Диффузная война может быть незаметной для объекта воздействия, но она хорошо понятна проектировщикам этого вида воздействия, которых можно обозначить как «диффузников». Они готовятся и осуществляют свои действия вне внимания противника. По этой причине идея «управления противником», лежащая в основе российской модели информационной войны под названием «рефлексивное управление», получила новое развитие.

Модель коммуникации Серого Волка с Красной Шапочкой демонстрирует возможности реинтерпретации любого объекта. Вспомним высказывания типа «большие глаза — чтобы лучше тебя видеть», «большие уши — чтобы лучше тебя слышать». В результате Красную Шапочку съели, но сначала ее съели информационно...

Захваты физического пространства не так интересны сегодня, как захваты информационного, виртуального, а с их помощью и когнитивного пространства — массового сознания населения. Вот мнение исследователя Александра Неклессы: «Стремление к нанесению разрушений и потерь все более замещается захватом стратегической, психологической, информационной инициативы, фрустрацией противника, его моральным сокрушением, организацией замешательства и конфликтов в круге лиц, принимающих решения, подавлением воли, подведением к принятию критически неверных решений. Вовлечение невоенных лиц и организаций в процедуры гибридных конфликтов стимулирует ревизию законов войны, пренебрежение ее традициями и ритуалами. Коррекция включает переоформление круга законных целей, статуса комбатантов, состава привилегированных и непривилегированных страт. И коль скоро существенно меняется статус средств информации, то естественно, что происходящие в этой сфере изменения затрагивают не только дистанционных операторов, находящихся на территориях других стран, или руководителей операций двойного назначения, но также, к примеру, военных корреспондентов».

Получив в свои руки массовое сознание, можно организовать и перестройку, и цветные революции, ведь власти не в кого стрелять. И все это имеет долговременные последствия.

Например, Владимир Лепский давно говорит об управляемом хаосе и задаче разрушения субъектности развития стран, попавших под влияние технологий управляемого хаоса [Лепский В.Е. Технологии управления в информационных войнах (от классики к постнеклассике). – М., 2016]. То есть физически страна есть, но она как бы слепа к выбору своего собственного пути воздействия.

И диффузная, и гибридная война имеют серьезное человеческое измерение. И это понятно, раз они проходят в основном в гражданской среде. Более того, если в российско-украинском варианте Россия заняла позицию спасителя населения Крыма и Донбасса от фашистов и карателей, то она должна была доказать этому населению, что фашисты и каратели действительно на пороге.

Это новое измерение человеческого пространства боевых действий — human terrain [Nigh N. An Operator's Guide to Human Terrain Teams. – Newport, 2012 ; Social Science Goes to War. The Human Terrain System in Iraq and Afghanistan. Ed. by M. McFate, J.H.Laurence. – Oxford, 2015 ; McFate M. Anthropology and Counterinsurgency: The Strange Story of their Curious Relationship // Military Review. – 2005. – March – April ; Understanding Human Dynamics: Report of the Defense Science Board Task Force. – Washington, 2009 ; тут, тут и тут]. Оно появляется во время войны в Ираке в попытке объяснить некоторые неадекватности незнанием противника. Возникла даже идея «вооруженного социального инжиниринга». Военные стали цитировать фразу генерала Макмастера, что не все проблемы мира можно «пуле-тизировать» («some problems in the world are not bullet-izable»). Кстати, назначение именно этого генерала на пост советника по национальной безопасности президента Трампа вызвало серьезную обеспокоенность в России.

Чтобы создать это направление, военные в свое время привлекли антропологов, что вызвало бурю возмущения в университетской среде. Однако в случае гибридной и диффузной войны, где зависимость от гражданского населения значительно большая, начинают работать вообще все методы бизнеса.

Социальные медиа давно привлекают политтехнологов, что показало успешное использование Твиттера в выборах Дональда Трампа. Подобным образом работает и коммерческий сектор. И вот этот готовый опыт легко переносится в военную сферу, поскольку объект воздействия здесь — гражданские лица.

