Это сознательное вмешательство и коррекция того, что видит объект воздействия, чтобы помешать ему принять правильное решение. Сам-то он считает, что принимает верное решение, но делает он это на основании откорректированных не им данных. Это война с восприятием, подталкивающая человека интерпретировать реальность на основе измененного восприятия.

Первоначально по сути именно такую коррекцию делал на ежедневной и ежесекундной основе сталинский мир. Людей заставляли видеть не то, что было на самом деле, а то, что могло быть. И для этого не обязательно менять реальность. Можно показать радость одних, как это делает кино, чтобы попытаться перенести эти же эмоции другим.

Сегодня это делают с помощью информационных операций. Они акцентируют в окружающем мире то, что нужно, и стараются не обращать внимания на то, на что не должно обращать внимание массовое сознание.

Такая коррекция производится как в рамках информационного потока, так и в рамках виртуального. Раньше кино, а сегодня телесериалы стоят в центре внимания любого государства. Если режиссер телесериала «Спящие» Юрий Быков под оглушительной критикой отказался снимать продолжение о работе агентов ЦРУ в Москве, то самым срочным образом второй сезон стал готовить другой режиссер. Пропаганда не умирает!

Информация в открытом и закрытом обществе функционируют по разным законам. В закрытом обществе тиражируется исключительно разрешенная информация, за чем следит специальный институт цензуры. Это общество и выживает только потому, что внутри функционирует только разрешенная информация.

Носители неразрешенной информации могут подвергаться репрессиям, в случае если они не хотят признавать права власти делить информацию на разрешенную и запрещенную для распространения. Репрессии 1937 года можно признать таким рубиконом, когда носителей памяти подвергли репрессиям, чтобы вся память была не из жизни, а из книг, газет и учебников.

В результате из тиражирования и социальной памяти исчезают Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин и др., которые возвращаются только в период перестройки. Все их дела и достижения после их исчезновения переходят к тем, кто остался у власти. Новые персоны теперь руководят восстанием, живут с Лениным в Разливе, пишут конституцию, ставшую сталинской. История полностью оказывается переписанной. В довоенное советское время следовало сдавать биографические страницы из Большой Советской Энциклопедии о людях, которые исчезли с Олимпа. То есть общественная память контролируется гораздо серьезнее памяти индивидуальной. Правда, Вениамин Каверин как-то сказал о том времени, что над страной стоял дым от костров. Это люди сжигали фотографии, письма, другие личные документы, которые прямо или косвенно могли подвести их под арест. Так уничтожалась материальная часть личной памяти, имевшая внешний характер.

Закрытое общество имеет большее число возможностей формировать мозги своих граждан, чем общество открытое. Идеология, образование и наука, медиа, литература и искусство, — все поют свои песни на единую мелодию, которую невозможно не выучить, поскольку она звучит повсюду. Плохих учеников, если такие попадаются, отправляют на перевоспитание.

Сталин создает политическую системность типа менделеевской. Он максимально системен. Когда же факта, соответствующего нужной точке нет, он может быть придуман. Для пропаганды важен не факт, а правило, ведь факт под него всегда найдется.

Сталин, например, уговаривал Александра Довженко снять фильм об украинском Чапаеве. В результате получился Щорс — фильм и человек. Каким был Щорс до фильма, не знает никто, каким был Щорс после фильма — знают все. Это типичный пропагандистский инструментарий, когда художественная реальность побеждает подлинную. Проигрыша быть не может. По крайней мере, три характеристики доказывают это:

- художественная виртуальность несет все те характеристики, которые нужны,

- художественная виртуальность может тиражироваться в любых количествах,

- художественная виртуальность привлекает зрителя / читателя, поскольку сделана в рамках управления вниманием, а не системы поиска истины, и в этом ее сила.

