Управление информационным пространством покоится на двух составляющих. С одной стороны, максимально усиливается свой собственный месседж, чтобы он охватил наибольшее количество медиа для результирующего выхода на максимальное количество потребителей. Это дает возможность отодвинуть контрмесседж на периферию внимания массового сознания.

Именно так работает современная пропаганда, которая стала носить гордые имена стратегических коммуникаций или операций влияния (о последнем варианте современной пропаганды см. Influence operations. How terrorists and governments fight to shape perceptions in a war of ideas. Ed. by J.J.F. Forest. - Westport - London, 2009). Дополнительно к этому стала изучаться война нарративов в целях поиска объективных характеристик, которые делают достоверным свой нарратив против нарратива противника [см. тут,тут и тут]. Так что концепт нарративной войны также стал современной реализацией пропаганды, поскольку это также работа с массовым сознанием.

С другой стороны, цензура вообще не дает возможности контрмесседжу попасть в оборот тиражирования. Тиражируется то, что интересно государству, а не то, что интересно отдельному человеку. По этой причине, кстати, СССР достаточно долго с опаской относился к массовой литературе. И это понятно, поскольку с точки зрения Умберто Эко массовая литература, в отличие от высокой, создается и писателем, и читателем одновременно. Собственно говоря, если вчитаться в это понимание, то в нем легко прочитываются сегодняшние социальные сети в противовес традиционным медиа.

Функционирование советской цензуры приводит нас в некий тупик, поскольку даже в тех условиях мы имели более сильную литературу и культуру. С одной стороны, это говорит, вероятно, о более сильном потенциале тех поколений писателей и режиссеров. С другой стороны, хотя писатели жаловались на цензуру, в то же время они (как, например, Стругацкие) выходили стотысячными тиражами, воспитывая целые поколения своими книгами. Сегодняшние несколько тысяч тиража не имеют такого влияния.

Андрей Кончаловский заговорил вообще о пользе цензуры: «Что до французов, то, во-первых, у них есть нормальная цензура. Я это знаю, сам сталкивался. В свое время я пытался снять там картину про араба, который становится джихадистом. Идея простая: живя рядом с французами, можно стать джихадистом. Но снять такое нельзя, разумеется, потому что там — цензура. Во-вторых, французам крайне неприятно ворошить свое собственное прошлое. И это было совершенно правильное решение де Голля — закрыть все дела коллаборационистов на 60 лет. Архивы открываются только сейчас, когда они все уже померли. Знаете, почему де Голль принял такое решение? Потому что понимал, что нельзя раскалывать общество. Пол-Франции же были коллаборационистами, да если уж начистоту, бóльшая ее часть».

СССР сразу после своего возникновения попал в сложную ситуацию, поскольку вступил в конфликт с другими странами, пытаясь развязать мировую революцию. Этот внешний конфликт ужесточил управление внутри страны, врагов теперь стали искать не только вне, но и внутри страны. Наличие настоящих или условных врагов позволяет легко объяснить мобилизационный характер советской экономики и политики, а также такое же мобилизационное отношение к писателям и деятелям культуры.

Россия повторила этот опыт своей концепцией духовных скреп, борьбой с демифологизацией советских героев (например, Зои Космодемьянской, 28 панфиловцев или Павлика Морозова). Одновременно, — что является даже более важным, — была сделана попытка перевести ситуацию с аннексией Крыма, например, на уровень стратегической, вновь опираясь на литературу и искусство. Так появилась песня «Вежливые люди» для ансамбля Александрова, возникла идея памятника «Вежливому человеку» и под. [см.тут,тут, тут,тут и тут].

Это не тактическое управление, которое характерно для ежедневного реагирования с помощью СМИ, когда часто используется не только инструментарий говорения, но и инструментарий умолчания, а стратегическое управление, когда программирование мышления направлено на более длительные сроки.

Слабая государственная система не может побороть разнообразие своих граждан. Для облегчения управления любая страна включает механизмы создания однообразия. Это делает единый школьный учебник истории, единый язык, откуда следует и идеал одной партии. В свое время СССР создал и новую историческую общность — советский народ, что и было апофеозом создания единообразия.

СССР отличался приматом идеологического в литературе и искусстве. Сталин читал все тексты, которые или тиражировались, или были достойны будущего тиражирования, что им давало награждение премией.

Управление литературой не могло строиться только на позитиве, например, литературной премией, дававшей в дальнейшем возможность получать более высокие гонорары за свои произведения. Жесткие методы управления были приняты и в этой сфере.

Ярким примером такой жесткости является судьба Михаила Зощенко, который был практически уничтожен в творческом плане постановлением ЦК [см. тут,тут,тут,тут,тут и тут]. Советская система управления с помощью создания врагов была очень сильной в Советском Союзе. И Ахматову, и Зощенко оставили в живых, но это была сильнейшая травма, а также отсутствие возможности жить литературным трудом.

