Мы живем в мире, который построен как дезинформацией, так и информацией. Даже наука строилась в том числе на базе лысенковщины и «кибернетики как продажной девки империализма», а не только на базе информации. И сегодня фейки занимают важное место в информационном потоке пользователя соцсетей, поскольку именно их хотят услышать потребители.

Все революции проходят под разными вариантами лозунга «кто был ничем, тот станет всем». И практически все они не выполняют своего обещания. И таких растянутых во времени невыполненных обещаний очень много в политике.

Дезинформацией является сознательный обман, в отличие от обмана случайного, незнания, недооценки, преувеличения. Здесь нет соответствия действительности, но происходит это без злого умысла. Нет злого умысла и в литературе и искусстве, от которых мы тоже не требуем жесткого соответствия действительности.

Дезинформация вставляется в информационный поток, на базе которого принимаются решения. И это должно направить лицо, принимающее решение, к интеллектуальному или физическому поступку, выгодному для коммуникатора.

Российский вариант информационной войны базируется как раз на дезинформации, поэтому при его объяснении часто пользуются словами «обман», «маскировка» и под., поскольку таким образом противника вводят в заблуждение.

Георгий Смолян так и говорит, что манипулятивные воздействия лежат в основе рефлексивного управления. Ему вторит Василий Микрюков, говоря, что «наиболее сложным и опасным приложением рефлексивного управления является его использование для воздействия на процессы принятия государственных решений при помощи тщательно подготовленной информации или дезинформации. Современные технологии значительно расширяют возможности для манипуляции. Информационные диверсии, нарушение линий связи, хищение и копирование данных, их сокрытие и искажение — все это позволяет влиять на принимаемые властные решения».

Реальность отличается от восприятия ее. Меняя восприятие, мы меняем модель реальности в голове у объекта воздействия, не изменяя самой реальности. От измененного восприятия объект воздействия переходит к измененному решению, поскольку он видит действительность уже по-другому.

Практически однотипно выглядит цикл принятия решений Бойда, известный каждому американскому военному [Coram R. Boyd. The Fighter Pilot Who Changed the Art of War. — New York, 2002]. Этот цикл носит название НОРД: наблюдение, ориентация, решение, действие. Мы видим нечто, ориентируемся, что это, принимаем решение и действуем.

Главной идеей Бойда является принятие решения скорее, чем это делает противник. В таком случае свое решение он будет принимать в устаревших условиях, поскольку реально они уже были изменены. Но в этом случае речь идет скорее о запаздывании в обработке информации, чем о сознательном обмане противника.

В постоянно изменяющемся мире не может быть автоматических решений. Сегодня это еще более справедливо, поскольку быстрота изменений такова, что человек уже физически не может на них реагировать так, как раньше.

Число незаметных изменений нашего мира перевалило возможные пределы. Мир стал иным, хотя мы не хотим этого признавать. Мир нашего детства теперь полностью противоречит миру наших детей или внуков. Запрещенное тогда стало разрешенным сегодня.

Татьяна Черниговская говорит о современном мире, что он перестал быть соразмерным человеку «Барклай-де-Толли предпринял определенные шаги, потом пришел Кутузов и распорядился, как необходимо расположить войска. Все это занимало огромное время. Сегодня же системы действуют за наносекунды, они принимают настолько быстрые решения, что все это — уже не нашего мозга дело» (см. также тут).

Еще одна характеристика нового мира — переход от вербальной основы к визуальной. Мы обучаемся с помощью видеоигр, фильмов, картинок. Черниговская говорит: «Человечество все больше движется в сторону картинок, комиксов. Зачем я буду читать тексты, если есть изображения, которые компактно описывают ситуацию? Уже началось и дальше будет только усиливаться неприятное расслоение социума на тех, кто не хочет углубляться в смыслы, и снобов, интеллектуалов, умников, которые будут чувствовать превосходство над первыми. Это плохой сценарий».

Возрастающую роль сложности и неопределенности в современном мире отмечают практически все новые направления, призванные помогать в принятии решений новым руководителям:

- сетевые структуры побеждают иерархические, заставляя иерархии вести себя как сети, если они хотят добиться победы (Джон Аркилла);

- Фуерт видит спасение в упреждающем управлении [Fuerth L.S. Anticipatory Governance Practical Upgrades. — Washington, 2012]. Он объясняет это тем, что число проблем и скорость их появления все время растут. Более того, ни одна проблема не может быть окончательно решена, поскольку в результате она просто превращается в новую проблему;

- комплексные адаптивные системы, в которых имеет место взаимодействие множества независимых составляющих, они адаптируются к внешней среде, у них нет централизованного контрольного механизма, поэтому уровень непредсказуемости достаточно высок [см. тут и тут].

Сегодня человечество получило такую новую сложную систему жизни, практически не получив соответствующего инструментария управления. А он все равно нужен, хоть для миллионов, хоть для миллиардов, тем более что случился определенный упадок религий и идеологий, которые держались в эпоху модерна на мощных нарративах, задающих правила поведения для всех. Теперь совершенно возможной становится как жизнь по правилам, так и без них.

Информационно сложный мир оказался неспособным к саморегуляции. Технические гигантские социальные платформы при этом не считаются средствами информации и не подчиняются ограничениям, характерным для них.

Именно по той причине, что дезинформация оперирует виртуальными объектами, которые либо слабо поддаются проверке, либо опровергаются постфактум, когда дезинформация уже выполнила свою негативную роль, она стала сегодня таким грозным оружием.