Кстати, расследование гибели Щорса имеет десятки источников, но никто не знает, что было на самом деле. И такой непонятной является почти вся советская история. Она оперирует виртуальностями, но не реальностями. Любой шаг в сторону сразу вскрывает отсутствующую реальность. Это и панфиловцы, и Павлик Морозов, и Зоя Космодемьянская... То есть пропаганда была настолько сильна, что она вымыла всю реальность. Все главные персонажи истории не имеют под собой доказательной базы.

Это касается как сталинской истории, так и постсталинской. Даже недавняя перестройка покрыта мраком. Например, Валентин Фалин, работавший в ЦК и бывший послом СССР в ФРГ, говорит о многих подобных вещах в своих интервью и выступлениях.

Информационный поток — это поток тактический, поскольку он подвержен большой динамике изменений физического мира. Виртуальный поток — это поток стратегического порядка. Это литература и искусство. Это религия и идеология. Это знания о мире, которые устаревают с гораздо меньшей скоростью, чем это происходит в информационном потоке.

Это более универсальные знания, поскольку они отражают правила мира, а не его факты, как это имеет место в информационном потоке. По этой причине старую газету мы уже не читаем, но можем читать старый роман, поскольку правила, в отличие от фактов, меняются не так быстро. 

Как происходит эта коррекция массового сознания за счет медиа, в первую очередь художественных, можно увидеть, например, по изменениям отношения россиян к ВЧК / КГБ. При этом и с самим Владимиром Путиным в момент его вхождения во власть была совершена сходная подмена. Его делают разведчиком, чтобы «сцементировать» с образом Штирлица, который на тот момент стоял на первом месте как образец для подражания.

Данные «Левада-центра» дают следующие изменения в восприятии вплоть до 2018 года: россияне ассоциируют спецслужбы не с борьбой с противниками советской власти и репрессии, а с разведкой и контрразведкой. Социолог Денис Волков дал этому следующее объяснение: кроме Крыма и Сирии сработали отсутствие критики работы спецслужб по ТВ, а также преобладающий положительный образ чекистов в фильмах и сериалах.

Глеб Павловский рассказывает о проекте «Преемник»: «Я пришел в команду Ельцина весной 1996 года, когда начиналась его последняя избирательная кампания. А уже с осени работал в проекте, получившем потом название “Преемник”».

В память ему запало одно выступление Путина, когда он еще не был «первым лицом»: «Памятно одно совещание, проходившее, по-моему, где-то в июне 1998 года. Я, грешным делом, говорил о необходимости ввести чрезвычайное положение, наделить правительство диктаторскими полномочиями... Путин возразил мне коротко и ясно. Чрезвычайное положение, сказал он, власть может объявить только в одном из двух случаев: либо если она для народа своя, родная, либо если она страшна. Ни того, ни другого у нас нет, поэтому любые ЧП исключены».

И последний самый важный факт: «К началу 1999 года всем было ясно, что преемником станет выходец из силовых структур. В воздухе, так сказать, запахло погонами. И не только в Кремле. По кремлевскому заказу социологи провели тогда забавное, но очень показательное исследование — с вопросом “Какого киногероя вы хотели бы видеть следующим президентом?”. Первое место разделили два персонажа. Один ожидаемый — Петр Великий в исполнении, кажется, Николая Симонова. А второй неожиданный — Штирлиц в исполнении Тихонова».

С другой стороны, и социологию можно сделать такую, какая требовалась под конкретную задачу. Но факт остается фактом — Путина вводят в массовое сознание в роли разведчика, коим он практически и не был.

Алексей Ситников, правда, раскрыл, что исходным преемником был глава российских железных дорог Николай Аксененко. Но Чубайс напугал Ельцина словами, что Аксененко слишком сильный. И все переиграли. О разных параллелях Путин — Штирлиц см. также тут и тут.

