Накопление большого объема информации о человеческом поведении перевело его как объект в более предсказуемую форму. В результате возникает возможность управления индивидуальным поведением за счет бихевиористских интервенций. Как подчеркивает  Пентленд в своей последней книге 2014 г., человек в отдельности может быть нерациональным, но суммарно рациональность возникает, поскольку все это вполне предсказуемые процессы, когда речь идет о больших массивах людей [Pentland A. Social physics. How good ideas spread — the essons for a new science. — New York, 2014]. При этом он подчеркивает, что речь идет об анализе реальности, а не представлений людей. Это в Фейсбуке они могут выставлять то, что им нравится, а большие массивы данных фиксируют реальное поведение людей.

Санстейн, один из авторов теории подталкивания, говорит об этом инструментарии как о «мягком патернализме», акцентируя, что они пытаются сохранить свободу выбора для человека. При этом он попытался перечислитьдесять наиболее распространенных подталкиваний: правила по умолчанию, упрощение, использование социальных норм, облегчение и удобство, раскрытие информации, заранее согласованная стратегия, напоминания, заранее высказанное намерение, информирование людей о последствиях их предыдущих выборов. То есть это вполне конкретная палитра возможных бихевиористских интервенций.

В другом своем выступлении в Сиднее (2014) Санстейн попытался раскрыть результаты своего опыта в Белом доме, определяя при этом подталкивание как «составляющее социальной среды, которая влияет на выбор людей без опоры на принуждение или любой другой тип материального стимулирования». Здесь он также вспоминает о вышеупомянутом типе упрощения, мол, часто люди сопротивляются из-за того, что в сложной ситуации возникают неоднозначности, на которые они реагируют.

В своем выступлении Санстейн сослался на реальный эксперимент, когда сначала та или иная еда в кафетерии получала цветные наклейки (зеленая — здоровая, желтая — не очень, красная — вредная), а потом была создана соответствующая «архитектура выбора», облегчавшая выбор именно здоровых блюд и напитков (см. подробнее). В результате произошел спад продаж «красной» еды и напитков в пользу «зеленых».

Гальперн, также выступавший в Сиднее и известный тем, что возглавлял бихевиористское подразделение британского правительства, как раз и говорил на тему подталкивания в случае работы правительства. Интерес представляет его часовое видеовыступление на этой конференции, в котором он говорит о самых последних результатах использования этой методологии в Британии. Практически наступил новый этап накопления такого типа опыта: теория остается той же, а практика все время расширяется.

Гальперн занял сейчас в Британии странную для нас должность — он стал национальным советником «по тому, что работает» — What Works National Advisor. Его задачей стало предоставление госслужащим информации о тех методах, которые реально работают и не требуют дополнительного финансирования.

Следует также обратить внимание на презентацию еще одного выступления на этой июньской конференции 2014 г. в Сиднее гарвардского профессора Лейбсона, речь в котором идет, среди прочего, о несовпадении нашего выбора сегодня и через неделю. Через неделю все бы выбрали фрукты как здоровый тип питания, а сегодня выбирают все равно шоколад.

В настоящий момент все правительства (к примеру, Британии, Франции, США), попав в эпоху сокращения бюджета, активно включились в поиски и использование принципиально иного инструментария, в рамках которого на первое место выходит конструирование выбора таким образом, чтобы человек выбирал «правильные» ситуации. Все попали в серьезный финансовый «шторм», но, как оказалось, он стал лучшим контекстом для продвижения интеллектуальных технологий. 

Для наших рассуждений интересна также идея «запирающих технологий». То есть можно подталкивать к правильному решению, а можно к правильному для одних и неправильному для других. Вот что пишет, например, Олейников: «В основе данной модели общества и экономики лежат т. н. запирающие технологии, которые ставят всю систему государственного управления экономикой, включая и корпоративное управление, в такую форму зависимости, при которой управленцы во всех звеньях экономического и хозяйственного управления в России оказываются в положении "учеников" Запада, делающего нам "прививки" западной демократии».

