«Не могу понять, почему детей под обстрелом в Донбассе жалко, а детей, которым сворачивают шею в соседнем роддоме, не жалко». Подобные мысли в России могут позволить себе высказать немногие, и Валерий Панюшкин — один из них. Главное для него — дети, вся его журналистика — о них. Правозащитный проект «Правонападение», которым руководит Валерий, спасает больных детей, в том числе при помощи его текстов. Каждый текст глубоко продуман, поэтому Валерий точно знает, в каком месте читатель заплакал, а в каком уже решил переслать деньги на лечение ребенка. О том, чего хотят читатели на самом деле, о нерациональных решениях, журналистских вызовах и о том, как спастись от профессионального выгорания, Валерий Панюшкин рассказал студентам и гостям Школы журналистики Украинского католического университета во Львове.

Два друга

Вот, например, были в Донецке два друга. Они создали организацию, помогавшую людям с ВИЧ. Мы знаем, что один из них сейчас воюет за ДНР, другой — за Украину.

Мы живем во время нерациональных решений. Мы нерационально покупаем одежду в магазине и точно так же выбираем новости. Например, раскопать историю о друзьях, оказавшихся по разные стороны войны — это дико сложная, дорогая и опасная работа. Переписать же какое-нибудь заявление какого-нибудь бандитика не стоит ничего.

Как только ваш мир становится сложнее, и у вас появляется два хороших парня, один из которых воюет за ДНР, а другой за Украину, вы оказываетесь перед выбором: оправдать ожидания читателя или рассказать всю правду? Ведь вы патриоты. «Тот, который за ДНР, он же должен быть плохой!» — думаете вы. На самом деле все может быть намного глубже. И прекрасное чувство патриотизма портит вам новость.

Даже если я поеду в Донецк и не буду рассказывать о том, что там все ангелы, а просто расскажу о семьях террористов. Придется признать, что какой угодно террорист может быть чьим-то отцом, сыном, мужем, и что есть даже какие-то люди, которые его любят. Это сложная мысль, аудитория хотела другого — что там все звери. Или, если это российская аудитория, подтверждения противоположного.

Тот, кто приедет и привезёт простую тупую новость, которая льстит ожиданиям читателя, выиграет у того, кто сделал сложную. Тут могло бы помочь журналистское сообщество, если бы оно настаивало на всей правде. Дело ведь не только во лжи, дело в сложности: можно рассказать правду и не дополнить ее всякими «но». Это не ложь, но и хороший текст не получится.

Однокурсница

Когда-то давным-давно у меня была однокурсница, дочка моего научного руководителя. У нее была очень ироничная мама.

Дочка выходит замуж за любимого человека. За ужином мама говорит: «Я хочу дать тебе один совет. Если муж застанет тебя с любовником — отрицай все». «Как можно отрицать, если двое голышом лежат в кровати?» — спрашивает дочка. Мама: «Как угодно. Сломался кран, вызвала водопроводчика, а он набросился на меня. Как хорошо, милый, что ты вовремя вернулся домой! Или другой вариант: пришла с роботы, заснула, проснулась, а тут этот голый мужик». На что дочка отвечает: «Мам, ну муж что — идиот?» — «Нет, не идиот. Но он очень хочет поверить в твои слова».

То же самое происходит с теми, кто нас читает. Вы примерно представляете себе их запросы и то, что они хотят от вас услышать. Бунт против читателя — очень трудная вещь для журналиста. Ты хочешь сказать читателю не то, чего он ожидает, а что-то другое, но читатель не хочет это «другое» знать. Но ты все равно расскажешь, и рано или поздно он поймёт, почему.

Чтобы человек начал двигаться, его нужно вывести из равновесия. По сути каждый наш шаг — это маленькое падение. Если выводить ситуацию из равновесия, текст становится глубже. Например: «террорист любит классическую японскую музыку» или «упыри трогательно ухаживают за своими детьми». Великий Станиславский говорил: чтобы сыграть на сцене злодея, нужно найти в нем что-то хорошее, а чтобы сыграть положительного героя — найти в нем что-нибудь плохое.