Интересно, что фигуру Путина сблизили и с героем анекдота: «У Путина есть черты, которые необходимы герою анекдота. Он ассоциируется с уже существующими героями — конечно Штирлиц, и часть анекдотов напрямую отсылает к анекдотам про Штирлица. И вообще свойство секретного агента — это хорошее свойство для героя анекдота. Кроме того, у него говорящее имя. Вовочка — это тоже один из любимых героев русского анекдота. А поскольку Вовочка в русском анекдоте не имеет фамилии, то это имя приписывается время от времени разным политикам. Вдруг оказывается, что Вовочка — это Ленин, потом Жириновский и сейчас это всегда Путин».

Анекдот сильнее отражает мнение массового сознания, чем любая статья в СМИ того же периода, поскольку анекдот — это неотцензурированный срез мыслей масс. Именно благодаря соответствию чаяниям и пожеланиям массового сознания анекдот совершает свое движение. Его трансляция не поддержана государством, он жив только потому, что сказанное в нем хотят услышать.

О близости мира «Семнадцати мгновений весны» нашему Андрей Архангельский написал эссе «Вышли мы все из гестапо», где есть и такое наблюдение: «Штирлиц научил нас скрывать свои чувства и мысли — слишком, слишком многие хотели бы потоптаться на них, но хрена им лысого. И только в редкие минуты отдохновения, с черными от золы руками, бубня под нос любимую песню, выйти с сигаретой на балкон, улыбнуться самому себе и сказать: “Мы с тобой все-таки сделали их, дружок”. Все-таки мы сделали их всех, хотя они на нас и злобно шипели, и грозно шевелили усищами, и угрожали экономическими санкциями... Но нас не возьмешь голыми руками. Нас учил Штирлиц, и кое-какие из его уроков мы хорошо усвоили».

И еще одна странность фильма. Консультантом от КГБ этого фильма был связанный с Леонидом Брежневым Семен Цвигун, который попросил разрешения у Юрия Андропова, в титрах он значится как С. К. Мишин. То есть вокруг фильма собрались достаточно известные лица: Юрий Андропов, Юлиан Семенов, Семен Цвигун, Татьяна Лиознова, Вячеслав Тихонов.

Были и курьезы. Директор картины Ефим Лебединский приглашал на съемки своих родственников и знакомых. В кадре то и дело появлялись эсэсовцы явно неарийской внешности. Семен Цвигун по этому поводу однажды поинтересовался: «У нас фильм про немецкую армию или про израильскую?».

В других воспоминаниях этот вопрос приписывают другому консультанту от КГБ — Георгию Пипия:

«— А вы что, антисемит? — удивилась Татьяна Лиознова.

— Я не антисемит, — ответил Георгий Пипия. — Но смотрите, что получится: мы в своем фильме покажем, что евреев уничтожали такие же евреи, только в гестаповской форме. Может быть международный скандал, с Израилем у нас и так неважные отношения». Лиознова горячо его поблагодарила за вовремя сделанную подсказку.

Фильм был снят по инициативе Юрия Андропова, который как бы лично и принимал фильм, смотрел 14 часов картины по ночам в три приема по четыре серии (о другой закадровой информации см. тут, тут и тут; см. также наш собственный текст об Андропове — части первую и вторую).

В результате этой по сути ментальной операции 1973 года, в которой были задействованы как лучшие силы страны, так и самое мощное из имеющихся средств — телесериал, образ КГБ стал в массовом сознании советских людей иным: репрессивный аппарат ушел в тень, произошла замена его на красивую роль разведчика. Более того, еще через несколько десятилетий привел к избранию президентом Владимира Путина, причем надолго.

Ганс Розенфельдт, анализируя разные виды присутствия Гитлера в современной массовой культуре от мемов до комедий, назвал ряд шагов, с помощью которых прошлое (даже такое, как фигура Гитлера) нормализуется в настоящем. Розенфельдт выделяет следующие типы такой нормализации [Rosenfeldt G.D. Hi Hitler!: How the Nazi Past Is Being Normal. — Cambridge, 2015]:

- органическая, когда уходит старое поколение свидетелей события, вместо них приходит новое поколение, у которого нет личного отношения, поэтому возникает менее морально ориентированная перспектива прошлого,

- релятивизация состоит в приравнивании исторического события к другому, чтобы оно потеряло исключительность, морализаторские оценки,

- универсализация: данное историческое явление начинает рассматриваться с более широких перспектив, в результате прошлое теряет свою уникальность,

- эстетизация — это рассказ о нацизме и Холокосте сквозь призму сценариев «если бы» (например, если бы Германия напала на Великобританию в 1940 году и под.).