Модели поведения не только могут, но и активно транслируются в общество, причем с достаточно серьезным успехом. Мы писали об этом в плане трансляции таких «правильных» моделей с помощью кино и телесериалов. Эта система работает, порождая правильное поведение.

Бихевиористская экономика также прошла свой путь от определенного изгнания до сегодняшнего расцвета, когда лауреатами Нобелевской премии становятся ученые именно этой области (см. хороший обзор развития бихевиористской экономики и программувышеупомянутой сиднейской конференции, а также сообщениео гранте в 17 миллионов, чтобы выступить катализатором по разработке основ человеческого поведения. Позже было объявлено о дополнительных 9 миллионах, и всё это на исследование «психологических, социальных, экономических и биологических механизмов, влияющих на человеческое поведение», возглавит все это вышеупомянутый гарвардский профессор  Лейбсон (его сайт — www.scholar.harvard.edu/laibson).

Лейбсон является соавтором обзорной статьи «Нейроэкономика». Здесь подчеркивается, что нейроэкономика улучшит наши возможности по предсказанию поведения. Она может помочь в создании интервенций, изменяющих поведение.

Такого рода экономические исследования ведутся сегодня везде — см., например, Лабораторию выбора в Норвежской школе экономики (сайт — www.blogg.nhh.no/thechoicelab). Всё это разнообразное изучение принятия решений: как в случае бизнеса, так и политики.

Не остаются в стороне и военные. Британские военные видят целью информационных операций исключительно изменение поведения. С академической стороны их поддерживает Институт бихевиористской динамики (сайт — www.bdinstitute.org). Там занимаются не только военными, но и вполне мирными делами. Например, обучают искусству и науке влияния бизнес лидеров. Активно работающий в этой сфере Тетем среди разных видов коммуникации выделяет и бихевиористскую. До этого он анализирует коммуникацию отношений, считая ее недостаточно эффективной. Он разбирает эту эффективность на примере плакатов против выращивания мака в Афганистане. И вводит термин бихевиористской коммуникации, поскольку ни отношенческая, ни информационная коммуникации не ведут напрямую к смене поведения.

Тетем вспоминает, что когда он возглавил подразделение по психологической войне в Афганистане, то с удивлением обнаружил: там не было ни одного психолога. Среди решаемых там задач были такие: как сделать так, чтобы население не поддерживало «Талибан», не выращивало мак. И в Ираке, и в Афганистане он столкнулся с тем, что население ведет себя иррационально. Но это только с точки зрения военных, со своей точки зрения они вели себя вполне рационально. Среди наиболее интересных вещей в операциях влияния он называет такой компонент, как анализ целевой аудитории.

Он детально рассматривает этот анализ в другой своей работе, называя его началом и концом любой операции влияния. Он приводит ряд примеров, когда кампании пытаются строить на ошибочных представлениях об аудитории. Три эти примера таковы:

- «Талибан» выступает против школ. Однако уничтожение школ скорее связано с войной между разными группировками, чем с религиозной оппозицией. По этой причине нельзя строить кампанию, акцентируя религиозные причины;

- в Саудовской Аравии ислам несомненно влияет на молодежное мужское поведение, однако для молодежи он не может выступать бихевиористским триггером, поскольку для них более важными являются такие факторы, как приватность от родителей, футбол или национализм, поэтому кампания, которая будет базироваться на футбольной команде «Манчестер Юнайтед», будет более эффективной, чем религиозная;

- в Афганистане племя считается важной составляющей мира, однако в действительности даже более важными являются территориальные различия, никто не ходит на чужую территорию, поэтому кампания должна базироваться скорее не на племенной культуре, а на географии и принадлежности земли.

