До интернета армии воевали на поле боя, а мирное население обеих сторон старалось находиться вдали от столкновений и не могло непосредственно взаимодействовать друг с другом. Всемирная сеть создала ситуацию, когда общества двух враждующих стран могут вести диалог друг с другом, независимо от того, что происходит на передовой. Но также создала возможность для участия в «виртуальной» части конфликта людей, которые ранее считались гражданскими.

Об этом в своём выступлении на конференции «Медиа и идентичность» в Украинском католическом университете говорил израильский исследователь Григорий Асмолов. Он начал заниматься вопросом взаимодействия конфликтов и медиа семнадцать лет назад. В прошлом Григорий — офицер пресс-службы ЦАХАЛа, пресс-секретарь Сектора Газа, корреспондент «Коммерсанта» и «Новой газеты» на Ближнем Востоке, сотрудник Института Аспера новой информационной дипломатии в Израиле. Сегодня — докторант Лондонской Школы Экономики (LSE), эксперт в области применения информационных технологий в ситуациях кризисов и природных катаклизмов.

Конфликты прошлого и будущего

Возникает закономерный вопрос: взаимодействие с медиа помогает разрешить конфликты или усиливает их?Как и во всем, что касается интернета, есть соперничающие группы кибероптимистов и киберпессимистов. Первый подход гласит, что контакт между конфликтующими обществами помогает наводить мосты, находить общий язык и таким образом понижает уровень агрессии. Противоположный же утверждает, что возможность взаимодействовать друг с другом только усиливает трения. Таким образом, возникновение интернета как инструмента интеракции между обществами во время конфликта приводит к его усилению, а не смягчению.

На базе этих концепций развились две полюсные теории — ICT4Peace (информационные технологии для разрешения конфликтов) и ICT4WAR (информационные технологии для войны). Таким образом проявляется амбивалентность информационных технологий в контексте конфликтов. К примеру, концепция ICT4WAR была реализована во время палестино-израильского конфликта, когда в каждой из стран образовались различные интернет-группы, собирающие огромное количество участников. Эти интернет-сообщества воевали друг с другом в сети так же агрессивно, как солдаты воевали в реальности.

Очень мало исследовались конфликты, в которых обе стороны разговаривают на одном языке. В противостояниях такого рода интернет не только создает возможность для коммуникации, но и делает этот диалог более доступным. Одно из подобных исследований проводилось коллегами из Российской экономической школы. Они проанализировали роль локальной радиостанции в сербо-хорватском конфликте. Специалисты выяснили, что если радио, работающее на одну из сторон конфликта — условно, Сербию, — слушают в хорватских деревнях, то уровень антисербских настроений в этих деревнях намного выше, чем в поселениях, где эту станцию не слушают. То есть выяснилось, что возможность слышать аргументы врага, хоть и на родном языке, только увеличивает поляризацию и напряжение между конфликтующими обществами.

В ситуации с использованием интернета стоит заметить, что люди не только слушают или смотрят что-то, но также пользуются возможностью взаимодействовать друг с другом. Исследований в этой области немного, поэтому я могу только предположить, что возможность вести диалог в сети на одном языке только усиливает чувство вражды.

Ранее традиционно существовало два отдельных пространства: пространство коммуникаций, где люди общались, и пространство СМИ, откуда люди получали новости. Сегодня же благодаря интернету эти два пространства интегрированы. Всё, что связанно с конфликтом, намного глубже проникает в ежедневную коммуникацию между людьми: изоляция невозможна. Такой порядок вещей создал эффект социализации конфликта — всё больше и больше людей вовлекаются в конфликт благодаря тому, что невозможно разделить пространства информирования и коммуникации. Конфликт стал частью нашего социального взаимодействия и присутствует практически везде.

Последствия социализации конфликта

Вот несколько цитат из фейсбука, которые демонстрируют ощущения людей, находящихся в конфликтной среде интернета: «Открыла ленту фейсбука. Столько горя и безвыходного отчаяния не видела никогда», «Две одноклассницы за утро ушли в бан. Крымчане, я вас боюсь. Самое неприятное в этой схватке, что даже приличные френды, знакомые начинают постить ссылки на абсолютные помойки». Это высказывания людей, которые чувствуют, что конфликт окружает их полностью. Главред сайта телеканала «Дождь» Илья Клишин как-то написал, мол, независимо от того, о чем выходит материал на «Дожде», всё равно все комментарии в той или иной мере связаны с Украиной.

Проникновение подобного рода конфликтов в социальные сети создает несколько эффектов:

• всё наше общение так или иначе оккупировано конфликтом;
• люди превращаются в механизм распространения информации о конфликте, а не только потребляют ее;
• происходит персонализация конфликта через наших знакомых, которые пишут о нем;
• разрушаются социальные связи между людьми, которые были друзьями (в фейсбуке этот феномен называют френдоцидом);
• интернет конструируется в сознании людей как поле конфликта;
• нахождение в сети превращается в постоянную стрессовую ситуацию (у пользователей интернета развивается перманентное травматическое стрессовое расстройство — по аналогии с посттравматическим синдромом);
• часть людей попросту удаляется из фейсбука, пытаясь изолировать себя от конфликта (digital escape — термин, обозначающий такое поведение).