Речь идет о работе целой индустрии памяти, которая исключительное событие прошлого делает обычным, тривиальным в настоящем. Реально сегодня мы повсюду видим индустрию создания фейковой памяти. Розенфельдт еще не знал этого, но уже предсказывал, перефразируя Фукуяму: не «конец истории», а «конец памяти».

Джеймс Верч предложил свою концепцию памяти (см. обсуждение этой концепции). С помощью понятия нарративного шаблона он пытается объяснить речь Путина по поводу Крыма. Здесь он видит подведение ситуации под старый шаблон «изгнание иноземного врага», который часто присутствовал в истории, поэтому его решили использовать еще раз:

• «начальная ситуация»: миролюбивая Россия не вмешивается в чужие дела;
• «беда»: чужеземные враги коварно атакуют Россию, которая их никак не провоцировала;
• враги пытаются уничтожить уникальную российскую цивилизацию и она оказывается на грани гибели;
• проявляя исключительный героизм, Россия без чьей-либо поддержки, вопреки всем обстоятельствам, одерживает победу, изгоняя врагов со своей территории.

Этот типичный нарратив прошлого был использован для описания такого настоящего, который по многим параметрам ему не соответствует, поскольку украинский нарратив построен на совершенно противоположных основаниях, как и эстонский или грузинский, в рамках которых Россия сама является захватчиком.

Верч подчеркивает, что окончание нарратива придает смысл всему нарративу, что Путин просто воспроизводит имеющийся российский нарративный шаблон: «Для Путина было очевидно, что разворачивающиеся события являются составной частью очередной угрозы чужеземноговторжения. В речи 18 марта 2014 г. он утверждал, что новое правительство Украины пришло к власти в результате “переворота”, главными исполнителями которого были “националисты, неонацисты, русофобы и антисемиты”, и, по его мнению, за спинами этих отвратительных личностей стояли НАТО и другие силы Запада».

По сути здесь речь идет о том, какую интерпретацию политики выдают населению, а не о том, как они сами об этом думают или какова реальная правда. И его нарративный шаблон — это, по сути, то, что Лакофф и другие именуют фреймами.

В фрейме, например, действуют такие роли, как Герой, Жертва, Враг. В российском и грузинском фреймах будет разная структура:

Грузинский фрейм

Российский фрейм

Верч в принципе разносит понятие истины и нарратива в разные стороны: «Проблема истинности нарратива состоит в том, что даже если мы соглашаемся, что все его составные части являются истинными высказываниями, это не означает, что мы можем быть уверены, что повествование в целом можно считать истинным». Истина задается тем, что думает сам автор суждения: «Суждение в огромной степени определяется тем нарративным шаблоном, которому привержен автор суждения».

Нарративный шаблон становится быстрым выводом (по Канеману): «Нарративные шаблоны — это привычные средства для производства быстрых, почти автоматических суждений, которые обычно не подвергаются сознательной рефлексии». (См. другие работы на тему памяти: тут, тут и исследование Wertsch J.V. Voices of the Mind: Sociocultural Approach to Mediated Action. — Cambridge, 1993.) Правда, важным является то, что первичное введение информации имеет большую силу, другую интерпретацию приходится вводить с гораздо большими усилиями.

