привело к такому же росту теории. Будущее, вероятно, лежит в сочетании усилий академических работников и военных. Например, интересные новые результаты можно увидеть в британском Институте бихейвиористской динамики (сайт - www.bdinstitute.org), который тесно работает с военными.

Британские ученые заложили в свои исследования другую базу: направленность не на изменение отношений, а на изменение поведения. Они подчеркивают то, что изменив отношения, вы необязательно придете к изменению поведения, поэтому целью должно быть именно изменение поведения.  Четкая собственная база позволяет анализировать и критиковать информационные кампании других, в данном случае американцев (Tatham S. U.S. governmental information operations and strategic communications: a discredited tool or user failure? Implications for future conflict. - Carlisle, 2013). Но и сама их модель находится еще в стадии формирования (см. тут и тут). И это понятно, поскольку существует множество факторов воздействия.

Их базовой позицией стало выделение трех видов коммуникации: информационной, отношенческой и поведенческой. Последняя как раз и направлена на продвижение конкретного заранее заданного поведения. В качестве примера они приводят даже президентскую кампанию Обамы «Change» («Перемены»). В социальных медиа было запущено вирусное сообщение, которое призывало придти на ралли Обамы, поскольку это очень эмоционально захватывающее действие. Таким образом это стало интересным даже для тех, кто не является его сторонником или любит сидеть дома. И это изменило их поведение.

Информационная война стала сегодня в центре политики, экономики и военного дела. «Мирные» применения этого инструментария давно вышли за пределы его военного использования. Принятие решений существует во всех областях и в случае конкурентного столкновения начинается борьба за единственность одного решения и против решений альтернативных.