«Вертикальные» сообщения от американского правительства не работают в соцсети типа Твиттера, зато «горизонтальные» от «равных» и арабоговорящих имеют больше шансов на успех. Военные, давая такие рекомендации, опираются на опыт бизнеса: «Индивидуальное устное слово, то есть рекомендация от друзей, семьи или экспертов, которым доверяешь, более вероятно повлияют на решение о покупке, чем обыкновенная реклама. Например, Nielsen недавно провел исследование, которое показало, что 83 % отвечавших в онлайне подтвердили, что доверяют рекомендациям друзей и семьи. Другие опросы подтвердили потенциал рекомендаций из социальных медиа. В McKinsey, например, обнаружили, что на 26 % покупок по ряду категорий товаров повлияли рекомендации в социальных медиа».

Все мы люди, и по уровню доверия к нам наиболее приближены наши близкие.

Социокультурную информацию военные ищут не только в антропологии, но и в лингвистике, психологии, антропологии, экономике, истории, социологии и политологии [Nigh N. An Operator's Guide to Human Terrain Teams. – Newport, 2012]. Именно в сферах этих наук они обращают внимание на интересующие их характеристики социального пространства. Кстати, в период холодной войны больше внимания уделялось методам сбора и анализа информации. Сегодня 100-страничный выпуск бюллетеня военной разведки полностью посвящен человеческому пространству [Military Intelligence Professional Bulletin. – 2011. – October-December]. Отдельная глава человеческому пространству посвящена и в книге об истории DARPA — американского агентства, занимающегося научными грантами на военные исследования [Jacobsen A. The Pentagon's Brain: An Uncensored History of DARPA, America's Top-Secret Military Research Agency. – New York, 2015].

В наше время невидимые угрозы обеспокоили постсоветское пространство сильнее, чем видимые. Все страны-соседи ищут сегодня варианты защиты от гибридных и диффузных войн. Прошлое советское пространство доверия превратилось в пространство опасности. Не вражды, а именно потенциальной опасности.

Вот только ряд примеров. Казахстан не только планирует переход на латиницу, но и озабочен защитой от гибридных войн. В Литве выявляют «российские связи» местных политиков. Любой гражданин Латвии сможет пройти обучение для пополнения резерва армии. Отчет о работе полиции безопасности Эстонии за 2016 год рассказывает о российских шпионах.

И более отдаленные страны также ощущают беспокойство. Не утихают дискуссии по поводу вмешательства России в президентскую гонку в США и Франции. Причем французские официальные лица говорят, что Россия сейчас имеет больше шпионов и проводит больше секретных операций во Франции, чем это было во время холодной войны.

А Россия сегодня рассказывает, как во времена Де Голля ей удалось скомпрометировать посла Франции в Москве Мориса Дежана, завербовать его и благодаря этому удерживать Францию от вступления в НАТО [Атаманенко И.Г. КГБ. Последний аргумент. – М., 2012 ; и тут]. В создании «медовой ловушки» для посла участвовала тридцатилетняя киноактриса Лариса Кронберг и даже Сергей Михалков, который как бы случайно познакомил посла с красавицей-актрисой. Поэтому и сегодня датских солдат предупреждают о российских «медовых» ловушках.

Германия в свою очередь тоже говорит о российских новостных атаках [см. тут и тут]. А Эстония вспоминает первую гибридную атаку, которая произошла десять лет назад, в ответ на перенос бронзового солдата. И все это события если не одной недели, то точно одного месяца.