Сходно с концепцией Розенфельдта смотрел на возврат Сталина с помощью массовой культуры и Даниил Дондурей (см. тут, тут, тут и тут). Он говорит: «Харизматик Сталин — лучший рекламный агент современной России. Сегодня наше телевидение решает только одну задачу — продажу рекламного времени. Все остальное — это промежутки между рекламными роликами для телевидения. Так вот на любом канале сюжеты о Сталине продаются лучше, чем Малахов, лучше, чем Собчак. Ургант и все “ледовые шоу” скопом. Сталин — потрясающий рекламный агент. Он и есть “мы” — непреодоленное, неосмысленное. И нет никакой серьезной работы по трансформации и приостановке этой гигантской, колоссальной, останавливающей любое развитие страны — и в 90-е, и в 2030-е годы — мифологической концепции».

Миф о Сталине, который, с его точки зрения, находится в центре российского мировоззренческого космоса, строится с помощью следующих правил:

• предоставление полной информации, в том числе дискредитирующей, чтобы люди думали, что имеют всю картину,
• отсутствие этической оценки, поэтому ситуации насилия, массового террора выводятся за скобки,
• миф о Сталине привязывается к выполнению гражданами государственной миссии,
• использование инструмента дискуссии («но был и другой Сталин», «давайте поспорим», «главное — дискутировать»),
• негатив может присутствовать, но не может быть подавляющим.

Перед нами процесс создания коллективной памяти. Ее создают не только рационально монографиями и учебниками истории. Ее можно усиливать эмоциональными средствами типа кино и телесериалов или политических ток-шоу. Ее можно менять, как это делала перестройка, трансформируя память советского периода, когда на сцене вдруг оказались люди из списка врагов (типа Троцкого, Бухарина и др.), получившие право на новую интерпретацию своей жизни. При этом любая смена политического режима автоматически приходит к смене прошлого, поскольку там надо найти свои новые корни.

У Дондурея есть еще одно интересное наблюдение, которое он высказал в одном из интервью: «Мы привычно и умело живем по правилам теневой идеологии. Собственно, ее появление не новость — подобная система практических предписаний существовала параллельно с официальной еще в советское время. Но советскую теневую идеологию можно назвать животворной, нонконформистской, и именно это отличает ее от современной. Я думаю, что подобная двойственность будет сохраняться и усиливаться: в политике, экономике и социальных отношениях, во всех других системах код будет, как всегда, двоичный — двойная культура, двойной язык, двойные поведенческие матрицы. И Владимир Владимирович как человек, блестяще ориентирующийся и действующий в этой многомерной системе координат, все это прекрасно понимает. Он готов продолжать внедрять патернализм и образ отца нации внутри страны, но при этом макроэкономика под его руководством будет продолжать развиваться в прозападном и либеральном направлении. Путин — выдающийся культуролог, которому удалось поженить мировоззренческие принципы советской власти и европейское технологическое мышление. По идее они должны были ненавидеть, разнести одно другое, но этого не произошло».

Перед нами более сложная система, чем просто пропагандистская советского образца. Можно продолжить Дондурея, сказав, что советская пропаганда тиражировала старые образцы, а тут речь идет о постоянном создании новых образцов. К примеру, то Украина — братский народ, то враг-бандеровец, которого возглавляет хунта. То есть пропагандистское «блюдо» все время оказывается новым.

По этой причине Россия так много говорит о скрепах, «цементируя» массовое сознание на более глубинном уровне. Она добивается как стратегического «цементирования», так и производства тактической пропаганды, в которую верят из-за серьезной стратегической базы.

При этом стратегическая пропаганда типа сериалов имеет и важный плюс — она не воспринимается как пропаганда. Так и школьный учебник никогда не будет для ученика пропагандой, поскольку его надо заучить и по нему сдавать. То есть и в том, и в другом случае собственно содержание уходит на второй план, поскольку его побеждают в первом случае — развлекательность, во втором — учебный характер.

Пропаганда всегда создает очень понятный и потому удобный мир. Враги и друзья там разложены по полочкам и не могут ходить в гости друг к другу. Это явно черно-белый мир, в котором надо быть по одну из баррикад. Только там твое видение станет вполне комфортным и понятным. И то, и другое является следствием системности этого сконструированного мира.