Рак, война и степень опасности

Можно написать много страшных подробностей о войне, но она все равно страшнее. Мне понятно, почему война является важной темой. Но не понятно, почему рак не является важной темой.

(В этот момент журналист проводит эксперимент: спрашивает у аудитории, у кого погибли близкие на войне. Поднимается одна рука. У кого родные умерли от рака? Руки поднимают почти все. — Авт.)

Хотя он забрал у вас больше родственников. Во львовских кафешках стоят ящики, куда собирают деньги для армии, а против рака — нет. А он-то ближе, он страшнее.

Это очень странная особенность человеческой психики: мы неправильно оцениваем степень опасности.

Как-то рядом со мной в самолете сидела прекрасная женщина, очень боявшаяся лететь. Больше часа я успокаивал ее, рассказывая, что авиакатастрофы случаются, но реже, чем автомобильные, и так далее. Потом самолет начал снижаться и затрясся, что ее дико напугало. Мы прошли сквозь облака, и когда она в окно увидела землю, то произнесла: «фу-ух». Я говорю: что фух? Она: «Ну, теперь уже не страшно, я землю вижу». Начался самый опасный, самый сложный технически этап полёта — заход на посадку. Она же отреагировала совершенно не рационально.

Мозг человека устроен так, что игнорирует страшные вещи. При этом любит бояться, но чтобы только чуть-чуть — поэтому мы любим фильмы ужасов. В кинотеатре вам ничто не угрожает, но при этом вас пугают на экране. Класс!

Поэтому людям трудно рассказывать о том, какой кошмар вообще-то с ними происходит. Например, что мы все умрём. Услышав, что мы умрём, да еще и в муках, мозг отключается и предлагает поговорить «о чем-то более важном».

Как оставить мозг включённым

Есть некие страшные, но важные вещи, о которых я хочу заставить подумать читателя. А он все время выворачивается.

О войне он думает странным образом. Для него война — ящики, аплодисменты солдатам, проходящим по площади… Тогда у нас в России СМИ начинают повышать дозу ужасов, криков, оторванных рук и ног, и с каждым разом это действует всё хуже.

Не нужно писать, что происходит, прямо. В этом случае вы как раз отключаете людям мозг. Используйте метафору. Найдя метафору, вы можете рассказать, например, о больной девочке, и побудить читателя дать деньги на ее лечение. В этом случае читатель продолжает соображать, он остается свободным, а решения, принятые на основании вашего текста, более человечны.

Журналисты плохо пишут, потому что для того, чтобы хорошо писать, есть писатели. Плохо фотографируют, потому что для этого есть фотографы. Плохо снимают, потому что есть операторы. Расследуют хуже, чем специально обученные люди. То, что журналисты умеют делать лучше всего — влиять.

Это наш главный профессиональный навык. Поэтому так легко использовать журналиста в качестве пропагандиста. Очень легко влиять на людей плохо. Типичный вопрос любой мамы: почему тот, кто влияет на тебя плохо, делает это эффективнее, чем тот, кто влияет хорошо?

Я не спасаю детей — их спасают врачи. Я не собираю деньги — их собирают бухгалтеры. Я рассказываю историю ребёнка. Когда история рассказана, мое дело закончено. Я не узнаю судьбы людей, о которых пишу; это мое правило против выгорания. Иначе сил продолжать писать не хватит.

Еще одно правило — не разговаривать с родителями детей, о которых писал, дольше двенадцати секунд. Но мама может быть твоей старой знакомой! И тогда приходится выслушать. Когда я слушал свою коллегу из «Коммерсанта», рассказывавшую мне о своей умершей дочери, я чувствовал, как дементоры из «Гарри Поттера» высасывают из меня всё доброе и тёплое.

И ещё несколько правил, с помощью которых я спасаюсь от профессионального выгорания:

1. Определяю границу.

2. Не ставлю невозможных целей.

3. Не «причиняю добро» — не действую насильно.

4. Должна быть супервизия — кто-то, кто смотрит на вас со стороны.

5. Спорт, потому что алкоголь и сигареты уже не помогают.

Если всё это не срабатывает, нужно просто ехать в отпуск. Пусть вашу работу за вас делают другие.

Фото Алины Смутко