Возросшие объемы информации, огромная скорость их получения привели к последствиям, которых никто не ожидал. Человек потерял способность не только критически, а вообще воспринимать подобные информационные объемы.

Мир также перешел в сетевую среду, которую можно обозначить как уменьшение роли централизованных потоков информации, идущих сверху, их можно назвать еще вертикальными, и увеличение роли (и доли) горизонтальных потоков, например, из соцмедиа.

Все это является переосмыслением модели управления массовым сознанием, где роль вертикальных коммуникаций стремительно сокращается. И это касается как роли религии или идеологии, так и роли государства.

Следует также уточнить, что сегодняшние горизонтальные коммуникации не совсем сходны с горизонтальными коммуникациями прошлого, поскольку, будучи порождаемыми социальными медиа, они также являются частью публичного пространства, а не индивидуального, как раньше. То есть в публичном пространстве у нас теперь два конкурирующих потока.

Мануэль Кастельс констатирует также в принципе более активную роль аудитории. Он пишет: «Концепция активной аудитории сегодня является закрепившейся в исследованиях коммуникации. И медиа имеет свой внутренний контроль в терминах ее возможности влиять на аудиторию, поскольку они являются бизнесом, поэтому должны побеждать аудиторию. Их обычно много и они конкурируют, они должны удерживать достоверность перед своими конкурентами, и у них есть внутренние ограничения по менеджменту информации, приходящие от профессионализма журналистов. С другой стороны, мы должны помнить сегодняшний рост идеологической, воинственной журналистики во всех странах (реально хорошей бизнес-моделью в США является Fox news или в Испании El Mundo), как и падающую автономию журналистов по отношению к их компаниям, а также связи между медиа корпорациями и правительствами» [Castells M. Communication, Power and Counter-power in the Network Society // International Journal of Communication. — 2007. — Vol. 1].

С сетевой информацией нет смысла бороться в централизованных СМИ, которые отражают скорее точку зрения власти. Здесь действует другой принцип, который мы видим на примере России. Россия заранее конструирует ситуацию с помощью телевидения, создавая интерпретационные структуры, которые могут сработать в дальнейшем. Например, задав Запад в качестве врага, можно перекладывать на него все новые и новые беды.

В книге «Коммуникативная власть» Кастельс описывает сетевую власть как коммуникативную. Сети он определяет следующим образом: «Сети являются комплексными структурами коммуникации, сконструированными вокруг набора целей, которые одновременно обеспечивают единство назначения и гибкость исполнения за счет адаптации к оперативной среде. Они одновременно программируются и самостоятельно настраиваются. Их цели и оперативные процедуры запрограммированы в социальных и организационных сетях социальными акторами. Структура развивается в соответствии со способностью сети к самостоятельной настройке в бесконечном поиске более эффективных сетевых приспособлений» [Castells M. Communication power. — Oxford etc., 2009].

Мы можем взять из книги несколько наблюдений, объясняющих то, с чем мы сталкиваемся:

1) нарративы определяют социальные роли внутри социальных контекстов, социальные роли существуют как в разуме, так и в социальной практике;

2) люди отбирают информацию таким образом, чтобы она соответствовала решению, которое они собрались принять;

3) люди верят тому, чему хотят верить;

4) фреймы в общественное сознание в основном вводятся с помощью медийных процессов;

5) информация сама по себе не изменяет отношения, если не возникает сильного когнитивного диссонанса, поскольку люди выбирают информацию в соответствии со своими когнитивными фреймами;

6) война с террором активировала самую глубокую эмоцию — страх смерти;

7) медиа не четвертая власть, они более важны, так как являются пространством создания власти, здесь формируются властные отношения между конкурирующими политическими и социальными акторами, которые должны пройти через медиа для достижения своих целей.

Активную аудиторию должен побеждать новый подход в передаче и создании информации, который базируется на управлении вниманием. Когда Россия начала работать на вмешательство в президентские выборы США, она работала именно в этом ключе с наиболее резонансными темами, поскольку они отражают точки уязвимости массового сознания.

Но это потребовало и денег, и людей. Как говорит одна из участницы этого процесса: «Конечно, их было не 13 и даже не 130. Это огромная работа, которая проводилась и до сих пор проводится. Как я понимаю, против людей в этом списке собрано достаточно доказательств для обвинения».