Сегодня даже юмор попал под подозрение [см. тут, тут, тут и тут]. И это понятно. Можно вспомнить советский опыт, когда анекдоты про Брежнева уничтожали фигуру генсека. Политический анекдот / юмор представляет собой интервенцию в доминирующую в данной стране модель мира. Он может если не разрушить ее, но внести нужный элемент сомнения. Когда-то Касс Санстейн выпустил статью, в которой предлагал бороться с конспирологическими группами путем внедрения туда своих людей [Sunstein C.R. a.o. Conspiracy theories: causes and cures // The Journal of Political Philosophy. – 2009. – Vol. 17. – N 2]. Он написал и книгу на эту тему, в которой подчеркивает: конспирология как объект интересна тем, что раскрывает, как формируются политические представления, какие механизмы стоят за ними и почему они могут оказаться неверными [Sunstein C.R. Conspiracy theories and other dangerous ideas. – New York etc., 2014]. Но в ответ ученый получил критику, так как в этом усмотрели полицию мысли: ведь сам Санстейн тогда работал в администрации президента США Барака Обамы.

В принципе, конспирология может быть таким же элементом диффузной войны, как и все остальное, поскольку так же, как анекдоты и слухи, она реализуется через процессы самораспространения.

При этом конспирология не так далека от действительности, как это кажется на первый взгляд. В одной из работ анализируются версии, в том числе чисто конспирологические, по поводу сбитого MH17 [Bjerg O. a.o. Conspiracy Theory: Truth Claim or Language Game? // Theory, Culture and Society. – 2017. – Vol. 34. – I. 1]. Они таковы:

• это сделала Украина,
• это сделала Украина, пытаясь сбить самолет Путина,
• MH17 был сбит, чтобы скрыть правду о СПИДе,
• это сделал Израиль,
• это сделали «иллюминаты».

Все эти конспирологические теории также перечислены в статье газеты The Guardian за 22 июля 2014 года.

А в другой работе сопоставляется распространение конспирологических теорий во Франции, Венгрии и Словакии, причем находится связь между популистскими партиями и конспирологическими взглядами.

Переходный период ведет к неопределенности, которая является благодатной почвой для появления конспирологических теорий.

Как видим, конспирологические темы очень близки к реальным человеческим разговорам. Такая диффузная конспирологическая коммуникация идет вне контроля, а поскольку в конспирологическом мышлении власть всегда и во всем виновата, подобные модели вполне могут использоваться в рамках диффузной войны. Вспомним, что украинские солдаты на Донбассе на передовой получали эсэмэски на свои мобильные телефоны из того же конспирологического модуса (например, «Власть вас бросила» и под.).

Вот пример таблички из последней работы, в которой представлены ответы из трех стран на вопрос «Согласны вы или нет с высказыванием “Это правда, что не правительство управляет страной: мы не знаем, кто дергает за веревочки?”».

Новый мир, в котором теперь ведутся войны, резко расширил возможные пространства для военных действий. Сегодня все может работать за или против страны.

Общая картинка этого нового мира уже ощущается многими. «Вы знаете, эта война уже происходит — кибернетическая война, информационная война, — говорит министр иностранных дел Литвы Линас Линкявичюс. —Вообще понятие безопасности расширилось по сути, поскольку если безопасность понималась только как военная, и угрозы только как военные — ракеты, танки, то сейчас, скажем, ракету можно запустить, она стоит денег, но можно запустить информационную ракету, можно запустить дважды и трижды, совокупность получше бывает, но эффект бывает даже и больше. Так что тут бывали времена, когда, скажем, перед реальным боем применялась артподготовка, накануне реального боя, сейчас этого не надо делать, можно просто промыть мозги и подготовить плацдарм для действий. Как, по моему глубокому убеждению, было в Крыму, кстати. И тут много таких моментов».

Диффузная война — не революция, она не меняет все и сразу. В одном случае она вносит сомнения с помощью слуха, анекдота, конспирологии, в другом — с помощью экстренной новости, которая потом окажется неправдой, в третьем — создавая потоки мигрантов, в четвертом — вмешиваясь в выборы. Яцек Жаковский называет третью мировую войну войной в тумане, подчеркивая, что она уже началась.

Диффузная война — это война на множестве фронтов сразу. Она требует специалистов совершенно разных специальностей, которые могут встретиться только на воображаемом поле боя, поскольку физического поля здесь не будет.