Хорошо объясняет сложившуюся ситуацию концепция интернализации российского психолога Льва Выготского (его знаменитый треугольник опосредования). Согласно теории ученого, те или иные события, происходящие вокруг человека, постепенно проникают внутрь его с помощью тех средств и инструментов, которыми он пользуется. Из-за того, что мы используем интернет в повседневной деятельности, конфликтное поведение извне вторгается и постепенно становится частью нашего внутреннего мира, даже если мы этого не хотим.

Как государство вовлекает общество в конфликт

Когда мы говорим о конфликте между двумя государствами, то уделяем мало внимания динамике проникновения конфликта внутри этих стран. Важным является механизм проникновения конфликта в нашу повседневную жизнь и роль государственных институтов в этом процессе: что происходит внутри страны между традиционными институтами и цифровым обществом (digital crowd).

Концепция американского социолога и политолога Элмера Эрика Шатшнайдера говорит о том, что конфликты — это некая заразная вещь, которую государство силится контролировать. Власть пытается регулировать спектр вовлечения людей в конфликты: либо создает традиционные институты государства, предотвращающие вмешательство индивидов в противостояние, либо использует те же механизмы, чтобы втягивать общество в конфликты. Государства очень часто манипулируют информационными технологиями для того, чтобы разогреть конфликт.

В России сегодня есть очень интересное понятие — «диванные войска». Это значит, что в конфликт втянуты все, даже те, кто находится у себя дома на диване перед компьютером. С точки зрения вовлечения общества в противостояние дискурс диванных войск говорит о том, что вирус конфликта через информационные технологии очень быстро распространяется и глубоко проникает.

Государство ввязывает общество в конфликты несколькими путями. Прежде всего, это работа над имиджем страны, включающая в себя публичную дипломатию или информационную войну. Публичная дипломатия — это создание властью институтов, платформ, которые занимаются координацией между информационными государственными структурами и интернет-пользователями. Например, в Израиле в 2006 году появилась платформа GIYUS, которая позволяла отдельным людям координировать свое участие в интернет-акциях, будь то комментирование антиизраильских материалов на сайтах международных газет либо написание коллективных писем, петиций и т. п. В этом смысле израильский опыт более открыт, чем российский. В Израиле нет троллей из проплаченных структур знаменитого Ольгино, где люди из подполья за деньги пишут комментарии. Речь идет действительно о добровольном вовлечении — краудсорсинге (привлечение неограниченной аудитории). В России же, напротив, действует аутсорсинг (вовлечение узкой аудитории) — работа с проплаченными пользователями в конкретных местах.

Еще одна форма втягивания общества в конфликт — это хактивизм. Он проявляется в интернет-атаках на различного рода цели пользователями разного уровня профессионализма.

Кроме того, пользователи сети участвуют в анализе данных с помощью кризисной картографии. За время украино-российского конфликта появились своеобразные игровые платформы, где интернет-юзеры могут анализировать спутниковые снимки, устанавливая, где находятся войска. Здесь также важен момент геймификации конфликта — он представляется как игра. Но, опять же, люди, которые относятся к этому процессу как к игре, находясь у себя дома, все равно вовлечены в противостояние.

Также формой затягивания в конфликт является краудфандинг: когда собираются деньги через интернет на то или иное военное снаряжение, что мы наблюдаем и с украинской, и с российской стороны. Есть российские примеры мобилизации желающих поехать воевать на восток Украины.

Вместе эти формы втягивания общества в конфликт образуют совсем новое явление — participatory warfare, войну, базирующуюся на участии пользователя. Благодаря информационным технологиям спектр вовлечения в конфликт максимально расширяется — от профессионалов к волонтерам, экспертам и дальше к широкой публике.

Последствия и угрозы

Очень важный аспект втягивания общества в противостояние — это повышение внутренней легитимации действий власти. Чем больше люди внутри страны вовлечены в межгосударственный конфликт, тем выше уровень легитимации этого конфликта в обществе. Чем шире спектр вовлечения в российском обществе, чем глубже конфликт проникает в социальные сети, чем разнообразнее форматы втягивания, тем больше люди участвуют в нем, и через это участие разрешают власти продолжать этот конфликт. В связи с этим тезисом процитирую высказывание Сергея Ястржембского, которое четко описывает нынешнюю ситуацию в России: «Мы проиграли информационную войну, но выиграли ее внутри страны».

В эпоху интернета теряется понятие границ поля боя. Поле боя находится повсюду. Всё сложнее понять, кто воюет, а кто гражданский человек. Из этого вытекает очень много последствий, в том числе и юридических. Видимо, нам предстоит переосмыслить положения Женевских конвенций, согласно которым сегодня различают солдат и мирных граждан.

Поэтому такой важной становится защита идентичности от государственных институтов, от попыток проникновения конфликта в нашу собственную личность. Осознание и рефлексия относительно того, как информационные технологии используются для проникновения внутрь нас, очень важны для предотвращения кражи нашей личности конфликтами и сохранения нашей автономности.

Забавный постскриптум. Есть такое мобильное приложение для знакомств — Tinder. Я собрал немного данных с этого приложения: профили российских девушек, где всё чаще появляются фразы «Крым не наш, в общем» или «Crimea is not mine». Если девушки из России представляют себя на сайтах знакомств таким образом, значит, всё же некая автономия идентичности существует. Значит, есть шанс на сопротивление.

Фото Алины Смутко