Human Dynamics стала новой наукой для американцев. Американские военные определяют человеческую динамику как взаимодействие личных, межличностных, культурных факторов, влияющих на человеческое поведение. То есть это социальное влияние на поведение под прикладным углом зрения, который и интересен для военных. И поскольку они не видят общепринятого определения культуры, то задают ее следующим образом: это набор конкретных норм, представлений и привычек, предопределяющих то, как ведут себя индивиды, группы и общества. Всё это вытекает из констатации того, что население играет такую же существенную роль в военном конфликте, что и вооруженные силы.

Будущую среду национальной безопасности военные видят как имеющую множество измерений с серьезной базой в человеческой динамике. Среди измерений они констатируют следующие: политическое, военное, экономическое, социальное, информационное и инфраструктурное. Учет человеческой динамики станет обязательным элементом процесса военного планирования.

Внимание к этим необычным для военных возникает по результатам последних войн. Так, война в Афганистане показала, что в случае нетрадиционного типа противостояния важнее знать культуру, мотивацию, цели, чем добиваться трансформации технологий. Скейлс в своей статье «Культуроцентричная война» пишет: «Технологические промашки легче обнаружить и исправить. Человеческие ошибки не такие. Человеческий компонент в войне не является системой, построенной по эмпирическим законам, но набор, по-видимому, независимых мыслей и действий, которые объединяются, чтобы влиять на события на поле боя. Американские военные не привыкли искать коллективные решения, чтобы заниматься человеческими ошибками. Но эта война показала, что такой подход будет основным». Он подчеркивает, что военные привыкли решать проблемы с помощью технологий, а сейчас это надо делать с помощью интеллекта.

Эти же идеи генерал-майор Скейлс развивал в своем выступлении в конгрессе, где говорил о культуроцентричной войне и о когнитивной трансформации. Он подчеркивал наступление эры культуроцентричных войн.

Американцы долго шли к этому пониманию. Сначала они ввели понятие человеческого пространства боя наряду с физическим. Оно получило название Human terrain system, которое впервые появилось в статье 2005 г.

Генерал Петреус выразилмнение военных следующим образом: «Если вас не устраивает физическое пространство и его влияние на ваши операции, вы не выиграете. Если вы не понимаете человеческого пространства при проведении населениецентричной контрповстанческой операции, вы не выиграете также».

Всё это потребовало включения в соответствующие команды антропологов, что вызвало резкое неприятие академического сообщества. Антропологи стройными рядами стали выступатьпротив милитаризации своей науки. Это не поменяло смену вектора, поскольку военные антропологи, с другой стороны, заговорили, что им надоело описывать ситуации, хочется их делать.

Сегодня бихевиористские методы охватили все базовые сферы. Это бизнес и экономика, что вполне понятно. Но это и политтехнологии [Issenberg S. The victory lab. — New York, 2012], и военные. А по названиям некоторых работ даже нельзя понять, к какой сфере они относятся: например, название «К теории бихевиористских операций» вполне подходит всем. Вероятно, ко всем, что вновь говорит о максимально широком распространении бихевиористского инструментария.

И, конечно, наиболее серьезные последствия ожидаются в сфере ведения военных действий. Овчинский и Ларина подчеркивают: «Арсенал поведенческих войн как принципиально нового вида информационной войны основан на технологиях манипуляции алгоритмами поведения, привычками, стереотипами деятельности, вложенными в нас социумом в самом широком смысле этого слова. Грубо говоря, инструментарий поведенческих войн состоит в том, чтобы отделить привычку от сложившегося вида деятельности, сформировавшей её ситуации, и использовать поведенческие паттерны для достижения иных целей. Поведенческое оружие — это оружие завтрашнего дня».

По сути, перед нами результат появления постоянно усложняющегося инструментария. Интеллектуальное развитие реагирует на динамику изменений мира: сложный мир требует более сложного инструментария, поскольку старый инструментарий уже не в состоянии его адекватно описывать.