Дин Джексон отмечает определенные сложности распознавания дезинформации из-за того, что можно обозначить специфическим способом ее конструирования. Он пишет: «Аналитики в целом соглашаются, что дезинформация всегда целенаправленна и необязательно состоит из прямой лжи и измышлений. Она может быть составлена из в основном правдивых фактов, вырванных из контекста и смешанных с обманом для поддержки предназначенного месседжа, и всегда является частью большего плана».

Время от времени возникает такого рода формула, позволяющая совмещать правдивое и неправдивое для поднятия достоверности сообщений. Типичным советским методом такого рода была как бы подмена реальности отдельным фактом. В результате металлург, получающий квартиру, становился отображением всей страны, точно как американский безработный, роющийся в мусорном баке, становился знаковой картинкой Америки. То есть этот метод можно обозначить как превращение отдельного факта в символ, в знак. На следующем этапе этот знак живет уже своей новой жизнью в виртуальном пространстве, покинув пространство информационное.

Имеем следующие типы переходов, создающих пропагандистские символизации:

• этап первый: конкретный факт в физическом пространстве,
• этап второй: подача этого факта как частотного в информационном пространстве,
• этап третий: превращение факта в правило (знак, символ) в виртуальном пространстве.

Питер Померанцев видит сегодняшнюю российскую пропаганду в следующем виде, считая ее более сложной, чем та, которая была в советское время. Он говорит: «Во-первых, они показывают плохие новости, просто форматируют их определенным способом. Новости начнутся с Путина, поскольку Путин находится на вершине социальной пирамиды, затем что-то плохое, случившееся в России, но сразу после нечто более плохое, произошедшее на Украине. Они стараются включать реальность людей, они научились подавать плохие новости раньше, поскольку не хотят нового Чернобыля. Основное, что они сделали, это подобие дебатов и дискуссии. Там будет псевдо-левая оппозиционная партия, спорящая с псевдо-правой оппозиционной партией в политических ток-шоу. Но идеей является сделать так, чтобы Путин выглядел хорошо на контрасте. Они стали более сложными и гибкими в своем подходе и гораздо более тонкими в своем подходе к идеологии».

Клинт Уотс видит еще одну российскую модель влияния: «Анонимный пользователь какого-то популярного форума публикует поддельный документ. Затем его начинают обсуждать и распространять в “управляемых Кремлем” аккаунтах в Twitter. О дискуссии в микроблогах снимает репортаж российский государственный канал, чьи материалы впоследствии ретранслируются пользователями Facebook или получают дополнительное распространение при помощи рекламных постов».

Здесь вновь мы сталкиваемся с феноменом работы с дезинформацией как с информацией, тем самым она прячется в потоке реальных фактов, поскольку к ней применяются все те же методы рассмотрения, обсуждения и передачи. Такой факт Х становится в один ряд с другими. Теперь чтобы его распознать, надо применить особые знания и умения, а это абсолютно не нужно рядовому потребителю.

И еще одна важная черта — дезинформацию превращают в информацию, относясь к ней соответствующим образом, но за этим происходит следующий шаг — ее превращают в знание, что дает ей более высокий статус. А со знанием уже сложно спорить, его сложно опровергнуть даже другим фактом, поскольку знание стоит выше в пирамиде информационных продуктов.

Процесс дезинформации конструирует под себя нужный факт. Затем факт превращается в информацию, которая циркулирует и в соцмедиа, и в обычных медиа. Эта циркуляцию делает из информации знание, которое теперь может размещаться даже в более долговечных продуктах, например, учебнике для средней школы или художественном фильме.

Системы информирования населения испытывают кризис доверия. Например, исследование Эдельман дает следующую картину: «В России уровень доверия к медиа составляет 35 пунктов, как в ЮАР. По данным PRT Edelman Affiliate, 71 % российских респондентов всерьез обеспокоен распространением “фейковых” новостей, которые могут использоваться в качестве информационного оружия. По уровню обеспокоенности наша страна составила компанию Бразилии, Индии, Колумбии, Малайзии, Южной Корее, США и Китаю».

Как видим, медиа перестают быть источником достоверных новостей. Они вернулись в определенном смысле к советскому варианту восприятия их как пропаганды.

И это во многом результат того, как эксплуатируются социальные медиа. Томас Рид подчеркивает разницу между Фейсбуком и Твиттером в решении проблемы: «В случае Фейсбука рынок заставляет его решать проблему и быть более открытым, и они стали более открытыми и постарались решить проблему. Для Твиттера верна противоположная ситуация. Рынок толкает Твиттер к сокрытию проблемы и тому, чтобы убрать доказательства. Почему? Потому что в основе своей у Твиттера друга политика именования. Вы можете иметь анонимные аккаунты на Твиттере. Вы можете иметь много аккаунтов на Твиттере, поскольку для этого не нужно реальное имя. Чем больше аккаунтов есть на Твиттере, тем лучше Твиттер выглядит на рынке, поэтому они прячут множество деятельности ботов на платформе».

Как видим, здесь в очередной раз проявляется несоответствие технической и коммуникативной составляющей Твиттера. Технически платформа нуждается в одном, а общество требует от нее другого. Видимо, такие несоответствия были и раньше у других изобретений человечества. Только сейчас изобретения слишком радикально уходят вперед, оставляя человечество в недоумении.