Но медиа и сами проходят процесс трансформации. Сегодня идет общий поворот к доминированию визуальности над вербальностью. Косвенными признаками этого являются захват пространства развлекательности исключительно визуальными продуктами, например, телесериалами и видеоиграми. Следующим шагом становятся задачи по захвату образования. Институт серьезных игр в Великобритании говорит о более чем десяти процентах предметов средней школы, уже теперь переведенных в игровую форму. И это говорит о том, что в развитых странах такие задачи уже ставятся.

Изначально вся наша цивилизация была вербально-печатной. Например, печать породила нынешнюю картину мира, разделенную на государства по национальному признаку, создала современные науки и образование, литература научила людей эмпатии и эмоциям, позволяющим лучше понимать других. Печать оторвала протестантизм от католицизма, разорвав связь власти и церкви, чего не произошло с православием. И это считается одной из причин отставания восточного мира от западного, поскольку в западном мире не сформировалась жесткая пирамида власти, дав право на разномыслие.

Раз люди стали меньше читать, это отражается на том, что мы теряем способность критического осмысления текстов. Люди готовы поверить всему, что им рассказывают. Отсюда феномен фейков, который возник не просто так, а именно из-за того, что люди стали меняться. Их мозги стали другими, они ориентированы на визуальные структуры, а мы пока не научились адекватно передавать знания визуально, а не вербально.

Кстати, большинство американских телесериалов имеет «спрятанную» информацию медицинского характера. Когда в сериале «Элементарно» про Шерлока Холмса я вижу, что перед едой все они многократно выпивают по стакану воды, я понимаю этот месседж. Это делается потому, что в Университете Южной Калифорнии обеспечивается предварительная «сцепка» режиссеров, продюсеров и благотворительных фондов, которые ищут, куда можно вставить такие «кванты» правильного поведения без нарушения сюжета фильма.

Система высшего образования в будущем, вероятно, будет деградировать, то есть останется всего несколько университетов, которые будут работать с людьми с нормальными мозгами. Уже сегодня в США есть проблема с порождением инноваций, поскольку с конца 1990-х началось падение количества выдаваемых патентов. Надо создавать специально ориентированные на инновации программы. И страны начинают кардинально менять свои образовательные программы.

Информационное потребление заменяет сегодня многое другое. Оно становится главной потребностью человека, чем поднимает статус медиа. Известны случаи, когда человек, погруженный, например, в комиксы, проводил в этом состоянии всю жизнь.

Люди-потребители были всегда. Просто каждое поколение попадает в ситуации, когда число потребителей, то есть комфортно живущих за счет других, возрастает. Эти люди ни на что другое уже не способны. Да они и не нужны: для управления страной, например, нужно до 2–5 % людей с нормальным образованием. Тогда возникает естественный вопрос: зачем учить остальных на таком же высоком уровне? Так что все зависит от задач, которые поставит общество.

При этом образование теряет смысл, если основные потоки визуальные, а знания мы не научились «паковать» в визуальную форму. И исчезают люди, которые в состоянии работать мозгами по-старому, ведь не зря же в Силиконовой долине пытаются ограждать детей от гаджетов. Или должна быть придумана более мощная система, чем человеческий мозг, которая из клипов будет создавать осмысленность более высокого уровня.

Кастельс пишет: «Для всех медиаорганизаций, независимо от того сфокусированы они на массовой коммуникации или на массовой само-коммуникации, или на той и другой, решением является расширение своего влияния и ресурсов с помощью увеличения и углубления своей аудитории. Различные медиа определяют свою аудиторию с помощью конкретных стратегий. То есть это не просто вопрос получения своей части аудитории, но также достижения целевой аудитории» [Castells M. Communication power. — Oxford etc., 2009, p. 195].

Сетевые структуры размывают старые властные правила, поскольку появляется альтернатива. В критических ситуациях именно альтернатива начинает выполнять те функции, которые не может выполнять иерархическая власть. Поэтому дезинформацию ждут не лучшие времена. Хотя с другой стороны, если она была так любима в период холодной войны, то приход новой холодной войны означает и приход новой волны дезинформации. Тем более мир имеет новые возможности по ее распространению с помощью соцмедиа  [см. тут, тут и тут]. Причем здесь, вероятно, наблюдается та же тенденция, которая проявляется каждый раз в истории с появлением новых медиа. Человечество верит им больше, не выработав еще опыт взаимодействия с ними.

Мир сегодня пытается противопоставить дезинформации развитие медиаграмотности, но это не может помочь, поскольку дезинформацию порождают профессионалы, а противостоять профессионалам могут только другие профессионалы, но никак не любители.