За свою историю человечество придумало только один основной инструментарий по управлению разумом. Это то, что можно обозначить как усилители. Они могут быть физическими, как, например, тиражирование нужных сообщений или ментальными. Они реально используются всюду для воздействия на массовое сознание: от религии и идеологии до политтехнологий. Говорится то, что хочет услышать человек. Религия, к примеру, спасает человека от страха смерти или страха перед природой, идеология — говорит о свободе и справедливости.

Незавершенные конструкции такого типа могут завершаться уже в результате собственной работы мозга человека. К примеру, перечисление богатств, накопленных депутатами, вылилось в негатив к ним. Показ посещения Обамой христианских богослужений снял вопрос о том, не является ли он мусульманином. Все это самостоятельные результаты работы массового сознания. И это является наиболее эффективным методом воздействия, когда человек сам завершает цикл мышления. Такиепримеры создания физических контекстов для правильного решения часто применял отец-основатель пиара Бернейс [см. тут и Bernays E. Propaganda. — Brooklyn, 2005].

Тиражирование, созданное книгопечатанием, породило национализм и национальные государства, современную науку, протестантизм. Все это результат того, что нужные тексты получили максимальное распространение, создав результирующий эффект. Микротаргетинг как последний тип политтехнологий дает нужному типу индивидуального разума текст, подобранный лично под него, чтобы перевести его голосование в решение за нужного кандидата.

Пропаганда и цензура в своих жестких и мягких проявлениях не столько корректируют, сколько создают информационное и виртуальное пространство. В своих более «гуманных» вариантах они присутствуют в любом даже самом демократическом государстве, поскольку власть всегда пытается усилить свои коммуникации, чтобы ее услышало все население. Всякое действие власти в миру и особенно в войне всегда будет требовать поддержки граждан (см., например, анализ работы соответствующих подразделений Белого дома Kumar M.J. Managing the President's message. The White House communications operation. — Baltimore, 2007 и Maltese J.A. Spin control. The White House Office of communications and the management of presidential news. — Chapel Hill — London, 1992). Кстати, в свое время и Гитлеру пришлось серьезным образом бороться за поддержку населения.

Тип советского человека также более привычен и более ясен для современной власти.

Лев Гудков, ссылаясь на Юрия Леваду, говорит о таких характеристиках советского человека: «принудительная самоизоляция, государственный патернализм, эгалитаристская иерархия и имперский синдром. Последний компонент крайне важен. Поскольку власть апроприирует все коллективные ценности и символы всего целого — нации, общества, страны, государства, культуры, истории, то человек, лишенный возможности самореализации и признания своих достижений, может испытывать чувство самодостаточности и полноты лишь в качестве подданного, проекции государства на себя, а значит — лишь в виде мобилизуемого члена всего сообщества, в ситуациях предельного испытания и напряжения, борьбы с врагами. Поэтому милитаризм оказывается не только необходимым условием культа силы (или насилия), но и условием, без которого нельзя выразить, артикулировать собственные достоинства и добродетели. Отсюда склонность, если не любовь к парадам и массовым шествиям, приобретающим характер демонстрации национального духа и общности, единства, которое старательно поддерживается подыгрывающей массам пропагандой».

Как видим, пропаганда не является выдумкой, она — отражение фундаментальных закономерностей истории, поскольку пропаганда не может противоречить здравому смыслу, записанному на глубинах массового сознания. Противостояние России и Украины существовало всегда, принимая то более мягкие, то более жесткие формы. Россия по сути не хотела принимать независимость Украины.

Елена Иваницкаяувидела особую роль советской пропаганды уже с самого раннего детства: «Советских детей с самых малых лет обязывали следить за политикой и любить определенных политических персон. Сознание советского человека с раннего детства формировали разорванным. "Недоступная черта" проходила между разными зонами жизни. Одна считалась самой важной, сакральной, но была и самой опасной. В ней нельзя было думать, а можно было только повторять заученные слова и жесты. Эта зона была по видимости всепроникающей — портреты Ленина висели даже в детских садах. Но думать о ней, говорить о ней тоже не полагалось, поэтому она была выключена из жизни. Она была всегда и повсюду, но "недоступная черта" отчеркивала ее и перечеркивала, поэтому ее как бы и не было. По одну сторону границы — бесконечное официальное мертвоговорение, по другую — молчание и уклончивость в семье. Советский образ жизни искажал или разрушал самые интимные и глубокие отношения между детьми и родителями».

Конечно, это несколько гиперболизированное представление, но пропаганда действительно была всепроникающей и всеохватывающей. Причем она была очень строго разделена по возрастному критерию, где пионеры и комсомольцы были отдельными потребителями.

Дмитрий Быков высказал интересную мысль по поводу взглядов российской элиты на Украину: «Мне даже до сих пор кажется, что, скажем, в 1999 году Путин был гораздо меньшим злом, нежели Лужков и Примаков. Я абсолютно уверен, что при Лужкове и Примакове всё, что мы имеем сейчас (включая, возможно, крымнаш), началось бы десятью годами раньше. Правда, может быть, и окончилось бы раньше».

То есть в истории нет и не может быть ничего случайного. Хоть Ленин, хоть Сталин являются выразителями имеющихся тенденций, а не носителями нового. Именно это и позволяет легко восстанавливать статус Сталина в современности, поскольку в надвигающемся или существующем хаосе массовое сознание ищет элементы спасения себя.

Эта тенденция возврата в прошлое, характерная для сегодняшнего положения дел в России, выносит на поверхность старые имена. Философ Ильин, который в советское время считался фашистом [см.тут и тут], сегодня становится модным глашатаем современности.

Илья Будрайтскис объясняет это следующим образом: «Мое предположение состоит в том, что Ильин важен для российской правящей элиты в первую очередь не как политический, но как моральный философ. Ильин в качестве источника патриотических цитат для стенгазет путинских ведомств вторичен, но уникален как автор самой последовательной этической легитимации существующего сегодня в России порядка вещей. Согласно учению Ильина, к субстанциальному Добру, Божественной "силе очевидности", причастен вне зависимости от своих личных мотивов каждый элемент этой системы — тюремный надзиратель, полицейский, прокурор или генерал ФСБ. И поскольку силовики — ключевая составляющая системы политической и экономической власти, их мировоззрение в значительной степени оккупирует место «здравого смысла» для общества, создавая кажимость социального единства».

Власть и общество все требуют легитимации. По этой причине ее пытаются найти и в прошлом, и в будущем, и в настоящем. Но это избирательный взгляд, который видит то, что хочет там увидеть. Именно по этой причине мы все время ворошим с помощью пропаганды прошлое, надеясь увидеть там проблески настоящего. Очень серьезным подспорьем для власти в этом отношении являются телесериалы, которые легко отметают любые исторические концепции, ставя на их место новые.

Определенный разворот в прошлое увидел и Глеб Павловский:«Они все там хотят построить Россию, в которой как бы не было Пушкина и Толстого... а по большому счету не было и Петра. Сегодня мы присутствуем при контрреформе — то есть при страшно, на триста лет, опоздавшей холопской реакции на петровский прорыв. Как будто не было всей русской интеллигенции, ее скепсиса относительно власти, еетрадиционного свободолюбия — была одна Московская Русь. Символично, что этот антипетровский вал зародился именно в Петербурге».

Мы видим, что власть нашла себе более комфортное существование в мире прошлого, когда запросы и активность населения были резко заниженными, что облегчает управление таким типажом человека. Вместо создания будущего власть воссоздает прошлое, отсюда поддерживаемое внимание к силовикам и к Сталину.

Павловскийже акцентирует и определенную утрату управления повесткой дня в современности: «Всё это вместе формируется в какую-то удушающую атмосферу в стране, которая впадает в вариант атмосферы пьес драматурга Островского, где какие-то невежественные люди по любому поводу поднимают крик и с этим криком реально отбирают государственную власть. И государственная власть теряет инициативу, они ее реально потеряли. Ведь произошло такое странное явление, что если в прошлом Кремль гордился своей инициативностью, тем, что он всегда опережает своей повесткой общественную повестку, то теперь впереди Кремля бегут очень странные люди, которые запугивают других людей, требуют принятия реформ, возвращающих нас в какое-то искусственное прошлое, которое опять-таки они сами и придумали. То есть возникает ситуация, когда Кремль вынужден реагировать на мелкие окрики, общественно и идеологические рискованные окрики, и всегда оказывается отстающим, всегда оказывается в арьергарде».

Кстати, это даже не информационная повестка дня, а скорее то, что можно обозначить словами «виртуальная повестка», поскольку речь идет о смене стратегических ориентиров, а под них уже подгоняются тактические действия и такие тактические пропагандистские новости. Постоянный акцент на «скрепах» отражает этот поиск стратегического.

Пропаганда выжила в современном мире. Несомненно, это дается ей тяжело, поскольку соцсети индивидуально, а не массово настроены как традиционное телевидение, поэтому управлять ими тяжело; впрочем, есть и другие мнения(см. также, например, решение бизнеса по управлению сотрудниками спомощью алгоритмов). В ответ государства выстраивают системы троллинга, пытаясь мимикрировать под индивидуальное воздействие с помощью своих платных троллей. Но за этим нет и не может быть будущего: «бесплатные» пропагандисты всегда будут сильнее платных по своей искренности и массовости.