Хотя сегодня в случае соцмедиа мы видим повторение той истории, которую подметил Постман, подчеркивая, что всем нам будет лучше, если телевидение станет хуже. Он написал: «Я не возражаю против телевизионного мусора. Лучшее, что есть на телевидении, — это мусор, и это никому не угрожает. Кроме того, мы не оцениваем культуру по порождаемым ею тривиальностям, а по тому, что она считает значимым» (см. тут, тут и тут).

Однако тривиальности социальных медиа взяли на вооружение технические гиганты, которые создали из них психографический инструментарий, с помощью которого можно влиять на индивидуальное и массовое сознание путем микротаргетинга. Не замечаемое нами стало значимым в их руках.

Интересное замечание пришло уже в наше время от сына Постмана: «Но тревожил не просто масштаб телевизионного воздействия. Тревожила аудитория, которая обусловила получение информации более быстрым способом, с меньшим количеством нюансов и, конечно же, на основе изображений. Как указывал мой отец, письменное предложение имеет определенный уровень достоверности: оно истинно или не соответствует действительности — или, по крайней мере, мы можем провести осмысленную дискуссию по поводу его истинности. (Это было до “альтернативных фактов”. — Авт.) Но картинка? Никогда нельзя сказать с точностью, истинная ли картинка, или ложная. Она либо захватывает ваше внимание, либо нет. Чем больше мы смотрели телевизор, тем большего мы ожидали — и пальцы на пульте требовали больше, чтобы были интересны не только наши сериалы, комедии и другое “барахло по телеку”, но и наши новости и другие вопросы, имеющие важное значение. Чтобы они были удобоваримыми. Визуально привлекательными. Провокационными. Короче говоря, развлекательными. Все время. Извини, C-Span».

Книга Постмана называлась «Забавляя себя до смерти». Вот еще мнение современного автора в журнале «Атлантик»: «"Забавляя себя" не утверждает, что регулярные ТВ-шоу являются плохими или опасными. Она настаивает вместо этого на том, что это медиа трансформирует любую другую сферу, с которой соприкасается. Используя методы развлечения, телевидение будет тривиализировать все — политику, образование, религию и журналистику».

И это понятно, поскольку любой массовый продукт должен быть простым. В свое время Эйзенштейн и Богданов изучали цирк как вариант максимально простого искусства. Богданов даже отмечал, что людей можно выровнять по низшим реакциям, поскольку высшие у всех людей разные.

Первая глава книги Постмана называется «Медиа как метафора» [Postman N. Amusing  Ourselves to Death. Public Discourse in the Age of Show Business. — New York, 1985]. В ней он акцентирует один важный аспект медиа: «Человек, читающий книгу, или тот, который смотрит телевизор, или поглядывает на свои часы, не задумывается о том, как его разум организуется и контролируется этими событиями. Еще меньше его волнует идея мира, предложенного книгой, телевидением или часами».

Это можно интерпретировать так, что мы получаем не универсальный поток информации, а каждый раз разный. По этой причине и форматирование мира будет разным, что ведет к тому, что и мир будет иным. И это открывает новые возможности для выстраивания дезинформации. Например, в случае вмешательства в американские президентские выборы информация шла от друга, от одинаково мыслящего человека. Тем самым она получала дополнительную достоверность.

Флориди, известный своей концепцией четвертой информационной революции, считает, что технология разделяет общество. Сегодня мы живем в инфосфере, а наше время он считает гиперисторическим. При переходе от до-истории к истории, начавшемся шесть тысяч лет назад, информационные системы перешли от глиняных табличек к компьютерам. Сегодня в гиперисторическое время мы попали в зависимость от информационных систем. Общество окажется в зоне риска, когда какая-то информационная система рухнет.

В главе «Медиа как эпистемология» Постман пишет: «Надеюсь, убедил вас в том, что падение эпистемологии печати и сопутствующий рост эпистемологии телевидения имел плохие последствия для публичной жизни в том, что мы поглупели. Поэтому для меня необходимо держаться мнения, что любая форма рассказывания правды является функцией от влияния медиакоммуникации. "Увидеть — значит поверить" всегда имело высший статус как эпистемологическая аксиома, но "сказать", "прочесть", "посчитать", "вывести", "прочувствовать" и другие, которые поднялись и упали в важности из-за того, что в культуре прошли изменения медиа. Когда культура движется от устности к письму, от печати к телевидению, вместе с ней движутся и ее идеи правды».

Социальные медиа, которых не было во времена Постмана, принесли нам свое понимание правды и неправды, информации и дезинформации. К сожалению, мы не стали умнее или сильнее от этого, скорее наоборот.